Парсуна Юлии Меньшовой, актрисы и телеведущей

Вместо предисловия

Легойда: Вас прекрасно знают как телеведущую, как актрису. Но я хотел бы, по традиции нашей программы, вас попросить представиться. Вот вы о себе прежде всего что хотели бы сообщить? Какова ваша глубинная идентичность, скажем так?

Меньшова: Она точно не профессиональная. Скорее всего, она связана с ипостасями: мать, жена, дочь, человек.

Легойда: В какой последовательности?

Меньшова: Думаю, что на каждом этапе жизни в разной последовательности. Эти ипостаси меняются местами в зависимости от того, у кого в данную секунду или данный период жизни больше потребности во мне.

* * *

Вероятно, имеет значение, как человек приходит к вере и как он себя в связи с этим принимает. Я думаю, если дети воспитываются в доме, где вера, так сказать, является составной частью воспитательного, и в том числе запретительного, процесса — «не делай чего-то, тебя Бог накажет», — наверное, когда они станут взрослыми, для кого-то это может превратиться в проблему. А поскольку я воцерковлялась, будучи человеком взрослым, мне было 21–22 года, то, соответственно, все вопросы веры проходили для меня через какое-то философское осмысление. И у меня никогда не было дисгармонии в этом смысле.

Мое отношение к Церкви менялось. Оно и по сию пору меняется по какой-то неровной синусоиде. Когда я проходила период неофитства, я просто соблюдала все что только можно. И это казалось мне очень важным, насущным, я вообще не понимала, как можно жить по-другому. И в период обострения это доходило до такой степени, что первые два года я не могла читать никакую художественную литературу. Я ее отторгала. Мне казалось, что других книг, кроме духовных, просто не существует.

Потом, я думаю, произошел довольно естественный откат, и я постепенно стала читать художественную литературу. И какие-то вещи уравновесились. Возникла социальная востребованность, и поэтому тоже времени стало меньше. Что-то отошло совсем, какая-то неистовость, которая была в самый первый момент.

Я и сейчас нахожусь в этом процессе: периодически прихожу к выводу, что вот это — какая-то ерунда, это лишнее, какая-то пыль веков, которая наслоилась на вере. А потом проходит время, и думаю: да нет, похоже, не пыль. Но тут же впадаю в сомнение по какому-нибудь другому поводу. Но мне кажется, что это вообще довольно естественно. Поскольку вопросы веры напрямую увязаны с постижением самой жизни, а это процесс непоследовательный и нелинейный.

Был момент, когда мне показалось, что священник, который на тот период, можно сказать, был моим духовным отцом, слишком благожелательно ко мне относился, что эта его благожелательность столь велика, что на исповеди он как-то слишком много мне попускает. Надо бы построже. И я решила, что больше к нему не буду ходить на исповедь. А потом мне даже показалось, что надо и в храм другой пойти, потому что как-то я здесь уже обосновалась, какая-то я здесь слишком своя. И это была ошибка. Потому что это отбросило меня от неофитства совсем в другую сторону. Это заставило меня понять, что есть вещи, которые надо просто принимать, и оно там как-то без твоего участия разберется — когда понадобится построже, оно как-то все сложится и будет тебе построже.

Это момент баланса: вот ты со своим размышлением на тему «мне бы надо вот так», а вот жизнь, судьба, Бог — как угодно, которые руководят твоей жизнью. И этот баланс очень зыбок. И иногда в перфекционистском желании самосовершенствования можно его нарушить и получить совсем не тот результат, на который рассчитываешь.

Я стала терять остроту ощущений, и мне показалось, что это потому, что слишком часто меня гладят по голове. Вот и захотелось и храм сменить, и к другому священнику, чтобы как дали розгами и сказали: «Ты плохо себя ведешь». Но ведь и там острота эмоционального переживания может снова улетучиться. Причина-то была во мне.

Я вообще к вопросам веры отношусь чрезвычайно деликатно. Я не считаю возможным спорить на этот счет. Я не считаю возможным кого-то переубеждать, если это не очень близкий мне человек. А если человек совсем близкий, я в процессе разговора буду все время думать, не переступаю ли я какую-то границу.

А кроме всего прочего, у меня есть ощущение, что глубокие и философские вопросы веры «разменяли на пятачки» и разговор о ней стал слегка «признаком хорошего тона» — так, помимо всего прочего, еще и позиционировать себя: «Вы знаете, я православный человек». Я очень остро ощущаю, что так можно девальвировать само это понятие, а самую суть свести к не более чем ритуалу.

Очень-очень близкий мне человек на протяжении многих лет оставался некрещеным. Хотя на крещении очень настаивала его мама, которая, к сожалению, воспринимала православие как абсолютно ритуальный момент. Мало того, это позволяло ей довольно авторитарно унижать членов своей семьи, потому что они как бы нехристи, а она молодец. Это был такой потрясающий рычаг контроля и давления. Понятно, что в этих обстоятельствах любое мое вмешательство трактовалось бы абсолютно однозначно. Было ли мне важно, чтобы этот человек покрестился? Очень. И я, конечно, об этом с ним говорила. Но я была готова ждать. И все случилось — спустя 15 лет.

Мне кажется, это вообще такая сокровенная область взаимоотношений человека с тем, что над нами. Они у каждого свои. И я, честно говоря, не знаю верного тона общения на эту тему в светском кругу — так, чтобы отстаивать свою веру, переубеждать. У меня все время ощущение, что я касаюсь какого-то кружева, которое может порваться. Поэтому я избегаю этой темы.

Я росла в семье нерелигиозной. Учитывая, до какой степени я деликатна в вопросах веры, я и в своей семье ее не навязывала и не считала, что мы должны вместе пойти в храм на службу. Я считала, что важнее, чтобы были поняты какие-то общенравственные постулаты. Может быть, это моя ошибка. Но я вот так себя вела.

При этом я вижу семьи очень православных людей, с полным соблюдением ритуального аспекта — с еженедельным походом в храм и так далее, — и у детей, воспитанных в таких семьях, бывает полный отход от веры. Я не знаю, почему. Что тут срабатывает? Может быть, система запретов, когда имя Бога вспоминается в контексте: «не передо мной, так перед Господом Богом ответишь». Можно ли так вообще ставить вопрос? Думаю, что нет. Хотя у постсоветского общества в этом смысле нет богатого опыта. Может быть, спустя лет 20–30 можно будет, наверное, на эту тему снова поговорить и сделать выводы: как правильно было воспитывать? А сейчас трудно.

...

Но вообще, честно сказать, мне все-таки больше нравится думать, что Бог есть любовь. Потому что, мне кажется, это гораздо сложнее понять, чем то, что «Бог накажет».

«Слава» — я бы вообще это слово оставила за скобками. А успех важен для меня чрезвычайно. Но не мой личный, а того дела, которое я делаю. Я не отношу это к каким-то своим достоинствам или недостаткам. Мне почти никогда не верят, когда я где-то в интервью рассуждаю в этих категориях: а, думают, она кокетничает. Но так я устроена, что мне чрезвычайно важен успех — как подтверждение того, что то, что я делаю, нужно. Моя личная популярность, успешность, вот ей-богу, никогда меня не занимали. Поэтому я с большой легкостью и радостью уходила когда-то за кадр. С огромным удовольствием пробовала себя в театральной режиссуре, где ты вообще не выходишь на сцену, но где для меня гораздо больший восторг видеть, что зал смеется в том месте или плачет там, где я вот знала, что это будет.

Думаю, это потому, что я была в очень большом минусе, и успех, пришедший ко мне, просто сбалансировал меня до нормы. Но не дал мне излишнего плюса. Ибо значимость моих родителей, громкость их фамилий была столь велика и так часто я в свой адрес слышала: «Дочь Меньшова и Алентовой» или «Дочь Меньшова», что это была «минус я». То есть я была только «дочь». Это так сильно меня ранило, так меня мучило, что когда пришла популярность, она просто дала мне имя. Я стала не дочь, а я стала Юля Меньшова. Я стала — я.

Со старшим сыном у меня была такая история. У их поколения была странная идея, что можно не заканчивать никаких институтов, а просто сразу выходить в жизнь и там заниматься творчеством, снимать кино и прочее. Потому что существует такой ресурс, как Ютуб, и ты там собираешь деньги у людей, которые мечтают увидеть твое творчество и дать тебе денег авансом. Зачем тратить время на институты?

Вот и Андрей, оканчивая школу, вдруг пришел к твердой убежденности, что будет именно так. И мне пришлось тратить силы на буквально физические удары кулаком по столу и на срыв связок. Я ему говорила: «Если ты сейчас принимаешь решение, что ты никуда не поступаешь, потому что тебе не надо, я доверяю твоему решению. Но в эту же минуту ты собираешь чемодан и покидаешь этот дом. И это не угроза. Если ты настолько самостоятелен, что собираешься снимать кино, значит, ты знаешь, как жить, и понимаешь, как ты будешь зарабатывать. Я хочу, чтобы этот эксперимент проходил в чистом виде. Чтобы ты днем зарабатывал себе на пропитание, а уж вечером будешь заниматься творчеством на те деньги, которые тебе соберут поклонники твоего таланта. А если ты хочешь оставаться в этом доме и чтобы я тебя содержала, я готова это делать ровно то время, пока ты будешь учиться в институте. Мои условия такие: в институте — содержу, без института — самостоятельная жизнь». И так до хрипоты, да.