— Поверьте, товарищ Сталин. Я не преувеличиваю и не приуменьшаю. Я говорю о том, что мне известно, и опираюсь при этом на работы такого признанного авторитета, как Циолковский… Собственно главное — сама ракета… Нужны лучшие двигатели, более эффективное горючее. Средства для опытов.

— А что самое главное?

Сталин одобрительно улыбнулся, махнул рукой, показывая ученому, чтоб продолжал.

— По моему мнению, завоевание околоземного пространства невозможно без хороших ракет.

Сталин осторожно качнул трубкой. Завиток дыма закрутился расплывающейся кривой, расплылся, словно акварель в воде.

— А что, бывают и плохие ракеты?

— К сожалению, да.

— А что такое, по-вашему, «хорошая» ракета?

— Хорошая ракета это устройство, которое способно поднять на высоту 100–150 километров полезную массу в три-четыре раза больше собственной.

— А сейчас?

— Сейчас в лучшем случае половину, а чаще всего не больше трети. Да и высота полета…

Он пожал плечами, словно извинялся за плохие ракеты.

— А это в принципе возможно? — продолжил разговор Сталин. — Построить ракету, которая сможет поднять над землей груз, скажем, в тысячу пудов?

— Теоретически да. Насколько я знаю, американцы в Окичоби…

Уверенности в его голосе не было. Сталин слегка нахмурился.

— Если я правильно вас понял, речь может идти только о будущем? А сегодня, сейчас, эта проблема для советской науки неразрешима?

— Впрямую — нет, но существуют обходные пути… Несколько лет назад товарищ Циолковский предложил идею ракетного поезда. К сегодняшнему дню теоретически верное решение можно воплотить на практике, даже с не очень хорошими ракетами.

— Что вы имеете в виду, товарищ Цандер?

Нет ничего слаще, чем разъяснять другим очевидные для себя вещи. Положив руки на колени, Фридрих Артурович попытался наклониться вперед.

— Главная проблема — вес ракеты. Получается заколдованный круг — чем больше ее вес, тем больше надо горючего, чтоб запустить ее в космос. Чем больше горючего — тем больше вес… Он сейчас составляет до трех четвертей веса ракеты! Отсутствие хороших двигателей заставляет нас использовать те несовершенные модели, которыми мы располагаем на сегодняшний день. Чтоб облегчить ракету, Циолковский предложил…

Ему все-таки удалось немного сползти с кресла. Не спросясь, он подхватил чистый лист бумаги из папки на столе перед собой и зеленым карандашом, тоже без спросу позаимствованным из стаканчика, несколькими линиями набросал эстакаду, устремленную вверх, под углом градусов в сорок пять. У основания он нарисовал прямоугольник на маленьких колесах.

— Ракета ставится на тележку с электромотором и разгоняется до наиболее возможной скорости, после чего она отрывается и летит далее самостоятельно!

Сталин смотрел на рисунок, потом положил на него ладонь.

— Чем длиннее и выше эстакада…

— Совершенно верно. Тем больше полезного груза унесет ракета.

— Длиннее и выше, — повторил Сталин, глядя на ученого. Ум политика и здравый смысл уже подсказали решение. — Наверное, самое разумное строить это устройство в горах?

— Да, товарищ Сталин.

Сталин обернулся, посмотрел на карту.

— А это ваше приспособление возможно построить в любом месте или есть ограничения?

— В принципе да, в любом. Но и ограничения есть.

Вождь нахмурился, потом улыбнулся.

— Теперь я вас не понимаю, товарищ Цандер…

Фридрих Артурович чуть виновато улыбнулся.

— Это вопрос эффективности системы, а не возможности — не возможности. Чтоб все сработало с наибольшей эффективностью, нужно, чтоб сошлись три условия.

На листе с чертежом он поставил три цифры — один, два, три. Сталин смотрел за ним с доброжелательным вниманием. Он уважал специалистов, хорошо знающих свое дело.

— Гора должна быть достаточно высокой, находиться как можно ближе к экватору и хорошо бы недалеко от уже освоенных человеком территорий.

— А это еще зачем?

— Дороги, жилища, снабжение… Слишком дорого это все обойдется, если начинать на совершенно пустом месте.

Возле цифр появились слова «Высота», «Экватор», «Цивилизация». Сталин молчал минуту, что-то прикидывая. Потом поднялся, подошел к карте мира, что висела на одной из стен кабинета, и жестом пригласил к себе гостя.

— Ну так что, товарищ Цандер, вы можете предложить Советскому правительству? Какое, на ваш взгляд, место, с учетом всех условий, должно быть самым подходящим, если, скажем, через год мы соберемся запустить ракету товарища Циолковского?

Ответ у ученого уже был готов.

— Только Кавказ, товарищ Сталин.

— Кавказ? — переспросил вождь с сомнением. О Кавказе Сталин знал поболее многих.

О чеченских восстаниях там центральные газеты не писали, но Менжинский регулярно докладывал — стреляют на Кавказе…

Цандер тоже знал — на Кавказе неспокойно. Если жизнь в Советском Союзе уже, можно сказать, вошла в колею, то там, да еще в среднеазиатских республиках еще постреливали… Но откуда в России другие горы? Не Уральские же…

— Уральские горы, к сожалению…

Сталин кивнул.

— Понимаю. Низковаты. Ну, а за рубежом?

Ученый слегка наклонился, стараясь уловить мысль вождя.

— Вы не стесняйтесь, — улыбнулся Иосиф Виссарионович. — Считайте, что наш разговор теоретический. Так сказать, из области чистой науки. Вы, как ученый, решайте научные вопросы, а политические аспекты проблемы предоставьте решать политикам и военным.

Фридрих Артурович не мог не улыбнуться в ответ. Правда, улыбка у него вышла озадаченная. Из этого кабинета открывались такие горизонты, что дух захватывало. Тут видно было не только Ивана Великого и половину Москвы. Кавказ, было видно, Тибет, Пиренеи, Гималаи… А почему бы и нет? Если разговор теоретический, а поступь Мировой Революции тверда и ее победа неизбежна? Он слегка кивнул, принимая условия игры, и посмотрел на карту другими глазами.

— Альпы и Пиренеи это удобно, но это ведь самое логово — работать спокойно не дадут. А кроме этого, в плане близости к экватору наш Эльбрус все-таки предпочтительнее. Далее…

Карандаш в его руке зигзагом спускался сверху вниз, на секунду задерживаясь там, где бумага окрашивалась в коричневый цвет.

— Кордильеры и Анды — слишком далеко. Неудобно. Килиманджаро в Африке — почти то, что нужно. Гора стоит почти прямо на экваторе и высота приличная, но места уж больно дикие…

Карандаш ушел вправо, в Азию. Стремительно, словно Буденновская конница, прокатился по Афганистану, по Персии, по равнинам Индостана и остановился.

— Вот разве что Тибет….

Он широко улыбнулся, радуясь, что вовремя вспомнил нечто важное.

— Джомолунгма, товарищ Сталин.

Сталин, до того пристально рассматривавший Европу, повернулся.

— Это где?

— Тибет, Гималаи, Иосиф Виссарионович. Не так давно в массиве Тибетских гор англичане обнаружили гигантскую вершину. Возможно, самую высокую гору мира. Они там давно хозяйничают, а значит, места вокруг более-менее цивилизованные. Сама же гора имеет форму пирамиды…

Сталин на глаз попытался определить расстояние от Владивостока до огромного коричневого пятна в самом центре Азии.

— Как ее назвали колонизаторы?

— Англичане зовут ее Эверестом, а местные жители дали ей несколько имен. Джомолунгма, Сагарматка.

Сталин покачал головой, словно вслушивался в то, что эхом мелькнуло в голове.

— Что значит последнее слово?

— Мать богов.

— Мать богов, — повторил Сталин. Он замолчал, глядя на карту, и Цандер не решился оторвать его от размышления. Генеральный стоял долго, только изредка сообразно посещавшим его мыслям наклонял голову то вправо, то влево. Несообразно моменту товарищ Цандер вспомнил дачного петуха, что так же вот примеривался к зерну, прежде чем склевать его.

— Мы, конечно, люди неверующие, — наконец сказал он, — но в этом есть символ. Не так ли, товарищ Цандер?

Ученый вздрогнул, застигнутый на вздорной мысли.

— Может она родить нам бога Революции?

Фридрих Артурович несмело кивнул.

О чем размышлял вождь, было непонятно…

— Ее высота более восьми километров, — торопливо продолжил ученый. — Если на ней построить наземную разгонную систему, то можно будет запускать на околоземную орбиту гораздо более тяжелые грузы. Сотни, а может быть, и тысячи пудов!

Голова Сталина несколько раз повернулась туда-сюда. Цандер понял, что вождь смотрит то на Тибет, то на Кавказ. Вот он наклонился над Индостаном, словно хотел рассмотреть поближе что-то увиденное сквозь бумагу.

Несколько мгновений вождь походил на ученого, застывшего перед микроскопом, постучал трубкой по Тибетским горам, потом повернулся и сделал то же самое с Кавказом.

— Товарищ Сталин…

Иосиф Виссарионович поднял брови, выныривая из своих мыслей.

— Я хотел бы все же обратить внимание на сложности технические… В прошлом году мы с товарищами из ГИРДА вели работы по созданию реактивных двигателей на бензо-воздушной смеси и на металлическом топливе, однако мощность изделия…

Сталин улыбнулся, словно разделял беспокойство ученого, но знал что-то такое, что делало сомнения ничтожными.

Когда за Цандером закрылась дубовая дверь, Генеральный вернулся к карте.

— Что ж… Если нет ничего другого, подумаем о ракетных поездах.

Отчего-то ему представилась пачка папирос «Казбек» — черный силуэт всадника на фоне горы и воображение тут же дорисовало бегущий по склону поезд, фонтаны огня, клубы дыма и ракета, лежащая на крыше одного из вагонов. Это было красиво! По-большевицки! Конечно, все будет совсем не так, но обязательно будет! ОН был уверен, что время технических чудес еще не прошло. Оно только-только наступает!

Через месяц пленум ЦК. Там все и надо решить.

Главное, видеть будущее!

CCСP. Москва

Декабрь 1927 года

Как ни старались они, работая с жильцами дядиного дома, а ничего у них не получалось. Отчего-то всегда выходило так, что каждый помнил жильца (чекисты в своих разговорах называли его изобретателем) не так, как другой, и то, на чем настаивал один, категорически отрицали все остальные. Такой малости, как имя жильца, никто не вспомнил, и даже хваленый дядя не стал исключением.

Разговоры о нем вязли, как вязнет пуля в мешке с шерстью, терялись, как теряется человек в тумане. Начиналось все вроде бы как полагалось, но… Через минуту-другую общего разговора все увязало в «не помню», «не знаю», «не заметит», «так откуда же». Тогда они начали работать с семьями, жившими в одной коммуналке, рассчитывая, что родственникам все же проще договориться между с собой. Эта семья была третьей по счету, но обе предыдущие ничего нового не добавили к протоколам.

Супруги Дегтяревы сидели аккуратно, понимая, где сидят, и важность происходящего. Видно было, что женщина, Марфа Петровна, водит глазами по сторонам, высматривает, запоминает, что рассказать подругам из увиденного. Такие глазастые как раз много замечают, и можно было бы ждать приятных неожиданностей, но и тут ничего не вышло. А муж ее, Ерофей Кузьмич, сидит довольно спокойно, отвечает бодро, но несколько растерянно. Видно, и сам не понимает, как такое может быть: жил бок о бок с человеком, а тот раз и врагом оказался, а сказать про него нечего.

— Может, ходил к нему кто? — устало спросил Федосей, двигая по столу бланк протокола допроса.

— Да вот как раз недавно…

— Ну…

Федосей поймал себя на мысли, что хочет взять мужика и тряхнуть, чтоб побыстрее добраться до правды.

— Собралось чуть не полтора десятка.

— Собрание? — насторожился Малюков. — Что за люди?

— Да нет, — махнул рукой гость. — Именины справляли…

Произнес это и задумался.

— Вот чудо-то, — удивился он. — Как — зовут, не помню, а про именины не забыл. Как это?

— Так как же ты забудешь, — вклинилась в разговор женщина. — Он тебе тогда стакан мадеры налил. Вот и запомнил…

И уже обращаясь к чекистам — объяснила:

— Мой-то Ерофей, грех жаловаться, мало выпивает, но до редких вин большой охотник.

Ерофей Кузьмич кивнул, соглашаясь с супругой, и губы облизал.

— Не мадерой. Ромом угостил.

Женщина хотела возразить, но Федосей ее перебил.

— Так когда что было?

Это было важным. Если враг их был человеком в возрасте, то нарекался родителями по святцам, а скорее всего, так оно и было, так что может статься, что хотя бы с именем они определятся.

— Так…

Ерофей Кузьмич заскреб в затылке, глядя на жену вопросительно.

— Так на позапрошлой неделе.

Чекисты переглянулись.

— Heт, — твердо сказал Ерофей Кузьмич, неправильно поняв чекистов. — Там все как у людей было. Пили, пели, плясали. Песни пели хорошие. Про Стеньку Разина, про «Как ныне сбирается…»

Он тяжело задумался.

— Ну и… — подбодрил его Федосей. — Дальше-то что?

Малюков ждал подробностей, но Ерофей Кузьмич только руками развел.

— Ничего… Не помню. Словно отшибло…

Федосей, уже готовый к чему-то такому, вздохнул и подтолкнул к ним протокол допроса.

— Спасибо. Подпишите и — свободны. Вы нам очень помогли.

Глядя в закрывшуюся дверь, Федосей пробормотал:

— Это не изобретатель. Это просто волшебник какой-то…

СССР. Москва

Январь 1928 года

Опыта водителю оперативной машины было не занимать. Мотор он выключил метров за 300 от нужного дома и дальше машина катилась под уклон. У нужного подъезда авто совершенно бесшумно остановилось, выпустив на обледенелый тротуар группу в кожанках. Коротко сверкнув фонариком, Федосей сверился с номером подъезда. К счастью, табличка, хоть ржавая и гнутая, оказалась на месте, а то бывали казусы. Третий подъезд. Тот, что нужен. Взгляд перепорхнул на далекую крышу дома. Там, блестя под лунным светом, висели длинные сосульки. Но это на самом верху. Им — ниже.

— Второй этаж. Дверь справа…

Один за другим чекисты бесшумно скрывались в темноте подъезда, но уже через несколько секунд тишина рассыпалась грохотом шагов, сыпанувших вверх по лестничным маршам — враги не спали и вовремя обнаружили группу захвата.

— Бегом. Наверх! — скомандовал Федосей. — Стучилин и Грошек внизу.

Во дворе грохнули выстрелы и, перекликаясь, закричали люди. Этого от врагов можно было ждать, и они ждали. Ничего. Там им не вырваться.

Грохот от ног за спиной. У кого-то стальные подковки высекают искры, и от этих вспышек темнота становится все мрачнее. Грохот ног над головой стих. Все. Седьмой этаж. Выше только крыша. Федосей потряс головой, дежавю какое-то. Хотя нет. Похоже, но не идентично. Тутошняя лестница оказалась железной, вделанной в стену, и утащить ее беглецам наверх было просто не под силу. Они предпочли искать спасения в бегстве. В ту же секунду, когда чекисты выбежали на площадку, в люке как раз исчезали чьи-то ноги. Из-за Федосеевой спины выстрелили. Ноги беглеца подогнулись. С коротким криком подстреленный соскользнул с лестницы, попытался удержаться, но ослабевшие руки подвели. Он слетел вниз, не удержался, ударился спиной о перила и канул в пролет между лестничными маршами. Федосей наклонился над семиэтажной бездной.

— Врача ему! Быстро!

Но уже через мгновение стало не до милосердия. Рядом в темноте что-то щелкнуло, словно металл ударился о камень.

— Граната!

Уже не боясь выдать себя, Федосей включил фонарик. Луч мазнул по полу. Тяжелое рубчатое яйцо катилось под ногами, словно выбирая жертву. Не задумываясь, он ударом ноги отбросил его вниз, вслед упавшему — тому уже все равно. Внизу ахнул взрыв. С визгом в потолок впились осколки. За шумом Федосей подтянулся, выбросив тело за обрез люка, откатился в сторону. Поведя револьверным стволом, увидел распахнутую оконную створку. Она еще дергалась от прикосновения чужой руки. Не ветра, а именно руки.

— На крышу!

Команда несла людей, словно крылья. Враги бежали, а значит, их чекистское дело было верным, правильным, народным делом!

На скользкой крыше они сбавили скорость. Увиденные с тротуара сосульки оказались частью заледеневшего ручья, недавно бежавшего тут и замерзшего.

— Под ноги смотреть! — крикнул Малюков, и тут же грохнул выстрел.

— За трубой!

Косой, наклонный край крыши стек к решетчатым перильцам из кривого железа и на этом склоне, словно обрубки каменных деревьев, стояли трубы высотой в половину человеческого роста. Как раз удобно присесть и ждать, кто выскочит, чтоб снять первым же выстрелом.

Прижавшись к крыше, Малюков крикнул:

— Предлагаю сдаться!

— В чеке своей предлагай, — крайне нелюбезно ответили из-за трубы.

К удивлению своему, Федосей не уловил в голосе обреченности. Там, за трубой, определенно на что-то надеялись. Только вот на что?

Федосей повертел головой. На крыше чужих не было. Враг за трубой да трое федосеевых товарищей. Оптимист, вражина….

Он скомандовал «вперед», но его никто не услышал. Неземной силы грохот накрыл их словно удар грома, растянувшийся во времени. Звук обрушился, навалился, подмял под себя, залил все вокруг оранжевым светом. Федосей хотел оглянуться, но сгорбившаяся за трубой фигурка неожиданно выскочила вперед и бросилась к краю крыши.

Из-за спин чекистов наперерез ему вылетел сноп оранжево-лилового пламени, на верхушке которого чернела фигурка человека. Фонтаны огня буровили воздух под ним, удерживая тело над крышей. Перекошенные человеческие тени приникли к мокрой крыше и скользили там вместе со светом. Пока Малюков, раскрыв рот, наблюдал это вознесение и сравнивал с тем, что видел совсем недавно, кто-то легонько хлопнул его по спине. Он невольно обернулся и тут же отшатнулся в сторону. Что-то гибкое как змея задело щеку и унеслось вперед, волочась по талой воде и льду. Рев усилился, стало плохо видно — воздух заволокло паром от стекавшей по скатам воды. Федосей уже понял, что сейчас будет. Не в силах проорать так, чтоб его в этом грохоте услышали, он примером показал, что следует делать.

Взять живыми им никого не удалось, значит, теперь одна задача — никого не упустить.

Беляк тем временем уже зацепился за веревку и все это — и беляк, и оранжевый грохот — поползло вверх. Там решили не рисковать. И правильно решили. Внизу их ждала вторая группа.

Федосей вскинул ствол вверх. Рука вздрагивала от выстрелов, но он не слышал их. Рядом, по уносящемуся в небо врагу, палили еще три револьвера, только, казалось, тем все нипочем, аппарат поднимался, а под ним раскачивался беглец. Неразличимо за грохотом двигателя хлопал в ответ его револьвер, добавляя лунному сиянию ночи редкие огненные вспышки. Они уносились в небо, словно обгоняя пули, или были заговорены от них.

Всем существом Федосей чувствовал, как истончается удача, как бессильно опускаются руки, как становится тише только что нестерпимо громкий звук… И в одно мгновение все переменилось.

Вроде бы это было уже почти невозможным, но уже превратившийся в яркую точку аппарат вспыхнул так ярко, что тени людей прижались к их ногам. У аппарата словно бы добавилось сил, и рев, уже ставший затухающим, обрушился на них с новой силой. Уже не дергаясь из стороны в сторону, эта летающая странность рванула в зенит, словно пришпоренная лошадь. Свет и рев уходили вертикально вверх, пока безоблачное небо не смешало их со звездами.

— Тормоза отказали… — Федосей по голосу узнал водителя. — Теперь лететь будет, пока в Луну не врежется.

— Или горючее не кончится…