ГЛАВА 1

«Порочности — это не просто качества, это материализуемое Качество».

Запись в «Большой Книге Опыта» чернокнижников Каменного Цветка

Истания была страной больших возможностей для тех, кто любил держать ноги в тепле, а собственное брюхо — сытым, особенно после того, как над миром взошла Ta'Erna, положив тем самым отсчет новому времени, эпохе крупных перемен и закату легенд.

Корабли прибывали в порты Зюдрадзеля едва ли не каждый день, и сошедшие по трапу путешественники растворялись в наполненном жизнью городе. Шумели трактиры, на торговых площадях яблоку негде было упасть, отчего страже прибавлялось с каждым днем хлопот с кишащими в таких местах карманниками. И, судя по многочисленным виселицам, заплечных дел мастера неплохо справлялись, сколачивая новые и спешно освобождая старые, чтобы было где вздернуть остальное ворье.

Бургомистром в Зюдрадзеле был хамфлинг,[Халфлинг — от англ. halfling — полурослик (хоббит).] ревностно следивший за порядком в городе. Для приезжего он оставался чуть ли не единственным напоминанием о том, что Истания являлась страной, населенной этим низкорослым народцем. Теперь халфлингов можно было повстречать только в пригородах и деревнях, подальше от густонаселенных центров торговли и ремесел.

На просторах Истании этой весной царили покой и умиротворение. Только приграничье с Лароном напоминало о недавней войне пепелищами сожженных сел да вытоптанными полями. Впрочем, на деревьях шумела первая листва, чирикали птицы. Халфлинги вели свой простой и размеренный провинциальный быт. Из-за невысоких заборчиков в садах слышались их разговоры о цветах, репе и будущих посевах. Где-то выводила простую мелодию дудочка.

Мэрилл пребывал сегодня в скверном настроении. Во-первых, закончился его любимый табак. Во-вторых, он сегодня еще не завтракал. В-третьих, его драгоценная супруга вот уже битый час без умолку трещит с подругой о каком-то проезжем, совершенно забыв о том, что ему, Мэриллу, иногда хочется есть, как и всякой живой твари, и этому треклятому проезжему в том числе. Но дражайшая супруга была так увлечена, что халфлингу оставалось только пойти к своему давнему приятелю и соседу и одолжить полюбившегося забористого фивландского табачка.

— Утро доброе, Мэрилл. Чего такой кислый? — крикнул ему с крыльца Керн, едва халфлинг подошел к его калитке.

— И тебе доброго, дружище. Не возражаешь, если я посижу у тебя, пока моя и твоя жены перемоют все кости тому проезжему? Будь он неладен!

— Конечно, — подмигнул другу Керн и, заметив пустую трубку в руках Мэрилла, со смехом бросил тому мешочек с табаком. — Держи. И убери эту недовольную рожу!

Два друга уселись на ступеньки и закурили. В воздух поднялись клубы ароматного дыма.

— А ты видел его? — спросил Мэрилл немного погодя, поскольку, хоть это и неприятно, но приходилось признать, что для деревеньки проезжий оказался настоящим событием.

— А чего там было видеть? Высокий всадник, закутанный по уши в плащ, в сильванийской широкополой шляпе с облезлыми перьями, нахлобученной почти на нос.

— Так чего же тогда вокруг столько шуму?

Керн сделал большую затяжку и, задумчиво разглядывая выпущенное облачко дыма, ответил:

— Видишь ли, он спрашивал дорогу до подводных пещер, что в Горах Драконьего Проклятия.

— И все?! — изумился Мэрилл.

— А разве этого мало?!! — Керн с раздражением вытряхнул трубку. — Опять в то злачное местечко стекается всякий сброд, хоть и всегда так бывает по весне. Прям как птицы возвращаются с зимовья… Этот вообще ехал не через Арганзанд, как прочие, а от Зюдрадзеля.

— Да, — протянул Мэрилл, — тамошний бургомистр, что твой кот, совсем мышей не ловит.

— А чего ему? Его дело маленькое: принимать гостей в порту, спроваживать вплоть до городских ворот да после поскорее захлопывать за ними. Эти ловчие удачи не настолько глупы, чтобы в городах таких, как Зюдрадзель, промышлять. У нас быстренько познакомят с пеньковой веревкой и обмылочком, не то что у людей в Феларе — целыми кварталами ворье живет, и ничего. — Керн сплюнул. — Ты бы видел глазища этого субчика, что таращился на меня, когда жена ему дорогу объясняла. Хотя, чего там… Не дурак, видать. Только глазища и видно было. И конь у него такой черный, и плащ, и шляпа, правда, перья на шляпе огненные такие, из петушиного хвоста небось.

— Да уж, — Мэрилл задумчиво посмотрел на клубы дыма. — А я вот думаю, если спрашивал, стало быть, первый раз туда направляется. А места там неспокойные…

— Угу, — Керн снова набил свой чубук. — Когда, помню, еще мальчишкой, собирал возле топей хворост с отцом, коленки тряслись так, что еле домой дошел.

— Да полноте, чего ты там такого увидел? — усмехнулся Мэрилл.

— Ха! Молчи лучше, сам-то сын мельника, ничего, кроме киллмулис,[Киллмулис — забавные фэйри, живущие на мельнице. Считается, что каждая мельница имеет своего киллмулиса. Этот фэйри всячески заботится о благополучии мельника и горько плачет в канун какого-либо несчастья.] тебе вообще не мерещилось!

— Ага, все лучше, чем твои бредни об эллильдян… или чего там? Больше заезжих эльфов слушай — и двинешься разумом точно!

— Невежа, ellylldan — бродячие огни, они там водятся, на болотах. Так что этому проезжему лучше поостеречься. Заведут в топи — и конец.

Керн встал со значительным видом халфлинга, изрекшего нечто очень важное, и направился навстречу своей вернувшейся женушке, улыбаясь, как голодный волк при виде кролика. Еще бы, с каждым ее шагом приближался долгожданный завтрак, а поесть, как известно, халфлинги очень любят. Особенно в истанийской провинции, где трапезы порой занимают чуть ли не треть всего дня, помимо меланхоличного раскуривания трубок в беседках.

— Хм, если не эллильдян, то кобольды. Какая, по сути, разница? Все равно этому глазастому крышка, — намеренно коверкая название болотных огней, пробубнил себе под нос Мэрилл и отправился домой.

Он, так же как и его друг, собирался потребовать свою законную утреннюю трапезу, коль скоро особа, которую он оберегал от всего, даже от крыс в подвале, была его женой.

* * *

Путь до подводных пещер в Горах Драконьего Проклятия оказался неблизким. Тому самому «проезжему» понадобилось несколько дней, чтобы добраться до болот, преграждавших путь в горное чрево. Они обширно раскинулись возле дороги, охраняя путь в то злачное место своими знаменитыми трясинами и всякой нечистью, что обитала в окрестностях.

Путник остановился у края топей и огляделся. Солнце садилось за грань выжженных пустошей. Дорога, словно чертой, отсекла их от зеленых полей, спускавшихся к берегам реки, до которой теперь было рукой подать, — Бергшлюсселя.

Большие желтые глаза с миндалевидным разрезом, не отрываясь, смотрели на закат. В определенные мгновенья эти глаза становились черными, черными, как сама Преисподняя. Путник чего-то ждал, застыв, словно изваяние. Изредка в воздухе разносились крики стрижей, стрекот кузнечиков и кваканье болотных лягушек. Ветер, уснувший в полях, пробудился, волнуя зеленую траву и камыш у реки.

Закат догорал, когда путник снова пришел в движение и ловко соскочил с седла. Из-под плаща показалась его рука в черной перчатке с коротким широким раструбом и стальными набойками на костяшках. Взяв лошадь под уздцы, он решительно направился вглубь топей.

По мере того как начинало темнеть, один за другим на болотах зажигались огни, уходившие вереницей к горам. Эллидян очнулись от дневного сна.

Под ногами хлюпала болотная жижа, доходившая почти до колен высоких сильванийских ботфорт. Путник старался следовать за вереницей огней, поскольку здесь они, и только они, были надежными провожатыми для знающего странника. Болота постепенно оживали и наполнялись сонмом причудливых звуков. От некоторых из них путника пробирала дрожь, он догадывался, что за твари могли их издавать.

До казавшихся теперь, даже при всей мрачности черных громад, такими гостеприимными гор оставалось совсем немного. В ночное небо взошла луна. В тот момент, когда хозяйка ночи осветила топи своим тусклым сиянием, заискрившись на поверхности мутной воды, по болотам прокатился громкий булькающий вой.

— Проклятье! — Странник остановился и резким движением сорвал с себя широкополую шляпу, выпустив на свободу копну густых кроваво-красных волос до плеч и длинные острые уши, нижняя половина лица оставалась закутанной в плащ.

Конь встревоженно фыркнул. Вой повторился. Странник навострил уши. Широко распахнутые желтые глаза обшаривали каждую кочку, каждое дерево. На небольшом пригорке за его спиной, где громоздилась развалина старого дуба, появилась туша безголовой собаки. Встав на задние лапы, тварь повторила свой призыв. В этот раз на него послышались отклики. Из среза шеи монстра вывернулось несколько щупалец. Они, изгибаясь, обшаривали окружающий воздух.

В руке путника блеснул кинжал.

— Прости меня.

Животное безысходно посмотрело на своего хозяина.

Красноволосый шумно выдохнул, зажмурился, словно не хотел видеть, как его рука, вооруженная клинком, вспарывает кожу на крупе коня. Брызнувшая из раны кровь отозвалась торжествующим ревом тварей и удаляющимся жалобным ржанием.