— Проще некуда. — Хамелеон медленно вздохнул. — У меня есть свой вариант. Ты поцелуешь меня в задницу и отправишься куда подальше.

— Вынужден отказаться, — неизвестный криво ухмыльнулся. — Подумай, Хамелеон, я подожду. А чтобы ты не зациклился на своем варианте, я вкратце изложу претензии: свои, а значит, и Вечности. Первая и главная — ты не приблизился к цели ни на шаг, хотя и основательно проредил цеховые порядки. Три мастера, четыре бригадира, десять бойцов, целый Смотритель! Это серьезный тактический успех, спорить не буду. Но все-таки ты провалил миссию. И знаешь, почему?

— Не было никакой миссии! — перебил его Хамелеон. — Я просто делал то, для чего родился. Я подчинялся инстинкту гнева!

— Все верно, — незнакомец кивнул. — А говоришь, не было миссии. Это она и есть. А ты хотел получить пакет с инструкциями и чтобы тебя торжественно напутствовал седовласый генерал? Ты приступил к выполнению своего задания, как только появился на свет в этом неуютном мире. Но, к нашему общему сожалению, ты сошел с дистанции задолго до финиша. Ты не нащупал верного пути. Вместо уничтожения Цеха ты добился его усиления! Это ли не провал?

— Что за бред?! Я ненавижу Цех! Как я мог его усилить?

— Все просто, Хамелеон. Цех стал сильнее за счет введения в игру джокера, то есть Туманова. Он единственный Вечный, который способен помешать Хамелеонам в их главном деле — недопущении бессмертных в Вечность.

— А я здесь при чем?

— А ты стал причиной этого. И не сумел исправить того, что натворил.

— Туманов мертв!

— Я всегда знал, что Хамелеоны — никчемный, сырой материал, которому уготовано кануть в небытие вместе с бессмертными, — незнакомец вздохнул. — Однако надежда — это великая сила. Я надеялся, что ошибаюсь… но этого не случилось. Ты тупица, Хамелеон!

— Так он… жив?

— Формально нет, — человек взглянул на часы. — Хотя сейчас уже, возможно, ожил.

— Вот почему бессмертные считали его Избранным… теперь я понимаю. Его не убить даже Хамелеону!

— Вот именно. Для этого нужен кто-нибудь посильнее.

— Вроде тебя? — Хамелеон испытующе взглянул на незнакомца.

— Вот именно, — повторил неизвестный, поднял палец и коротко рассмеялся. — Только вроде меня нет больше никого на всей планете. Я такой один. Дошло?

— Да, теперь мне все понятно.

— Теперь! — незнакомец фыркнул. — Теперь тебе, конечно, понятно. Когда я объяснил. Где ты был раньше со своим «пониманием», жалкий идиот?!

— Пошел ты!

— Пойду, конечно. Не вечно же мне торчать в этом лесу. Что ты решил? Пойдешь со мной или останешься? Мне, в принципе, все равно. Для дела достаточно и одного помощника-Хамелеона. Ты предпочтительнее, не люблю работать с бабами, но если потребуется…

— Женю не трогай, — Хамелеон нахмурился. — Я согласен. Помоги встать.

— Понимаю, — незнакомец спрятал пистолет в карман, поднялся с корточек и подошел. — Сестра, святое дело… понимаю. Только без глупостей, ладно? Вздумаешь драться — убью.

Он наклонился и ухватил Хамелеона под мышки, помогая встать на ноги. Хамелеон воспользовался моментом и как бы невзначай ухватил помощника за шею.

— Очень надо с тобой драться! — буркнул Хамелеон и одним отработанным движением свернул незнакомцу голову.

Хруст сломанных шейных позвонков был слышен отчетливо, а голова человека развернулась на все сто восемьдесят градусов, но тело почему-то не обмякло, ноги не подкосились и руки не повисли плетьми. Незнакомец по-прежнему стоял рядом с Хамелеоном и крепко держал его под мышки.

— Ах ты, звереныш, — прохрипел незнакомец. — Думаешь, это все шуточки?!

Он сильно оттолкнул Хамелеона, и тот перелетел полянку на «бреющем», едва касаясь травы и вращаясь, как потерявший хвостовой винт вертолет. В конце короткого полета он врезался спиной в дерево и основательно сбил дыхание. Впрочем, это сейчас было не самым неприятным. Гораздо хуже выглядела сцена из кошмара наяву.

Незнакомец неторопливо нащупал собственные уши, помедлил, словно к чему-то примеряясь, и резким движением вернул голову в правильное положение. Процедуру сопровождал все тот же противный хруст костей. У Хамелеона даже свело зубы от этого звука.

Враг развернулся к Хамелеону и, массируя шею, сделал пару шагов к центру полянки. Движения его были неуверенными, а руки заметно дрожали. От былой твердости не осталось и следа. И все-таки он не собирался умирать или хотя бы падать без чувств. Нечто сверхъестественное, засевшее в бренном человеческом теле, упрямо удерживало незнакомца на ногах.

— Ты безнадежен, Хамелеон, — прохрипел он и, откашлявшись, сплюнул кровью. — Безнадежен и бесполезен!

Он снова сплюнул кровью, зашел Хамелеону за спину и приставил пистолет ему к затылку.

— Мой тебе совет, животное, — булькая кровью, проговорил незнакомец, — предстанешь перед Вечностью, не дергайся. Лучше сразу падай на колени и кайся. А о сестре не беспокойся, она скоро присоединится к тебе.

Говорят, будто перед смертью вспоминается вся жизнь, но у Хамелеона из памяти почему-то всплыл только один эпизод. Недавняя расправа над мастером Цеха Юрием Шуйским. Происходящее сейчас чем-то напоминало финал той успешной диверсионной операции. Только в роли жертвы выступал сам Хамелеон, а в роли палача… Как в свое время Шуйский, Хамелеон даже примерно не представлял, кто на самом деле этот экзекутор и почему он так свободно рассуждает о делах Хамелеона, Цеха и о промысле Вечности, но на него не реагируют ни инстинкт гнева, ни чутье, определяющее «своих».

«Не человек же он какой-нибудь новой породы! Впрочем, какая теперь разница? Нашел, о чем думать в последние секунды жизни!»

По лесу, распугивая птиц, прокатилось короткое эхо выстрела. Хамелеон судорожно дернулся, завалился вперед и уткнулся лицом в прелую листву.

Палач спрятал оружие Хамелеона в карман и, не задерживаясь у места расправы, неторопливо пошагал в сторону шоссе.

Примерно на полпути к трассе одежда и лицо человека стали полупрозрачными, а силуэт, казалось, потерял определенные очертания. С каждым шагом загадочный оптический эффект усиливался, и вскоре неизвестный «растворился» в воздухе. То, что на самом деле странный человек выбрался на обочину, можно было определить лишь по примятой траве.

* * *

Это походило на пробуждение после тяжелого долгого сна, в котором было много образов и событий, но ничто из происходившего не запомнилось, а лица и слова остались размытыми пятнами и невнятными звуками. Единственное, что запомнил Туманов, было слово «вечность». Все персонажи сна говорили о ней, словно о некоем месте, спрятанном в хитросплетении миров и путей Вселенной, а не как об отвлеченном понятии, но более глубокий смысл сказанного ускользнул от Виктора. Осталось лишь слово: «вечность». Туманов чувствовал, что ему следует разобраться с загадкой, но во сне сделать это он уже не успевал. Волна пробуждения несла его куда-то вперед и вверх, приближая к залитому солнечным светом золотистому берегу Жизни.

Виктор не сопротивлялся. В холодной пучине вечного сна было спокойнее, однако и у суетливого солнцепека побережья имелись свои преимущества. В первую очередь там ждали те, кто был Виктору дорог. Насколько важно быть рядом с ними, понимаешь, лишь когда уходишь бесконечно далеко, теперь Туманов знал это точно. И насколько щедр этот подарок судьбы — возвращение, тоже понимаешь, лишь попав туда, откуда нет возврата. Почти нет, как выяснилось.

Волна выбросила Туманова на горячий песок, схлынула и больше не вернулась. Он поворочался, тяжело перевалился на спину и уставился в пронзительно-голубое небо с ослепительным золотым диском в зените. Солнце старалось, и его усилия не пропадали даром. Виктор почувствовал, как теплеют руки и ноги, как из груди исчезает могильный холод, а ледяная маска превращается в лицо живого человека. В первую очередь начали слушаться веки — Виктор моргнул, — затем губы. Туманов облизнул губы пересохшим языком и попытался что-нибудь произнести. Получилось не сразу, но он повторил попытку, и слово все-таки сорвалось с губ. Едва слышное, слабое, но отчетливое.

«Вечность…»

Почему именно это слово? Туманов не знал.

Голубое небо вдруг побелело, а солнце уползло к горизонту и стало относительно тусклым, в пределах возможностей стоваттной лампочки. Виктор еще раз моргнул и осознал, что видит над собой потолок просторной комнаты. Туманов перевел взгляд вправо. Лампочка-солнце в изящном плафоне светила со стены. Взгляд скользнул ниже и наткнулся на одного из персонажей сна. Рядом с Виктором сидел человек в белой одежде и с мутным пятном вместо лица. Неужели Хамелеон?! Туманов моргнул несколько раз подряд, и зрение наконец пришло в норму. Лицо странного человека обрело черты. Нет, это был не Хамелеон. Сыщик с облегчением выдохнул.

— Здравствуйте, бригадир, — прошептал Туманов еле слышно.

Бригадир Островский вздрогнул и подался вперед.

— Вы очнулись! — он улыбался, похоже искренне радуясь за Туманова. — Отлично! Вот, попейте.

Виктор ухватил губами соломинку и сделал несколько глотков солоноватой жидкости. На эту незамысловатую процедуру ушли почти все силы. Туманов закрыл глаза и ненадолго провалился в забытье, теперь уже без образов и звуков. Очнувшись, он снова приложился к соломинке и окончательно утолил жажду. На этот раз силы его не оставили. Виктор почувствовал себя достаточно бодрым.

Он снова взглянул на Островского и едва заметно кивнул:

— Спасибо.

— Не за что, Виктор Алексеевич. По правде сказать, это я должен вас благодарить.

— За что?

— Трудный вопрос, — Островский неуверенно потер скулу. — Наверное, за чудо или за откровение, которое с вашим возвращением снизошло на Цех.

— Разве для бессмертных в новинку воскрешение?

— Нам трудно умереть, Виктор Алексеевич, но если это все же происходит, никто из нас не возвращается. Это прерогатива существ более высокого порядка.

Бригадир поднял взгляд к потолку.

— Я не сверхчеловек, — Виктор чуть качнул головой. — Мой «порядок» не выше вашего.

— Вот в этом и загадка, — Островский развел руками. — Что все-таки произошло? Мы все были уверены, что Хамелеон вас убил, причем реально. Я лично видел ваш, извините, труп. Но спустя час вдруг появился пульс, и вы… вернулись. Правда, в себя пришли через сутки, но это уже детали. Что за чудеса, Виктор Алексеевич? Может быть, шепнете по старой дружбе?

— Откуда мне знать? — Туманов чуть приподнялся, стараясь принять подобие сидячего положения. — Лучше скажите, Всеволод Семенович, что с Хамелеоном и Женей? Живы?

— Хамелеон, к сожалению, сумел ускользнуть. — Островский изучил пиктограммы на медицинском мониторе и быстро нашел те, что отвечали за регулировку наклона спинки кровати. — Ваша граната оказалась ему нипочем. А эта его дьявольская маскировка… Короче, он ушел. Так что вздохнуть с облегчением пока не получится. А вот Евгения почему-то осталась рядом с вами. В данный момент сидит под замком. Когда вы… вернулись, она заявила, что больше не желает быть наследницей древних традиций. Поклялась, что ее инстинкт гнева и все особые таланты исчезли одновременно с первым ударом вашего сердца в новой жизни. Вот такая странная связь. Ей пока не все верят, но Совет, похоже, на ее стороне. Во всяком случае, из камеры вашу подружку обещают выпустить, просто приставят к ней Джонатана.

— Непонятно, за что такое доверие?

— Сам не пойму. Мастера будто пьяные ходят, улыбаются, извините, шире акул. Хотя лично я не вижу повода для благодушия. Пока последний Хамелеон на свободе, расслабляться неразумно. Ведь нет гарантии, что его инстинкт сбавил обороты так же, как это произошло у его сестры. Но мастерам, наверное, виднее. Получается, вы у нас, так сказать, вестник больших перемен. Один сразу на две общины. Остается понять, что это за перемены или хотя бы какой у них знак: плюс или минус.

— Разве прекращение войны не плюс?

— Пока не факт, что война прекратилась. Хотя, возможно, так и есть. То, что случилось с вами, идеально вписывается в наши представления о мироустройстве. Кто-то должен был стать посредником-наблюдателем в противостоянии наших видов. Вернее, стать своего рода третейским судьей и для бессмертных, и для Хамелеонов.

— Желаете сделать меня крайним?

— Нет, конечно! Но вспомните, что говорил мастер Чесноков: цепочка может быть бесконечной. И необязательно иерархией. Я даже уверен, что это не иерархия. Просто этакая взаимовыручка и взаимный контроль. В принципе — идеальные условия жизни, почти райские, или почти коммунизм.

— Не богохульствуйте, товарищ бригадир, — Виктор слабо усмехнулся.

— Хорошо, не коммунизм, — Островский тоже обозначил улыбку. — Просто верная модель людской общины. Так пойдет?

— В общих чертах да. Помогите встать.

— Э-э, нет, Виктор Алексеевич, лежите! Врачи сказали — не хотел вас с порога огорчать: есть опасение, что вы больше не бессмертный. Точно сказать пока нельзя, но вероятность имеется. И если вы снова обычный человек, который звучит гордо и в котором все должно быть прекрасно, вам придется хорошенько отлежаться. То есть у вас все должно медленно, но верно зажить, а уж после бегайте на здоровье.

— Понятно. Спасибо, Всеволод Семенович, за добрую весть. А то я испугался, что теперь не только бессмертный, но и бестелесный или еще какой-нибудь.

— Вы серьезно рады, что снова стали обычным человеком?

— Конечно. А вы не радовались бы излечению от неведомой болезни?

— Не знаю, если честно, корректно ли сравнивать бессмертие с недугом, и уж тем более не знаю, стал бы я радоваться избавлению от него.

— А кто говорил, что хотел бы стать простым смертным?

— Я говорил, что иногда завидую смертным, — Островский поморщился. — Насчет желания стать обычным человеком я ничего не говорил. И вообще это были отвлеченные рассуждения вслух, не более. Кто в здравом уме пожелает расстаться с бессмертием?

— Тот, кто был когда-то смертным.

— Вот именно. — Островский задумчиво взглянул в окно и покрутил перстень на безымянном пальце. — А кто не был, тот не желает. Ненормальные, которые добровольно наведались к палачу, не в счет.

— И совершенно напрасно, — проронил Виктор.

— Ничего сказать не могу, не в курсе, — бригадир развел руками и поднялся. — Ладно, Виктор Алексеевич, мне пора. Тут к вам должны привести еще одного посетителя. Правда, пока под конвоем, но скоро, думаю, ее отпустят вовсе.

— Тогда вам и вправду пора, уж извините.

— Смотрите, больной, не переусердствуйте, — Островский погрозил пальцем. — Вы теперь знаковая личность, поберегите здоровье. О! Я чую, она уже идет!

Он поднялся, кивнул и направился к выходу.

— Господин Островский! — вдруг окликнул его Туманов. — Один вопрос.

— Да?

— Что такое Вечность?

— Ого! — Островский усмехнулся. — Если вас интересуют такие философские вещи, вы определенно идете на поправку.

— Нет, я спросил о другой Вечности. — Виктор попытался поймать взгляд бригадира. — О той, которую символизирует рисунок на вашем перстне.

— Догадались? — бригадир взглянул на Виктора исподлобья. — Это долго объяснять, Виктор Алексеевич, но в двух словах… мы считаем, что Вечность — это наш мир.

— Интересно, — Туманов перевел взгляд на перстень бригадира. — Что же тогда вы делаете внашем мире?

— У меня нет ответа на этот вопрос, — Островский покачал головой. — Его нет даже у мастеров Цеха. Он был утерян тысячи лет назад, как и путь обратно, и мы не смогли отыскать их снова: ни смысла нашей жизни в чужом для нас мире, ни пути домой. Возможно, их найдете вы, господин Туманов. Не напрасно же вы появились среди нас. Возможно, именно в этом ваша миссия, как думаете?

— Пока никак. — Виктор взглянул на дверь. — Но я поразмыслю над этим вопросом. Позже.

Из коридора донеслись звуки шагов. Островский отсалютовал сыщику и открыл дверь.

— Здравствуйте, барышня, — бригадир протиснулся бочком в коридор и туда же вытолкал гиганта-конвоира, сунувшегося было в палату.

— Привет, — Женя прошла в комнатку и села на стул рядом с кроватью.

— Привет, — Туманов протянул руку и коснулся ее запястья. — Как ты?

— Теперь хорошо, — она улыбнулась и сморгнула навернувшиеся слезы. — Теперь точно хорошо.

— Возможно, я снова смертный. Так что все не настолько хорошо, как хотелось бы… наверное.

— Я знаю. Но ты ошибаешься, все хорошо на самом деле, без оговорок, и тебе это должно понравиться.

— Что должно понравиться? — Виктор хмыкнул. — Стареть, болеть и умереть? Мы только что обсуждали эту тему с Островским. Я сказал ему, что рад стать прежним, и это действительно так, но нравится ли мне быть смертным, я не уверен. Жить коротко, но ярко или долго, но в полумраке — непростой выбор, есть о чем задуматься.

— Я буду с тобой, — Женя склонилась и поцеловала Туманова в щеку. — Всегда.

— Думаешь, от этого мне будет легче стареть? — Виктор покачал головой. — Что-то я сомневаюсь.

— Разве это не мечта каждого мужчины — всегда иметь в спутницах молодую женщину? Хоть и не Клеопатру, зато без морщин и лишнего веса.

— А тебе не надоест?

— Мне — нет! — Женя торопливо помотала головой. — Что такое сто лет для того, кто способен прожить тысячу? Или ты не согласен?

— Ты делаешь мне предложение? — Виктор коротко рассмеялся. — Но ведь сто лет — это явное преувеличение. Всего-то лет через тридцать (для тебя это как через три года) я стану брюзжащим стариканом с дряблой кожей и вялой эрекцией. Зачем тебе это?

— Ты не первый день занимаешься сыском, — она вздохнула, — неужели до сих пор не нашел главное, что правит этим миром в целом и каждым человеком в отдельности?

— Насчет мира — нашел, это община бессмертных под кодовым названием Цех, а вот насчет людей по отдельности… не знаю. Хамелеоны?

— В обоих случаях это любовь! — горячо возразила девушка.

— Романтично, но неверно. — Виктор ласково погладил ее по руке. — Ты особенный человек, Женя, но пока все равно еще девочка, ты не знаешь жизни. Любовь — это программная оболочка инстинкта. Возводить ее в абсолют так же глупо, как обожествлять Солнце.

— Может быть, — Женя упрямо поджала губы и недолго помолчала. — Может быть, и так. Но я верю в любовь. Верю, и точка. Разве этого мало?

Виктор некоторое время молчал, глядя на белую, как свежий снег, простыню, потом кивнул и негромко ответил:

— Да, вера не требует доказательств. Равно как инстинкты не требуют мотивации. Что ж, инстинкт любви лучше инстинкта гнева. Если желаешь мучиться всю мою жизнь, мучайся. Хотя, подозреваю, ты еще передумаешь. Не завтра, так лет через десять. Впрочем, для тебя будет не поздно.

Женя хотела что-то ответить, но Туманов вдруг поднял руку, призывая ее к молчанию. Одновременно он откинул одеяло и пошарил рукой, пытаясь нащупать лежащую на стуле рядом с кроватью одежду.

То, что он почувствовал, было трудно передать словами. На него вдруг нахлынула свинцовая волна безотчетного страха, плавно переходящего в ужас, а затем и в панику. Только болезненная слабость не позволила Туманову стартовать из кровати и сигануть прямо в окно. Да еще присутствие Жени немного отрезвляло. Чтобы справиться с паникой, Виктору пришлось до хруста сжать кулаки, стиснуть зубы и, крепко зажмурившись, твердо приказать себе: «Спокойно!» Внутренняя борьба продлилась почти минуту.