Владимир Малыгин

Лётчик

Пролог

Нет, на борту не было паники. Экипаж чётко делал свою работу, ту, которой он был обучен, ту, которую тысячи раз отрабатывал на тренажёрах и тренажах, ту, о которой подробно расписано в Инструкции по лётной эксплуатации.

Взрёвывала периодически сирена, женским, приятным в любое другое, но только не в это время голосом тревожно и практически беспрерывно вещал в наушники экипажу речевой информатор, среди профессионалов именуемый просто Ритой. На центральной панели приборов горели и мигали красным раздражающим цветом световые табло.

А экипаж работал, заваливая тяжёлый, ставший в одночасье ужасно неповоротливым транспортник в очередной крен, уводя его прочь от города и одновременно всеми силами пытаясь потушить пожар в салоне. В воздухе критическая ситуация развивается немыслимо быстро, и на принятие грамотного и правильного решения, не говоря уже о последующих действиях, есть считанные секунды. А порой лишь жалкие доли этих секунд. И если всё сложится удачно и экипаж выкрутится из этой нештатной ситуации, то чуть позже, на такой родной и безопасной земле, придёт осознание того, что вся твоя предыдущая жизнь была лишь подготовкой именно вот к этому, ты готовился просто работать. Без мандража в груди и трясущихся от страха, потеющих, суетящихся без толку рук.

Это очень трудно — грамотно и внешне спокойно работать, когда нет высоты для покидания самолёта, когда на борту пассажиры без средств для этого покидания, когда аппарат теряет управление из-за отказа электро- и гидросистем, когда один за другим вылетают автоматы защиты сети и когда внизу под тобой ГОРОД…

Потому и рвали сейчас жилы пилоты, уводя на ручном управлении тяжеленную, дымящую чёрным дымом махину с тоннами топлива на борту и полным пушечным боезапасом в сторону от жилых кварталов, оправдывая в этот критический миг долгие годы постоянной учёбы и службы…

И, выводя его на полосу, пытались всеми силами удержать лайнер на курсе и глиссаде снижения, явно не успевая долететь до этой желанной узкой бетонной полоски…

И отчётливо в эти оставшиеся до земли мгновения понимая, что уже всё… И до последней доли секунды отказываясь верить, что уже всё…

Город остался цел…

Глава 1

— Вытаскивайте его! Да осторожнее, осторожнее, ногу ему не доломайте! — Чей-то пронзительный голос тревогой и беспокойством пробился в сознание, заставляя к себе прислушиваться, не отпускал в спасительное безмолвие, держал, тянул куда-то, вытаскивал в реальность.

Вяло удивился — какую такую ногу? Почему не доломайте? Откуда вытаскивать? Вслед за этим удивлением пришли первые ощущения. Сначала начала затихать стремительная круговерть сознания. Странные чувства. Словно в голове карусель крутится с огромной скоростью… И наконец-то начинает останавливаться, когда организм уже отказывается повиноваться и наступает предел выносливости. А что такое карусель? Откуда я это слово знаю? Но ладно, потом выясню, а сейчас можно очень аккуратно и облегчённо вздохнуть. Тяжко, когда нет ощущения верха и низа, когда висишь в великой пустоте, и она, эта пустота, стремительно вращается вокруг тебя. Или я внутри этой пустоты кручусь, словно та самая пресловутая белка в колесе. Какая такая белка? Или белочка? А что такое колесо? Откуда я все эти слова знаю? Почему они всплывают в моём сознании?

Медленно успокаивалась круговерть в голове, истаивали воспоминания, даже не сами воспоминания, а, скорее, какое-то эмоциональное эхо от них, фон о чём-то огромном и белёсом, затухал и истончался отголосок мощного, наполненного огромной силой голоса в безграничном и великом нечто. Странные и очень неприятные воспоминания. Как будто меня долго выворачивали наизнанку, а потом вернули обратно.

Второе ощущение тоже не понравилось. Всё тело начало сначала словно покалывать малюсенькими острыми иголочками, боль от этих уколов быстро усиливалась, накатила стремительным валом, захлестнула и потащила за собой куда-то вниз. Через миг терпеть её стало невозможно. Какое тело? Чьё тело? Откуда? Я же сгусток сознания среди многих мириадов других в той самой пустоте… Откуда я это знаю? И почему вниз, если я в пустоте, где вообще нет таких понятий?

Чей-то сдавленный стон, полный такой боли, что по коже побежали мурашки страха… Да что такое здесь происходит? Кого-то мучают?

— Да говорю же, осторожнее тяните! И придерживайте, придерживайте за руки. Слышите, как стонет?

— Да мы и так стараемся, ваше благородие. Он же весь тросами опутан, словно сетями. Пока всё разрежем.

Да уже почти всё, ещё одна петля и точно всё. Вот, готово, освободили, можно вынимать.

Густой и добродушный бас приблизился вплотную, я сразу же почуял резкий и неприятный запах табачища, в носу зачесалось, и я чихнул.

Чихнул и мгновенно полетел в спасительную темноту. С облегчением, потому что боль отступила…

…Заметался, пытаясь вернуться в ту самую родную пустоту, из которой только что вынырнул, и запаниковал. Потому что той пустоты вокруг меня уже не было! И знакомых сгустков чужих сознаний нигде не было видно. И не ощущал я их поблизости. И не поблизости тоже. Да что такое со мной происходит? Темнота навалилась со всех сторон и снова мягко приняла в свои лапки…

А потом я услышал равномерное позвякивание металла о стекло. Словно где-то неподалёку размешивают сахар в стакане с чаем. Почему-то на ум сразу пришла именно такая аналогия. И ещё какой-то знакомый шум. Словно листья на ветру шелестят.

Медленно и сторожко потянулся из темноты к вроде бы как знакомым звукам. Открыть глаза не получилось, веки не послушались. Зато вернулась боль. На моё счастье, не такая ослепляющая, как в прошлый раз, а вполне терпимое лёгкое покалывание. Словно акупунктуру делают. По всему телу. Нет, соврал, дальше шеи я ничего не ощущаю. Сначала больно колет, а потом даже немного приятно от такой боли. Глаза, веки, лицо. Почему я кроме боли ничего не чувствую? Где моё тело? Погоди, а звуки? Их-то слышу? Потянулся рукой потрогать лицо, нащупать глаза — и не смог. Не послушались меня мышцы. Словно нет у меня руки. Испугался и тут же успокоился. Потому что сразу же пришло осознание, что есть у меня рука. Теперь уже руку начало колоть. А вторая? Ну-ка… Ноги? А… Нет, с этим пока подожду, мне и этой дополнительной боли за глаза и выше крыши. Сразу насчёт приятности переменил мнение. Так что ноги в другой раз, как бы мне этого ни хотелось. Позже полную ревизию организма проведу на предмет наличия нужных конечностей. Когда не так больно будет.

Да это у меня наверняка от долгого лежания все мышцы просто затекли, поэтому ничего и не чувствую. А теперь понемногу отходить начинают, потому и покалывание идёт! Чувствительность возвращается. А где я, кстати? Почему жены нет рядом? Доча? Друзья мои где? Никого не пускают? Потому что наверняка лежу в госпитале. А почему я так подумал? Откуда я знаю, что женат и у меня даже дочь есть? Стоило только сосредоточиться на этой мысли, как в голове вообще опустело. Пусто стало, словно в дырявом ведре. Почему решил, что в госпитале? Запахи потому что такие, специфические, соответствующие именно медицинскому заведению. А как я здесь оказался? И… кто я?

Память услужливо показала быстро надвигающуюся в грохоте сбрасывающего обороты мотора землю, стелющуюся под ветром зелёную траву внизу, касание, и предатель-ветер налетевшим резким порывом бросает лёгкий и неустойчивый самолёт вверх. Придерживающее движение ручкой управления, и вот она — земля. И снова налетевший порыв ветра поднимает аэроплан в воздух. Скорости нет, и аппарат медленно заваливается на крыло, клюёт носом вниз и врезается в это зелёное, стелющееся пологими волнами под ветром травяное море. Треск ломающегося дерева, звон лопающихся расчалок и летящая в лицо земля. И сразу же поверх первого воспоминания накладывается другая картинка. Вонь горелой проводки и пластика, пронзительный вой сирены, заходящийся в тревожном предупреждении женский голос, летящие в лицо огромные сосны и крик бортинженера:

— Прощайте, мужики!

Ф-фух! Что это было? Со мной? Я лётчик? Был? Не помню ничего. Как тяжко. А сейчас тогда я кто? Почему никак не могу открыть глаза? Не знаю, чего больше испугался? Того, что вспомнилось, или того, что вдруг и эти воспоминания пропадут, исчезнут. Замер. Нет, никуда не пропали. А… Нет, уже и не вспомню ничего. Осталась лишь горечь окончательной и бесповоротной потери кого-то очень мне дорогого…

— Доктор, доктор! Скорее сюда! Он плачет!

Лёгкий скрип недостаточно хорошо смазанных дверных петель, быстро приближающиеся торопливые шаги, пахнущая лекарствами тяжёлая и мягкая рука на лбу… И сразу же новая картинка перед глазами. Жёлтая двухэтажная коробка госпиталя в разросшихся кустах цветущей сирени и река внизу…

Я же чувствую всё это? И слышу? Почему же тело мне не подчиняется? Почему я глаза открыть не могу? Даже язык не слушается. И сильно устал от внезапных и непонятных вывертов сознания.

— Ничего, Лидия Васильевна, ничего. В сознание не приходил?

— Нет, Викентий Иванович, не приходил.