— Так тут же не Кенигсберг, где в универе по-немецки читают. Или Львов с Черновцами, где разрешено по-украински. Надо ж аудиторию уважать.

— Послушаем, командир. Мне вот интересно, по каким учебникам наши дети учиться будут. По классике, как мы — Египет, Греция, Рим и прочая варварская периферия, или Россия — родина слонов, тьфу, цивилизации? Ну чем аркаимцы от каких-нибудь древневавилонцев отличались, что тем повезло быть откопанными раньше? У нас ведь не Египет — нафиг пирамиды нужны. И письменность на бересте (а что еще могло быть) хранилась хуже, чем шумерская клинопись. А так — вот юмор, если Асгард из легенд и впрямь окажется Аркаимом. Или его подобием, что пока не нашли.

— Найдут. Слышал, в тех краях, на Южном Урале, в Поволжье, копают вовсю — наши, гэдээровцы, даже буржуев приглашают смотреть, для чистоты эксперимента. И товарищи попы туда же, причем не наши, кто на слово советской науке верит, а римские.

— Ну, с божьей помощью… Ох, командир, не верю я служителям культа, а особенно тем, кто забугорный. Ватикан ведь как Англия — «нет постоянных союзников, есть постоянные интересы». Понятно, что сейчас у них прямой интерес с нами, с товарищами Сталиным и Тольятти дружить. А завтра как повернется? Если они уже в Питере и Москве свои католические храмы открывают.

— Потому мы и здесь, — заметил вице-адмирал, Лазарев Михаил Петрович, в 2012 году иной реальности командир атомной подводной лодки «Воронеж», вышедшей в учебно-боевой поход и неведомыми путями провалившейся в лето сорок второго, — чем черт не шутит, если бог есть, то, может, это его воля и была, чтоб не было никакой перестройки. Чего гадать — сражаться надо. Я вот надеюсь еще лет сорок прожить и посмотреть, как тут будет. Насколько удалось стрелку перевести.

— Так сделали, — ответил Сергей Николаевич Сирый, бывший командир БЧ-5, — наши потомки за свою страну и свой народ чуть больше гордиться будут, чем там. А это тоже дорогого стоит. Если сейчас нам всякая сволочь пытается помешать — значит, все мы делаем правильно.

— Да уж, — сказал Лазарев, — съездили на море всей семьей, отдохнули… Ты ну как знал, что не присоединился.

— А это называется диалектика общего и личного, — усмехнулся Сирый, — укрепляя мощь СССР, мы обеспечиваем конкретно себе, что ни одна собака нам жить не помешает. Я же надеюсь в следующем году в отпуск — когда, как товарищ Сталин сказал, жить станет еще лучше и веселее. И чтобы многие ему лета — я пока в отставку не хочу. Жизнь у нас пока что очень напряжная выходит — но еще больше интересная. Прорвемся, командир!

Анна Лазарева.

Москва, 8 августа 1953 г.

Пережив войну, начинаешь по-особому ценить каждый день отдыха.

После Победы (совершившейся здесь в сорок четвертом, а не сорок пятом) минуло уж скоро десятилетие. Советский Союз здесь вышел из войны гораздо сильнее, чем в иной версии истории — параллельной или перпендикулярной, о том не могут прийти к согласию товарищи ученые, допущенные к Тайне. Меня же интересует лишь практический результат — имеет ли место «эластичность истории», как назвали гипотетическое влияние событий иной реальности на нашу, а попросту, случившееся там уже после «хроноразвилки», переноса «Воронежа», оказывает ли влияние на причинно-следственные связи здесь?

Впрочем, и без того — подобное влечет за собой подобное же, сугубо по законам исторического материализма, а не поповских сказок о предопределении. То, что в «этой Вселенной» (наслушавшись академиков, ей-богу, начинаю иногда говорить их языком) к советскому лагерю отошла не половина, а две трети Европы, включая всю Германию, а также Италию, Грецию и пол-Норвегии, и что СССР здесь первым в мире, с пятьдесят первого, строит атомные подлодки — само по себе не исключает проклятия «перестройки», гниения и разложения элиты. И пусть предателей будут звать не Михаил Горбачев и Борис Ельцин — разве это имеет значение? Вот отчего я страшно боюсь не успеть сделать все, чтобы измена верхушки, поддержанная равнодушием масс, стала невозможной в этом мире. Сейчас не восемнадцатый год, и СССР достаточно силен, наши ресурсы огромны, а люди в массе верят в коммунизм, они доказали это, когда против нас шел Еврорейх, вся Европа, объединенная Гитлером, — задача лишь в том, чтобы правильно распорядиться тем, что у нас есть.

Материальная и военная база коммунизма в целом опасений не вызывает — конечно, без благодушия. Самым слабым местом того СССР оказалась идеология и пропаганда. Тот фронт, на котором я и тружусь, под руководством товарища Пономаренко. «Инквизиция», Партийная безопасность — не МГБ, хотя часто работаем вместе. Но они как хирурги, вырезают безнадежно пораженную ткань, мы же ближе к терапевтам, а иногда даже гомеопатам, ликвидируя функциональные расстройства организма. Интересно, что напишут про нас «правозащитники» через полсотни лет (если таковые и тут заведутся)? Не понимая по глупости (или за чужие деньги, «гранты»), что у СССР и коммунистической идеи были, есть и будут реальные враги (пока еще жив мировой капитализм), а потому и наш карающий меч должен рубить головы нелюдей. Интересно, в том мире будущего еще не произвели Гитлера в главные защитники мировой демократии от безбожного большевизма? Там бесноватому фюреру удалось уйти от правосудия — здесь же он, плененный, сначала видел наш Парад Победы в Москве, а после была скамья подсудимых в Штутгарте (что не Нюрнберг, это историческая случайность), где Адольфишка сидел рядом с Герингом (Геббельс сдох в Берлине, как и в той истории, а Гиммлера поймали уже в пятидесятом) и выслушал наш приговор. А у нас в СССР были и другие процессы над врагами — начиная с Киевского (называют его так, хотя проходил он в Москве), где осудили Кириченко с приспешниками, кто возжелал стать «царем украинским» с помощью ОУН-УПА. В сорок шестом был Даугавпилс (сейчас белорусский Двинск, но тогда его еще не переименовали), когда из трех республик делали одну Прибалтийскую ССР с тремя автономиями внутри и передачей части территории Белоруссии и РСФСР (что очень не понравилось отдельным националистическим товарищам). В сорок восьмом Краснодар (кавказские дела — там о самостийности и не заикались, но внутри своих республик вели себя как вотчинные князья с махровым феодализмом). Осенью сорок девятого — Ташкент, «новое басмачество», когда наш Юрка Смоленцев едва не погиб. В пятидесятом — Ленинград (не политика, а воровство, когда товарищи Вознесенский, Кузнецов и прочие незаконно устроили ярмарку, где украли и сгноили товаров на пару миллиардов рублей). В пятьдесят первом — Краков (целиком польская инициатива), когда польские товарищи спешили исправить свои колебания во время китайских событий пятидесятого года, «вот придут завтра американцы и развесят коммунистов на фонарях», причем иные особи, формально принадлежащие к ПОРП, изрекали такое прилюдно — за что и поплатились. В пятьдесят втором — Берлин, дело «Гроссдойчланда» (была такая мразота в Германии, которые даже СС считали слишком мягким). И вот теперь снова Москва, и опять бандеровцы — вместо нашего отдыха на Черном море.

Как я мечтала когда-то, вместе со своим Адмиралом и детьми, на белом пароходе, чтобы море, солнце и никаких забот! И как повезло, что на «Нахимове» оказались мы все, включая ребят Смоленцева (кто Гитлера живым брали), причем в полной боевой готовности — страшно представить, будь на судне лишь экипаж и мирные пассажиры, что могла бы натворить банда оуновской сволочи под командой «генерала УПА» Василя Кука, того самого, что девять лет назад в Киеве вынес мне смертный приговор. Но я жива и здорова (и надеюсь прожить вместе со своим Адмиралом до девяносто первого года, чтобы услышать: «В СССР все спокойно»), а эти херои сала на скамье подсудимых скулят. И мы, «инквизиция», приняли в процессе самое непосредственное участие — если доказательная база была работой Генпрокуратуры и Военной коллегии Верховного суда, то «режиссурой», чтоб подать факты (правду, и только правду), занимались мы. Не устраивать «шоу» (а то кто-то предлагал и музыку пустить), но обеспечить всем в зале не только информацию, но и максимум эмоций — как в фильме «Обыкновенный фашизм», ставшем для нас эталоном. Изображения на большом экране, или даже киносьемка, и все это подать в нужный момент, и выступления свидетелей собрать в должной последовательности, и (что не оглашалось) проинструктировать и даже иногда отрепетировать с ними, что они будут говорить (не добавлять ложь, а обеспечить, чтобы не путались и не запинались). Ради того, чтобы у позорного столба оказались не только вот эти конкретные двуногие особи, но и сама идея бандеровщины, укронацизма. Антинародная идея — «херои» УПА воевали больше всего не с польскими панами, не с гитлеровскими оккупантами и не с НКВД, а с собственным народом, больше девяноста процентов убитых ими были не солдаты, а безоружные гражданские, своей же украинской нации, кто посмел усомниться в щиросвидомости. Какого «счастья» желали они своему же народу, ясно из слов Шухевича, одного из главарей: «Любые беды, любые страдания, лишь бы от москалей подальше, все ими принесенное сломать, все ими построенное разрушить, лучше при лучине сидеть и деревянной сохой пахать, но быть свободными». И конечно, сами главари, петлюры и бандеры (так же как в ином времени ющенки и юли тимошенки) предполагали, что они-то бедствовать не будут, а лишь указывать быдлу, как за идею страдать. В иной истории Хрущев решил укронациков простить — здесь этого не будет, не героями и борцами за свободу они останутся в памяти людской, а последней мразью!