* * *

Отъехав километра на полтора, Павел остановил колонну для короткого отдыха. На остатки батареи было страшно смотреть — более половины людей убито или ранено, часть лошадей погибла, и пушки везли не по шесть коней, как положено, а по три-четыре, причем многие из них были ранены. Солдаты, усталые и грязные, с почерневшими лицами, сидели, висели, кто как мог, на передках и станинах орудий. Лейтенант пристроился на передке переднего орудия и видел, как левый коренник — сильный, здоровый тяжеловоз, раненный в левый бок, — при каждом шаге припадал на левую ногу, а из раны в такт шага выливалась очередная порция крови, словно внутри животного работал маленький насос, — за лошадью тянулась тоненькая красная дорожка. А люди с надеждой смотрели на двадцатилетнего лейтенанта Дементьева, как будто он был богом, державшим в руках их судьбы. Хотя, если разобраться, так оно и было…

Вскоре впереди открылась полянка, похожая на предыдущую и вполне пригодная для новой огневой позиции. Павел осмотрелся. Невдалеке текла небольшая речушка, за которой стоял густой лес. «Вот туда нам и надо, — подумал лейтенант, — танки реку не перепрыгнут, а на переправе мы их причешем». Он уже собирался отдать приказ переправляться, но тут на поляну выкатились наши легкие танки «БТ». Вокруг машин бегал маленький полковник, суматошно размахивая руками и энергично матерясь, но было видно невооруженным глазом, что он растерян и не знает, что происходит на фронте и что ему делать.

К поляне мало-помалу подтягивались пехотинцы из какой-то разбитой части — злые и угрюмые; многие из них раненые. Людей становилось все больше, вот только командовать ими, похоже, было некому — ощущение неразберихи и бестолковщины усиливалось. Тяжело вздохнув, Дементьев направился к полковнику-танкисту — как-никак, тот был здесь старшим по званию.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться!

— Чего тебе?

— Разрешите переправить мои пушки на тот берег реки. Позиция там…

— Твоя фамилия, часом, не Ворошилов? — зло скривился танкист, щуря покрасневшие глаза. — Полководцев развелось, маршалов, только воевать некому, вашу мать! Норовишь в лесочек смыться и под шумок дать драпа? Стой, где стоишь, и умри за Родину! Вон там тебе позиция, — он махнул короткопалой рукой в сторону дороги, — понял? Выполняй!

— Есть! — Павел козырнул, четко, по уставу, повернулся и пошел к своим орудиям, мучимый тяжелым предчувствием.

Предчувствие не обмануло — не прошло и получаса, как накрыли их немецкие танки, на этот раз шедшие в сопровождении пехоты. Они хищно вырвались из леса, с ходу охватили поляну, и начался бой, очень быстро превратившийся в бойню. Лязг гусениц, взрывы, треск пулеметов заглушили многоголосый вой людей, расстреливаемых в упор. «Бэтэшки» один за другим вспыхивали факелами; люди бежали к реке, падали, изредка вставали, снова падали и оставались лежать неподвижно.

Павел и его прошедшие крещение огнем артиллеристы были одними из немногих не потерявших голову в этой кровавой мясорубке, густо простроченной свинцом. В считаные секунды они изготовили орудия к стрельбе и первым же выстрелом подбили шедший на них немецкий танк. Машина вздыбилась, словно конь, на скаку схваченный за узду, и осела, расстелив перед собой железную ленту перешибленной гусеницы. Второй выстрел орудия и выстрел второго танка прозвучали одновременно.

Дементьева швырнуло на землю, по ушам как будто с размаху ударили доской. Он поднял голову, не до конца понимая, жив он еще или уже нет. Танк чадно дымил, но и от пушки осталась только груда бесполезного железа. Снаряд ударил по центру орудия, и хотя расчет уцелел, делать им здесь было уже нечего.

— К реке! — скомандовал лейтенант, мельком увидев, как немецкий танк со скрежетом подмял под себя второе орудие, стоявшее поодаль, и развернулся, давя его гусеницами.

…Они бежали к реке, обгоняя смерть, дышавшую им в затылок. Спасительный берег был уже рядом, когда в спины бегущим ударил пулемет. Павел упал ничком и распластался на земле, завороженно глядя на ползущую к нему огненную змею, сшитую из трассирующих пуль — выбитые их ударами фонтанчики сухой земли взметывались все ближе и ближе.

В этот миг лейтенант не вспомнил всю свою жизнь, как это обычно пишется в книгах. У него вообще не было никаких мыслей — был только страх, подавляющий и поглощающий, полностью растворивший в себе человека по имени Павел Дементьев.

Но змея не доползла — она погасла в двух шагах от головы лежавшего человека. То ли немецкий пулеметчик решил, что тот уже мертв, то ли у него кончилась лента. Как бы то ни было, Павел вскочил, одолел оставшиеся до реки метры одним броском, возвращаясь от смерти к жизни, и с разбегу плюхнулся с крутого берега в воду, пахнувшую тиной и торфом.

* * *

Через реку они перебрались впятером — из батарейцев, утром этого очень долгого дня принявших бой, в живых остался один из десяти. Грязные и ободранные, они долго шли по лесу, пока не наткнулись на остатки двести восемьдесят шестой стрелковой дивизии. Здесь же был и ее командир, пытавшийся сколотить из разношерстной толпы боеспособную часть. Поставив в строй всех: стрелков разбитых батальонов, танкистов, потерявших свои машины, связистов, обозников и поваров полевых кухонь, он повел их через редколесье навстречу наступавшим немцам в отчаянную и безнадежную контратаку. Сколько их было, таких атак, в первые месяцы войны, да и потом, когда война уже переломилась…

Немцы успели оседлать высоты, подтянули артиллерию и встретили атакующих шквальным огнем, начисто выкашивая пулеметами густые цепи. Дементьев бежал вместе со всеми, сжимая в руке пистолет и ясно сознавая, что каждый следующий шаг может стать для него последним. И все-таки он бежал, раздирая рот надсадным криком, и залег только тогда, когда атака захлебнулась, и солдаты приникли к спасительной земле, не в силах превозмочь бьющий им в лица огненный ветер.

Волна атаки разбилась и откатилась назад, оставляя на обожженной земле, вдоволь напившейся русской крови, капли мертвых тел. Комдив был тяжело ранен, и некому было снова поднять бойцов. Да и не было никакого смысла в еще одной атаке — дивизия полегла бы на этом смертном поле вся, до последнего человека, не продвинувшись вперед ни на шаг.

…Они шли через лес, стиснув зубы и слушая частые хлопки немецких разрывных пуль, врезавшихся в стволы деревьев. Шли, обливаясь потом, но оружия не бросали, хотя патронов не осталось ни у кого. К удивлению Павла, все его бойцы, вышедшие с ним из боя у реки, уцелели в самоубийственной контратаке — никого из них даже не ранило.

— Бог спас, — негромко сказал ездовой Тимофеев, внимательно рассматривая дыры на своей простреленной шинели.

«Бог? — удивился лейтенант. — Для нас бог — Сталин, на него молится весь народ и вся страна! А тут — бог спас…».

Потом он этому уже не удивлялся. На дорогах войны Павел видел не раз, как под бомбежкой или под артобстрелом солдаты осеняли себя крестным знамением и шептали побелевшими губами Господне имя. Когда смерть подступала совсем близко и заглядывала в глаза, о Сталине никто уже не вспоминал…

Глава вторая

Болотное сидение

(октябрь 1941 года — февраль 1942 года, болота под Ленинградом)

Будут веками на веки прославлены

Под пулеметной пургой

Наши штыки на высотах Синявино,

Наши полки подо Мгой.

Вспомним и тех, кто неделями долгими

Мерзнул в сырых блиндажах,

Бился на Ладоге, бился на Волхове,

Не отступал ни на шаг.

Ленинградская застольная

(Застольная Волховского фронта)

Батарею не расформировали. В тихом лесу между Мгой и Назией, где остатки двести восемьдесят шестой стрелковой дивизии приходили в себя после разгрома, Дементьев узнал, что скоро к ним придет пополнение, и он получит новые пушки.

Пушки действительно прибыли, но когда лейтенант со своими батарейцами поехал на станцию их получать, то был ошарашен, увидев допотопные трехдюймовые орудия образца 1890 года. «Где только выкопали этих мамонтов? — потрясенно размышлял он, рассматривая вверенную ему материальную часть. — Они последний раз стреляли на сопках Маньчжурии! И что я буду делать с этим чудом военной техники?»

Однако командир дивизиона не разделял пессимизма своего подчиненного.

— Скажи спасибо, что хоть такие дали, — философски заметил он. — Калибр тот же, ствол есть, значит, стрелять можно. А попадешь или нет — это, брат, уже от тебя зависит.

Стрелять из ветеранок русско-японской действительно было можно — это выяснилось по мере освоения батарейцами этих экзотических артиллерийских систем. Противооткатным устройством у трехдюймовок служили резиновые шайбы, надетые на шток. После каждой стрельбы приходилось менять две-три шайбы, и потому огневая позиция батареи несколько напоминала бакалейную лавку под открытым небом: на деревьях возле пушек висели связки черных резиновых «баранок» (к сожалению, несъедобных).

Немецкое наступление выдохлось, и фронт стабилизировался. Батарея стреляла, хотя и не часто — количество выделяемых боеприпасов было мизерным. Но вскоре и эти редкие стрельбы пришлось проводить с большой осторожностью: немцы подвезли к линии фронта звукоуловители. Эти хитрые машины по выстрелам засекали огневые позиции советских батарей, и через пятнадцать-двадцать минут прилетали немецкие бомбардировщики или начинала бить их дальнобойная артиллерия. Чтобы не попасть под раздачу, приходилось сразу после стрельб менять позицию — солдаты перекатывали орудия, матерясь и проклиная болотистую местность и немецкую технику.

Павел долго ломал голову над тем, как обдурить немецких слухачей, и вот однажды, рыская на коне по окрестностям, набрел на солидный участок густого леса, со всех сторон окруженный болотом. Сверившись с картой, лейтенант с удивлением обнаружил, что на ней обозначено сплошное болото — лесистого островка на карте не было. «Вряд ли немецкие карты точнее, — подумал лейтенант. — Не знают они про это берендеево царство. Правда, дороги к острову нет, но можно замостить гать. Зато какое место — если нас засекут, то будут долбить по краю болота: по всем правилам военной науки пушки в болоте стоять не могут — они там утонут».

Гать соорудили быстро, хотя попотеть пришлось. Но не зря — батарея простояла на острове всю зиму, регулярно стреляла, а немцы в ответ методично обкладывали снарядами берега болота — точность их звукоуловителей была невысокой.

* * *

За сентябрьские бои Павел был представлен к ордену Красного Знамени. Лейтенант помнил, как горели немецкие танки, подожженные снарядами его батареи, и знал, что честно заслужил эту награду. И он хотел получить этот орден не только как опаленный войной солдат, но и как любой двадцатилетний мальчишка, мечтавший о подвигах.

В июле, в городе Вологде, где молодые лейтенанты-артиллеристы ждали отправки на фронт, случилась с Дементьевым первая любовь — предметом его страсти стала медсестра из расположенного там госпиталя. Павел пару раз провожал ее домой, прихватив с собой палку, чтобы отбиваться от собак, которых в этой части Вологды было видимо-невидимо, но очень скоро любовь кончилась, так и не начавшись. Как-то раз Павел увидел свою возлюбленную под руку с выздоравливающим офицером, на груди которого поблескивал орден Красного Знамени, и понял, что ловить ему уже нечего. А тут еще его приятель, лейтенант Михайлов, с которым отвергнутый воздыхатель поделился своим «горем», вместо сочувствия долго донимал несостоявшегося Ромео романсами о несчастной любви, а под занавес изрек:

— Видишь, Паша, какое значение имеет в наше время боевая награда? Будь у тебя хотя бы медаль, разве случился бы с тобой такой конфуз? Нет, надо срочно на фронт, а то немцев скоро разобьют, все ордена достанутся другим героям, а нас с тобой девушки будут обходить стороной.

Однако орден лейтенант Дементьев так и не получил. На то была своя причина, и звали эту причину комиссар полка Вайнштейн.

К политработникам Павел относился скептически. Как и все мальчишки поколения двадцатых, он восхищался комиссарами Гражданской, с пением «Интернационала» геройски умиравшими под белогвардейскими шашками, но реальные политруки оказались немножко иными людьми. На вопросы солдат, почему Красная Армия отступает и сдает врагу город за городом, они отводили глаза, отмалчивались или рассказывали о «внезапном нападении» и о «подавляющем численном превосходстве немецко-фашистских захватчиков». Дементьев, от природы смышленый и развитый парень, не находил логики в этих объяснениях. «Внезапное нападение» случилось в июне, а советские войска продолжали пятиться и три, и четыре, и пять месяцев спустя. И не понимал молодой лейтенант, что же это за внезапное нападение такое, одним махом сокрушившее армию огромной страны, жившей с песней «Если завтра война, если завтра в поход». И насчет численного превосходства врага у него сложилось свое мнение: Павел видел, что немцы воюют не числом, а умением, и что их вполне можно бить, если противопоставить их умению свое, которого, увы, слишком часто не хватало. После всего этого Дементьев, выросший в крестьянской семье, привыкший к честности и остро чуявший фальшь, уже не мог относиться всерьез к комиссарам сорок первого года, так не похожим на книжных комиссаров года восемнадцатого.

Конечно, были политруки, не щадившие себя в бою и честно делившие с солдатами все тяготы войны, однако частенько попадались среди них и другие экземпляры. В основной своей массе политработники были полными дилетантами в военном деле, и хорошо, если они это понимали и ограничивались только тем, что считали нужным, — говорил Павел. — Я отвечаю за своих людей и за свои орудия!

В пылу спора он случайно коснулся кобуры пистолета, и Вайнштейн, заметивший это движение, истолковал его по-своему.

— Мальчишка… — зло прошипел он, а потом бочком отступил, резво вскочил на коня и покинул батарею.

Дементьев вытер вспотевший лоб. Он вновь почувствовал молчаливое одобрение солдат, видевших эту сцену, и был готов отстаивать свою правоту перед кем угодно, хоть и понимал, что его горячность может выйти ему боком. И вышла — мстительный Вайнштейн вычеркнул строптивого лейтенанта из наградных списков.

* * *

Пришла зима, холодная и голодная. Немецкие снаряды и бомбы падали теперь куда реже, но голод стоял рядом, и от этого врага не спрятаться было в сырых землянках, тускло освещаемых похожим на лезвие ножа пламенем коптилок из снарядных гильз или тлеющими фитилями из телефонного провода, к утру покрывавшими изможденные лица солдат густым слоем сажи. От голода кружились головы; люди вываривали мясо павших лошадей и жадно глотали воздушно-мягкую безвкусную массу, и праздничным блюдом казался суп из ворон, на которых шла настоящая охота. Бойцы, похожие на бледные ходячие тени, мерзли в летних шинелях и сапогах — телогрейки, ушанки и валенки подвезли только в январе сорок второго, когда немцев выбили из Тихвина, — но бросали и бросали в чавкающие затворами орудийные утробы полупудовые унитары, в кровь обдирая руки о холодный металл.

А немцы, сытые и здоровые, зачастили по ночам на наш передний край. Они резали часовых, брали пленных и швыряли гранаты в блиндажи, а однажды ухитрились угнать из расположения пехотного батальона сорокапятимиллиметровую пушку: выгнали из землянки сонный расчет и под дулами автоматов заставили его впрячься в лямки и тащить орудие на себе.

После такого конфуза на весь фронт начальство рвало и метало, поверяя бдительность боевого охранения. Исполненному служебного рвения комиссару батареи показалось, что ездовые недостаточно рьяно исполняют приказ командования о повышении бдительности, и он решил устроить им проверку.

Дождавшись, когда часовой отошел задать корм отощавшим лошадям, ретивый политрук прокрался в землянку, вытащил пистолет и в слабом свете печурки заорал:

— Хенде хох!

После этого он вывел из землянки еще не совсем проснувшихся и полуодетых людей и битых полчаса распекал их на морозе, называя изменниками Родины и пособниками врага.

Узнав о случившемся, Дементьев отозвал комиссара в сторонку и в кратких, но очень энергичных выражениях высказал ему все, что он о нем думает.

— Ты издевался над людьми и не подумал, что любой из них мог спросонок схватить карабин, да пристрелить тебя за милую душу! — закончил Павел свое внушение, добавив про себя: «Жаль, что никто этого не сделал». — И что тогда? Трибунал солдату? Про тебя самого я уже не говорю — покойнику уже без разницы.

Комиссар смолчал, но доложил Вайнштейну, и Павел не получил положенного ему по занимаемой должности звания старшего лейтенанта, несмотря на то что требовавшиеся для этого три месяца пребывания на фронте давно истекли.

* * *

— Пушкари, едрить вашу распротак! — бушевал начальник артиллерии дивизии полковник Коробченко, невысокий украинец с круглым лицом и объемистым животом. — Вы собьете наконец этот гондон или нет, артиллеристы хреновы?

Причиной праведного гнева начарта был привязной аэростат, уже три недели подряд регулярно взмывавший в небо над передним краем противника. Рассмотрев наши позиции, «гондон» вызывал огонь немецкой артиллерии, а сам быстренько нырял вниз, к земле. Сбить аэростат оказалось не так просто: задачу встречи снаряда с целью приходилось решать не на плоскости, а в трехмерном пространстве, и пока батарейцы пристреливались, он уже уходил.

И все-таки Дементьеву удалось его подловить. Немцев подвела их пунктуальность: лейтенант заметил, что аэростат поднимается в воздух в одно и то же время, хотя и в разных точках. Дальнейшее было уже делом артиллерийской техники — «колбаса» лопнула в небе на глазах сотен солдат и офицеров.

— Ну, ты у меня прямо снайпер, Дементьев, — похвалил его Коробченко. — Не только танки умеешь дуплетом бить, факт!

Прямым следствием удачной охоты на аэростат явилась еще одна боевая задача весьма деликатного свойства, выполнение которой было поручено батарее лейтенанта Дементьева.

Разведка обнаружила в деревне Вороново, в ближайшем немецком тылу, публичный дом, организованный завоевателями. Туда для них свозили русских девушек из окрестных деревень, чтобы доблестные солдаты фюрера могли почувствовать себя победителями, а заодно и расслабиться. И Павел получил приказ ликвидировать этот «дом отдыха».

На совещании офицеров доблестный комиссар батареи, нахватавшийся услышанных от артиллеристов умных слов вроде «массированный налет» и «стрельба по площадям», впал в раж и требовал «выжечь начисто это фашистское гнездо», подразумевая под «гнездом» всю злополучную деревню. «Дай тебе волю, — подумал Дементьев, слушая воинственную речь политрука, — так ты ради десятка фрицев расстреляешь все местное мирное население этой деревушки».

К необычной операции лейтенант подготовился основательно. Его старые орудия не могли достать цель с острова, и поэтому пришлось скрытно оборудовать огневую позицию ближе к линии фронта. Настелили гать и осторожно, без лишнего шума, перекатили туда трехдюймовых «старушек». Сверившись с картой, Дементьев подготовил данные для стрельбы — все было готово, а противник ничего не подозревал и чувствовал себя в полной безопасности.