Лишний раз Федосей убедился, что начальство не зря ест свой хлеб. Дирижаблем все-таки и впрямь оказалось быстрее.

Цеппелин-платформа, поднявшись на десяток километров в атмосферу, домчалась до Свердловска чуть меньше чем за сутки. Через двадцать часов Федосей, сытый и выспавшийся, сидел в общей каюте, что служила летчикам и экипажу кают компанией, и прихлебывал горячий чай. Любоваться было нечем — соблюдая режим секретности, дирижабль шел между двух облачных слоев. Нижний — плотный, словно вата, закрывал поверхность, а верхний — разряженный на отдельные облака, изредка показывал им голубое небо и заходящее солнце.

Порядок в кают-компании был такой же, как и на красном флоте, и свободные от вахты авиаторы пили чай и играли в шашки. Федосей сам не играл, а только наблюдал, как красные теснят белых, подтверждая историческую справедливость победы в Гражданской войне. Он не успел пошутить на этот счет, как…

— Вон, вон, вон! — заорал кто-то, показывая рукой в иллюминаторы левого борта. — Летит!

Сперва никто ничего не понял, но боец показал рукой куда-то вверх, и головы послушно повернулись в ту сторону.

Федосей из-за чужих спин увидел, как параллельным курсом, обгоняя неторопливую громадину «Троцкого», несется блестящее профессорское яйцо. Со стороны оно выглядело празднично. Заходящее солнце отражалось на головной части, оранжевые сполохи выхлопов тянулись за ним, словно две косицы за рыжей девкой-красавицей. Красиво, как на первомайской демонстрации!

Капитан, пытавшийся поймать аппарат в окуляры бинокля, не успел повернуться. Яйцо, изменив траекторию, круто ушло вверх и пробило облачный слой. Огненный след потускнел, расплылся, стал розовым… Летчики разом заговорили.

— Что это! Что? Самолет?

— На такой высоте? Нет, товарищи. Это что-то другое…

— А что еще тогда?

— Самолет, самолет…

— А вот в синематографе…

Командир опустил бинокль, охватывая глазами всю ширь неба под дирижаблем. В обозначившемся в облачном поле просвете, далеко внизу, лежала земля с невидимыми с такой высоты домами и железными дорогами.

— Высота?

— Шесть восемьсот!

Он обернулся. Посмотрел сразу на всех.

Есть такой особый взгляд у командиров и начальников — вроде бы как поверх голов смотрит, а вроде как каждому в глаза.

— Об увиденном — молчать. Запись в бортовой журнал не делать, а куда следует, я сам доложу…

Чувствуя сладкое приобщение к тайне, Федосей промолчал. Он-то знал то, что, возможно, не положено было знать этим простым ребятам, но ничего не поделаешь — у каждого свои тайны.

— Второй. Вон второй!

Пилоты бросились от борта к борту.

А вот этого он и сам не знал…

Следом за первым из облаков вынырнуло второе яйцо и точно так же, круто развернувшись, ушло в облака.

Деготь с профессором, выходит, времени зря не теряли…

СССР. Свердловская пусковая площадка

Март 1929 года

Первым, кого Малюков встретил на земле, оказался, конечно же, Деготь.

— Ты вовремя! — бодро сказал старый товарищ. — Мы с профессором тебя уж заждались. Тут такие дела грядут! Закачаешься!

Он оглянулся на людей вокруг и весело подмигнул. Мол, есть новости, только до другого места подожди…

— Да знаю я ваши новости…

Деготь, ухватившийся за его чемодан, отпустил ручку и вопросительно наклонил голову.

— Видел я вас сегодня, соколы Сталинские…

Коминтерновец усмехнулся и, подхватив-таки чемодан, пошел к выходу. Федосей догнал, понизив голос, спросил:

— Когда второй аппарат-то собрали?

В глазах товарища плясали веселые чертики превосходства.

— Два дня назад… И не только его. Теперь мы — о-го-го! Знаешь, сколько народу теперь в спецлаборатрии работает? У-у-у, брат! Сила! Пойдем, пойдем. Все покажу. Да не только покажу. Дам рукой пощупать!

Есть радости мелкие — только-только самому почувствовать, а есть — громадины. Не одному — всем хватит. Радость Дегтя из таких. Она передалась и Малюкову. Что-то хорошее у них произошло, не для одного — для всех!

Ясно, что есть что рассказать товарищу.

Тот подхватил Малюкова под руку и потащил наружу. Стоявший у машины незнакомый водитель открыл дверцу.

В машине Деготь, правда, тоже не стал говорить, а сам забросал Федосея вопросами — как Москва, что привез, какие новости.

А вот в лаборатории…

Открыв дверь, он дружески толкнул товарища в спину.

— Погляди, что мы тут без тебя соорудили!

Профессорский аппарат, неделю назад смотревшийся как карандашный набросок, теперь обрел реальность многокрасочной картины, все уже было на своем месте — и холст, и краски, и золоченая рама, и даже подпись художника.

— Ты внутрь, внутрь загляни, — прокричал товарищ, скрывшись в лаборантской. — Удивись да порадуйся!

Федосей обошел вокруг, глядя на аппарат так, словно впервые его видел. Он казался огромным, и при этом изящно-невесомым. Малюков насмотрелся за свою жизнь на аэропланы и дирижабли и за тяжестью металла умел чувствовать то же легкое изящество, что роднило между собой все летательные аппараты. В профессорском чуде это качество также присутствовало.

Сбоку, размером чуть меньше человеческого роста, нашелся люк. К нему вели сколоченные из ящичных досок грубоватые ступени. Пальцем проведя по головкам болтов, Федосей насчитал четырнадцать штук. Что-то там, в заатмосферном пространстве было такое, чего профессор сильно опасался.

От толчка крышка неожиданно легко уехала вовнутрь. Высоко задирая ноги, Малюков забрался в аппаратное чрево. Там пока было темно и пахло металлическими стружками, лаком и чем-то благородно-кислым. Поводив вокруг себя руками, наткнулся на трубу. Наверняка можно было как-то включить освещение, но он не стал разыскивать выключатель, а вернулся к люку. Там уже стоял, улыбаясь, Деготь.

— Хорош аппарат?

— Хорош… Только забираться неудобно, — заметил Федосей.

— В шинели да с шашкой — да. Только зачем тебе там шинель и шашка? — отозвался коминтерновец.

Ждали его не напрасно.

Когда узнал для чего, то у него аж глаза защипало. Ай да профессор! Ай да человек! Настоящий красный интеллигент!

Испытания «Иосифа Сталина» могли бы начаться и два дня назад, но профессор настоял, чтоб подождали Федосея. Малюков тогда прямо спросил — почему, а профессор отшутился. Сослался на суеверие. Мол, вместе они в огне не сгорели, в воде не утонули, а это для Судьбы что-нибудь да значит…

Чекист улыбнулся внутренне. Сразу видно — хороший человек немец. Наш человек!

Теперь они полулежали в удобных сетчатых креслах и ждали старта.

Деготь и впрямь оказался прав — шинелей не понадобилось. Оба были одеты в короткие плотные кожаные куртки и летные шлемы. Экипированный так же, как и они, Ульрих Федорович щелкал переключателями, смотрел, как загораются разноцветные лампочки на щитках.

Особых удобств в кабине не было, да и не нужны они были на стадии испытаний. Даже с естественными надобностями придется повременить. Чтоб не случилось неприятностей, медики что-то им вкололи, и теперь если чего и хотелось — так побыстрее взлететь.

Профессор посмотрел на них мельком, улыбнулся. Больше внимания он уделил приборам.

Малюков с завистью покосился на товарища. Тот сидел тихо. На лице читалось спокойное ожидание какой-то мелочи. Вроде как ждал, когда принесут заказанное пиво или, допустим, свежую газету.

— Готовы?

— Натюрлих, профессор, — ответил сразу за всех Деготь. — Хоть в бой, хоть в строй…

Федосей заметил, как губы профессора шевельнулись — то ли улыбнулся, то ли прошептал что-то. Слово он не разобрал. Ему, похоже, тоже было весело.

— Что ж… Тогда — вперед!

А в ушах Федосея стучали маленькие барабанчики и печально пела труба, словно провожала героев в последний путь.

Страшно…

Орбита Земли. Звездолет «Иосиф Сталин»

Март 1929 года

…Лететь на аэроплане, конечно, было бы удобнее, но не залететь сюда аэроплану!

Больше часа поднимался вверх «Иосиф Сталин»!

Больше часа тянущая их вверх сила клокотала, гремела под металлическим полом, наливая тело свинцом.

Сперва все было тяжело — руки, ноги, даже голова стали как чугун, но в какой-то момент, когда они набрали скорость, вес стал уменьшаться.

Он пропадал постепенно и в какой-то момент исчез вовсе. Профессор предупреждал их, что такое непременно случится, но все равно момент наступил неожиданно.

Ощущения были совсем не те, что при полете на аэроплане. Федосей побледнел, почувствовав, что внутренности сдвинулись с места и поползли вверх по пищеводу.

Профессор, явно знавший, что это непременно произойдет, повелительно крикнул:

— Дышите, господа, дышите… Глубже!

Федосея мутило, и он промолчал, а Деготь, хоть и чувствовал себя не лучше, выдавил:

— Эх, профессор, сколько уж вместе, год почти, а все вас из товарищей в господа кидает. Какие мы вам господа?

Из-за пазухи он достал плоскую металлическую фляжку, хлебнул, крякнул молодцевато и протянул ее Федосею. Тот, торопясь, запрокинул голову.

Коньяк скользнул внутрь и расставил внутренности по местам.

— Простите, друзья мои, волнуюсь…

Федосей вытер губы.

— Может быть, по этому поводу… — Он нерешительно протянул немцу флягу, но тот жестом отказался, и фляга вернулась к хозяину.

Легко перелетев от одной стены к другой, немец снял стальные заслонки с окон.

— Ух ты!

Агент Коминтерна не глядя завернул пробку и сунул коньяк обратно за пазуху. Такого они еще не видели. Такого еще никто не видел!

Раскрасневшийся профессор торжественно объявил:

— Мы с вами на круговой околоземной орбите! Поздравляю вас, товарищи! Будем считать, что первый этап нашего эксперимента прошел нормально!

Видно было, что Ульриха Федоровича разбирало поговорить. С несколько глуповатой улыбкой он шевелил губами, глядя на Землю.

А колыбель человечества медленно кружилась у них под ногами. Там остались товарищи, еще не знавшие, что аппарат сделал то, для чего его создавали!

Федосей расправил плечи и запел «Вставай, проклятьем заклейменный!..» Деготь подхватил со второй строки. Вытянув руки по швам, они висели в невесомости и пели главную песню революции. Профессор не пел, но Федосей видел на глазах у него слезы. В этот миг все тут было впервые. И корабль в космосе, и «Интернационал», и слезы профессора…

Коснувшись ладонью глаз, профессор сиплым голосом сказал:

— Надо сообщить на Землю… Федосей, вызовите лабораторию….

Федосей подтянулся к радиостанции и застучал ключом. Несколько раз он вызывал стартовую площадку, прижимая эбонитовые кружки наушников к ушам, но тщетно.

— Связи нет, профессор.

Легко коснувшись рукой стены, профессор подлетел к Малюкову, подхватил наушник, хотя и без наушника слышно было, как воет там мировой эфир.

Несколько секунд профессор вертел рукоятки настройки, но вой не унимался. Угрюмый звук висел в кабине напоминанием об окружавшей корабль неизвестности.

— Голос мирового пространства! — торжественно сказал немец, подняв палец. — Мировая Пустота приветствует нас!

— Или антенну оторвало, — прозаически возразил Деготь. Коньяк уже разошелся по крови и мир вокруг стал понятным. — Предлагаю выйти и посмотреть…

Федосей с удивлением посмотрел на товарища, мол, что тот такое предлагает, но профессор удивил его еще больше. Он с воодушевлением отозвался:

— Отличная идея! Только надо прикрепить себя к кораблю…

Профессор отодвинул щиток в стене и оттуда выплыло несколько мотков… Да пожалуй что веревок. Они медленно, словно подталкиваемые слабым ветром пуховые комки, полетели по кабине. Федосей взлетел над креслом и поймал один. Скорее всего, все же не веревка, а трос. Гибкий, свитый из нескольких жил, правда, все-таки тонковатый… Из такого впору сеть на крупную рыбу плести, а не к кораблю привязываться.

— Это вот этим, что ли, к кораблю-то?

Деготь энергично кивнул, что, мол, не ошибся товарищ, именно этим.

— Именно, — подтвердил профессор.

Федосей смотрел то на одного, то на другого с удивлением.

— Так на этом хорошую рыбу на берег не вытянешь…

— Не забывайте, что веса в вас тут нет…

— А от холода не порвется? У нас в Сибири от холода, бывает, рельсы на железной дороге лопаются… а тут…

Он поднял брови, показывая, что не может подобрать определения к тому, что держал в руках.

— Вы же говорили, что за бортом просто неестественный мороз, чуть не 150 градусов…

— Нет, вы меня, товарищ Малюков, невнимательно слушали.

Профессор даже слегка огорчился, нахмурил брови.

— Есть места, где и за двести в минус по Цельсию. Но, разумеется, ничего не случится… В смысле не порвется… А что мороз… пусть. Там внутри проходит электрический ток и нагревает канат.

Продолжая с тем же сомнением глядеть на тонкую привязку, Федосей сказал:

— Ну, раз так, то давайте… Я вам, профессор, почему-то верю…

Он несколько раз согнул-разогнул трос, словно ждал, что тот разломится, но ничего с тем не произошло. Ну, хорошо, трос… Он посмотрел за стекло. За иллюминатором ничего не изменилось.

— Постойте, постойте… А в чем мы… В чем мы туда? Там же дышать нечем!

— О-о-о-о, не волнуйтесь. Об этом мы позаботились!

Профессор распахнул дверцу шкафа, и на свет явилась специальная космическая одежда — пустолазные костюмы. Разговоры о них Федосей слышал, хотя видеть своими глазами не довелось — их привезли, когда он ездил в Москву. После разговоров они представлялись отчего-то похожими на водолазные скафандры.

Правда оказалась еще интереснее.

Костюм был похож на коробку, спеленатую толстыми гофрированными трубами. Деготь тряхнул ее, и те развернулись, сразу став похожими на упитанных гусениц. В одном месте между шлангами поднимался стеклянный горб, похожий на шлем водолаза.

— Это…

— Показываю, — сказал Деготь, опережая вопросы. Он что-то нажал, и одна из стенок ящика откинулась вперед. Коминтерновец опустил ноги в открывшееся отверстие и, нелепо зависнув в воздухе, завозился, устраиваясь. Что-то у него не шло. Глухо ругнувшись, он, наконец, словно провалился, и голова его показалась в стеклянном колпаке. Федосей посмотрел вниз. Ног у одежды не было. Обитателю скафандра приходилось сидеть по-турецки, скрестив ноги. Предупреждая его вопрос, профессор объяснил:

— Нет необходимости. Там не ходят. Там — летают…

Тем временем Деготь, сунув руки в перчатки на конце рукавов, потянул рукоять, что торчала сбоку. Передняя стенка бесшумно встала на место, изолировав человека от окружающего мира.

— Вот вам костюм для космических прогулок! Попробуйте?

Подплыв к шкафу, Деготь, как ни в чем не бывало, выхватил пустолазный костюм из зажимов и бросил его Федосею. Губы товарища шевелились, но ни звука оттуда не доносилось. Он снова дернул за рычаг, дверца на брюхе открылась, и оттуда донеслось:

— Шевелись, Федосей Петрович. Ждать не буду. Один в Историю войду…

Если с высоты четырех-пяти верст Земля больше казалась шарообразной — напичканный нужными знаниями мозг сам подсказывал, как нужно воспринимать планету, — то тут ее шарообразность просто била в глаза.

Из иллюминатора профессорского аппарата земная поверхность ощущалась огромным шаром, а уж когда они вылетели из него…

Самый большой в мире глобус занимал почти весь мир — он был и внизу, и слева и справа. На его фоне даже многометровый корабль казался маленьким.

Земля полыхала мягкими оттенками белого, зеленого и голубого, и Федосей подумал, что они первыми видят эту красоту. Он, Деготь и Ульрих Федорович. От этой мысли, словно кто-то по спине маленьким коготками провел.

В эти минуты они летели над освещенной стороной Земли, и Солнце находилось у них за спиной. Придерживаясь руками за длинную скобу, Федосей повернулся так, чтоб видеть. Жаркий поток яркого света ударил в глаза, и он, зажмурившись, отвернул голову, но не тут-то было. По инерции его еще развернуло так, что ослепительный свет полной силой ударил в лицо.

Сработал инстинкт. Защищая глаза, Федосей инстинктивно выпустил поручень и загородился рукой. Мир вокруг, только что неподвижный, вдруг закрутился. Сердце сбилось с ритма, когда он понял, что оторвался от корабля и теперь словно радиограмма плывет по волнам эфира.

Чекист был человеком не робкого десятка.

Он воевал, горел и падал на землю в горящих аэропланах, в него стреляли… Только новый страх был куда больше прошлых страхов.

Страх пустоты оказался непохож на страх воды и огня. Это был страх абсолютного одиночества, страх пылинки перед огромным и безразличным к ее судьбе миром, в котором хороводы далеких звезд нескончаемым потоком бежали перед ее глазами.

Он не помнил, сколько пробыл в этом состоянии.

Разум ему вернул толчок. Что-то дернуло его, и мир вокруг остановил вращение.

«Веревка!» — сообразил он. Покрутившись в своем ящике, Федосей нащупал свою связь с кораблем и, сдерживая желание дернуть ее изо всех сил, осторожно потянул себя к кораблю.

Движение развернуло его от темноты к свету. Теперь он видел и корабль, и Землю под ним. На фоне полузанавешенной облаками Африки Деготь, нелепый в своем скафандре, похожем на ящик с руками, осторожно перебирая привязь, двигался к «Иосифу Сталину».

Под ногами был дом, а все остальное мироздание оставалось за спиной. Там пылали миллионы звезд, крутились миллионы планет, на которых кипели свои классовые битвы.

Но главная битва только-только начиналась.