Я уже успел объяснить всем, кто работает в моей палате и кому сюда есть доступ, что не надо называть меня дважды Героем Советского Союза, как они сперва делали, а можно на ты и по имени. Было трудно, но справился.

Вернувшись, Маша еще раз дала мне воды и стала требовать продолжения истории.

— Интересно? Ну слушай. Значит, дело было так: лежу я, и вдруг в палате появился сияющий ярким светом тоннель и меня начало возносить в него. Как будто засосало. Потом хлопок — и я на небесах.

— Ох! — изумленно выдохнула медсестра, еще больше округлив глаза.

То, что она известная в госпитале сплетница, я прекрасно знал, так что легкая шутка, думал, совсем не повредит. Да и скучно мне было. За основу взял сюжет какого-то мультика, уж не помню, какого. Главное, там было про рай.

— В общем, оказался я на небесах, а там — очередь! Длинная-я-я… И кого в ней только нет: и простые люди, и военные, и красноармейцы, и гитлеровцы, и… Всякие, в общем. И тянется эта очередь к воротам! К большим таким, огромным воротам. И кто новый появляется, сразу в эту очередь становится. Ну я посмотрел и тоже встал. За каким-то моряком. Капитан-лейтенантом. Стоял-стоял, а потом очередь подошла — и я перед каким-то дядькой очутился…

Говорил я с удовольствием, до мельчайших подробностей рассказывая все, что со мной «происходило».

— Так вот этот хранитель ищет меня в книге, ищет, а меня там нет.

— Как это нет?! — изумилась Маша.

— Я то же самое спросил… и с таким же выражением лица, как у тебя. Оказалось, я не умер, но раз находился на небесах, то был под юрисдикцией Бога. То есть отпустить они меня не могли, полномочий не хватало, это решал сам Бог… Попить можно?

— Да, конечно.

В очередной раз напившись, я снова откинулся на подушку, переждал приступ слабости и продолжил свой рассказ:

— Хранитель выдал мне временный пропуск и пропустил в рай.

— Ох, и как там?

— До старости доживешь — там увидишь! Не отвлекай!

— Все-все! Больше не буду.

Я продолжил рассказывать, как попал на территорию рая и стал искать Бога. Как встречался с разными знаменитыми личностями. С Пушкиным, Наполеоном, Кутузовым, Клеопатрой, Жанной д’Арк и… э-э-э… Анной Карениной. Пока не нашел самого Бога, который находился на своеобразном Олимпе.

— Поднимаюсь по ступенькам в большую беседку, а он там со своими товарищами чай пьет… Индийский.

— А что за товарищи?

— А я почем знаю?! Михаилы там всякие, Петры… Не отвлекай! В общем, подошел я к нему и говорю: так, мол, и так, попал к вам случайно, возвращайте меня назад. Тот ни в какую. Раз у нас, говорит, значит, все, навсегда.

Я ему: «Как так? Верните меня!»

А он мне: «Хочешь, тебя Хранителем сделаю? Там одни летчики, асы?»

Я спрашиваю: «Немцы есть?»

Бог ответил: «Есть».

Я ему: «На хрен! Возвращай меня назад!»

Он в ответ: «Ну не могу я, понимаешь? Есть только один способ…»

Я: «Какой?»

Бог: «Выиграешь у меня в карты — отпущу, даже благословлю».

Я: «Хорошо. Только я в карты плохо играю».

В общем, сели мы за стол, и Бог стал тасовать карты. Хранители, архангелы, ангелы, купидоны, черти… Нет чертей?! Да? Ну, значит, ошибся. Собрались они вокруг нас и наблюдают. Бог сдал по три карты, сидим прикидываем. Вижу, у меня девятнадцать, еще пару, и будет очко. Думаю, взять еще одну карту или нет? Тут мне пришла идея, и я говорю Богу: «Благословите меня».

Тот машинально благословил. Взял я еще одну карту, а там валет. Очко у меня стало. Тут треск, шум, и я очнулся в палате. Выполнил он свое слово.

— Вы что? С Богом в очко играли?! — изумилась Маша.

«Машенька, ну не надо быть такой доверчивой!» — подумал я и тут увидел смешинку в глазах медсестры.

— Не поверила, значит. Плохой из меня рассказчик, — прошептал я грустно, услышав хихиканье девчонки.

В это время дверь отворилась, и в палату вошла санитарка с подносом в руках.

— Дарья?! — озадаченно спросил я санитарку, у которой было такое знакомое лицо дочери комдива.

— Да? — весело спросила она, положив на освободившийся стул поднос.

— Что ты тут делаешь?

Поймав ее взгляд, увидел испуг, близкий к панике. Однако ее выручила Маша:

— Дарья — доброволец. Устроилась к нам санитаркой.

— А что, работа корреспондента уже не прельщает?

— Я… — начала генеральская дочка и беспомощно посмотрела на Машу.

— Она сама решает, где ей быть. Ты ужинать будешь?

— Конечно! — возмутился я таким вопросом. — Давайте, кормите.

Понять, почему тут появилась Миронова, было нетрудно. Стоило увидеть, как она смотрела на меня. Взглядов в свое время я ловил немало и знал, что они означают. Влюбилась девушка. Тяжело вздохнув, открыл рот и принял первую ложку с кашей.

Эти десять дней карантина пролетели… вернее, проползли со скоростью черепахи. Скука, вот главная болезнь в этих стенах… Были бы со мной в палате другие больные, с которыми можно и нужно поболтать, так нет, один в вип-палате лежу. Скука. Нет, конечно, немного спасали письма моих поклонников, но и они скоро приелись. Большинство писали одно и то же. Но имелись и приятные моменты нахождения в одиночке. С Дарьей мы подружились. Не так близко, как мне хотелось бы — все-таки мужское начало давало о себе знать, — но из-за ранений я пока не был готов к более тесным отношениям, да и девушка явно не торопила постельный этап, просто узнавая меня как человека. Ну физиологически это было нетрудно, утки приносила и выносила она. Да и подкладывала тоже она. А это, как-никак, быстро помогает налаживать отношения. Никогда бы не подумал, что со мной случится подобное.

— Ну что, Сев, готов к труду и обороне? — в один прекрасный день спросил входящий в палату Путилин, отвлекая меня от раздумий.

— Всегда готов! — отсалютовал я, сидя на кровати.

Мне уже два дня разрешали садиться, давая отдохнуть телу.

— Через час будут корреспонденты, ты ничего не забыл?

— Все инструкции заучил от корки до корки. А Архипов где?

— Сейчас будет. А пока давай повторим все, что ты запомнил…

Я с интересом наблюдал за входящими в палату людьми, здороваясь с ними. Среди одиннадцати мужчин выделялась одна девушка с осиной талией, изящной фигуркой и притягательными обводами, вошедшая в сопровождении Архипова и еще одного мужчины — явно иностранца, наши так не одевались.

«Эх, жаль, лица не увидел, заслонили», — невольно вздохнул я. Фигурка у гостьи была высший класс.

Среди прессы семеро оказались явно нашими, они были в форме политруков, военных корреспондентов. Еще один — гражданским, из «Комсомольской Правды», а вот двое — англичанин Джеймс Болтон и француженка Мишель Лаффает — иностранными журналистами. Оба они представляли британскую прессу.

Все данные о них еще вчера мне принес Архипов. Для изучения. Чтобы знал, с кем имею дело. Жаль только, что фотографии там отсутствовали, интересно было бы посмотреть, соответствует ли фигура лицу скрытой пока от меня француженки.

Закончив здороваться, корреспонденты стали занимать места, благо стульев занесли достаточное количество. В это время девушка вышла из-за спины здорового парня в форме старшего политрука, который рассматривал мой китель, и я, невольно привстав, изумленно выдохнул:

— Николь?!

Архипов не ругался и не орал на меня. Просто молча стоял, играя желваками и перекатываясь с пятки на носок и обратно. Не нужно быть прорицателем, чтобы понять — майор в бешенстве. Не выдержав его укоряющий взгляд, я спросил смущенно:

— Ну что? Ну обознался. Надо было фото журналистов показать, тогда бы такой проблемы не было.

Я действительно обознался. Если бы ее лицо я увидел в дверях, то смог бы сдержаться от изумленного возгласа, но слишком неожиданно она вышла из-за спины того политрука, сверкнув такими знакомыми ярко-зелеными глазами. Николь Паупер была моей хорошей знакомой во Франции. Можно сказать, моя девушка на все время пребывания в той стране. Нас обоих устраивали такие отношения — то есть только постельные. Ну не считая кино и кафе, где мы часто встречались. Ее отец имел свой частный самолет на аэродроме, где я летал на ретромашинах, там мы и познакомились. Мишель Паупер, в девичестве Лаффает, была прабабкой Николь, и такое совпадение выбило меня из колеи.

— Обознался, значит? А о чем это вы, товарищ капитан, разговаривали на французском языке в течение десяти минут с этой иностранной подданной? — едко поинтересовался майор.

М-да, я тогда действительно успел немного поболтать с прабабкой моей девушки. Не десять минут, как говорил Архипов, всего минуту, пока все рассаживались и устраивались, с интересом слушая нашу беседу. Судя по лицам, никто, кроме Болтона, не понимал, о чем разговор. Англичанин явно знал французский.

— Ни о чем особенном, товарищ майор. Просто уточнил, кто она.

— Давай в подробностях, даже интонации чтобы были. Ясно?!

— Ясно, — со вздохом протянул я.

— Простите?! — «Николь» смотрела на меня удивленно.

«Ошибся», — мелькнула мысль в голове. Передо мной стояла моя бывшая девушка из прошлого. Пепельно-русые волосы были свободны от всяких заколок и тому подобного, ниспадая на плечи. Чувственные алые губы скрывали жемчужные зубки, правильное лицо, челка, закрывающая высокий лоб, великолепные глаза дополняли картину. Она была красивее Николь, и намного красивее.

— Извините, ошибся. Вы мадмуазель Лаффает? Дочь командора Лаффаета? Командира эсминца «Бодрый»?

— Да. Вы меня знаете? Вы знаете отца? — на одном дыхании затараторила она.

Тут я поймал взгляд Архипова и понял, что пора прекращать — зарвался со своими вопросами. Нужно было просто сказать, что ошибся, прекратив на этом наш разговор, и не спрашивать про отца. Мысли вихрем пронеслись в голове, будоража воспоминания. Перед глазами встала Николь, рассказывающая про своих предков. Я тогда даже фотографии видел. Что-то она такое говорила про подругу своей бабки?..

— Нет, я не знаю ни вас, ни вашего отца. Мне про вас рассказала Жанна Дьюпери. И фотографии показывала.

— Вы знаете Жанну?

— Встречались как-то, — слегка отрешенно ответил я. Жанна Дьюпери была подругой Мишель, в сороковом году, еще до войны, она побывала в Союзе в составе какой-то делегации, та Николь об этом мельком упомянула, а я, гляди-ка, запомнил. Сама Жанна погибла во Франции, во время очередного налета британцев на прибрежный город, в котором жила в оккупации. Это все, что я знал.

Пора было срочно исправлять ситуацию, поэтому, обведя взглядом собравшуюся прессу, мельком глянув на активно греющего уши британца, сказал:

— Извините, товарищи. Девушка очень похожа на одну мою знакомую, вот и обознался. Извините. Ну что, приступим?

Я стал отвечать на первый вопрос одного из наших ребят, одновременно думая:

«Наверное, зря я с Мишель сразу заговорил на французском, это сразу дало понять, что принял её за такую же француженку. Б…я! Долбаный британец!»

Отвечал я, тщательно подбирая слова. Спрашивал и Болтон, ему я пару раз ответил на английском, давая понять, что владею им, так мне велел Архипов.

Через час довольные корреспонденты удалились из моей палаты, на прощание искренне пожелав поскорее выздоравливать и продолжать бить немцев.

В общем, встреча с прессой прошла не так, как ожидалось. Скомканное начало было. М-да.

— Вот и все. Больше мы с ней ни о чем не говорили.

— А что это за Николь, с которой ты ее спутал?

— Моя девушка во Франции, она погибла в тот же день, что и моя семья. А командора Лаффаета я знал. Не лично, конечно, но знал. Он был другом моего дяди, и его фотография с дочерью была в фотоальбоме, да и дядя про него рассказывал. Я еще тогда удивлялся, как она похожа на Николь.

— Понятно. Напишешь об этой встрече рапорт, сейчас тебе сержант Путилин бумагу принесет.

— Хорошо, напишем.

— Добавку будешь? — спросила у меня Даша.

— Чего-нибудь сладкого, — протяжно зевнув, ответил я.

— У меня ничего нет, — растерялась она. Стандартный обед в госпитале не баловал разнообразием, вот и сейчас был борщ на первое, на второе гречневая каша с подливой и котлетой. Еще чай. Бывало, и фрукты приносили, но редко.

— Как нет? А ты? — Я поцеловал ее. Она действительно была сладкой.

О наших отношениях знал весь госпиталь. Вчера в присутствии нескольких человек я сделал Дарье предложение. Выбор был осознан, я просто не представлял своей второй половинкой другую. Единственная, кто мог стать моей второй половинкой, это Дарья. Настолько милой, верной и счастливой я представлял свою будущую жену. Свадьбу мы решили сыграть после войны, а пока просто расписаться, после того как стану ходить хотя бы с палкой, а не как сейчас — уже неделю пытаюсь ковылять на костылях.

С той встречи с прессой прошло уже две недели. Честно говоря, трудных недели: мне пришлось выдержать немало тяжелых бесед с майором. Но и это закончилось, как все когда-нибудь кончается. Как-то Архипов признался, что Мишель не раз пыталась добиться встречи со мной, но ей всё время отказывали. Меня это не особо расстроило — девушка понравилась, не более. Чувств у меня к ней не было, других причин встречаться — тоже. У неё — не знаю. Может, она просто хотела поговорить с человеком, знавшим близкую подругу…

Наконец оторвавшись от меня, Дарья запахнула халат и тяжело дыша сказала:

— Хватит. Мне поднос отнести нужно.

— Как только, так сразу отпущу, — прижал я ее к себе.

— Отпусти. Ой, совсем забыла, к нам в госпиталь еще одного героя положили!

— Кто такой? — Мои пальцы перебирали ее локоны.

— Сержант Костюченко, артиллерист. Говорят, он один подбил пятнадцать танков.

— Костюченко… Костюченко… Что-то знакомое. Где-то я эту фамилию уже слышал, — протянул я задумчиво, пытаясь вспомнить.

— Он в соседней палате лежит, можешь зайти познакомиться.

— Скорее уж доковылять.

Девушка встала, привела себя в порядок и, подхватив поднос, направилась к двери, когда я окликнул ее:

— После концерта приходи, я тебе персонально спою.

— Хорошо! — взошло солнышко от ее улыбки.

Не знаю, почему я влюбился в нее. Говорят, что многие раненые влюбляются в своих сиделок, медсестер и врачей женского пола. Уж не знаю, как называется эта болезнь, может, и у меня то же самое? Главное — это то, что все меня устраивало. Дарья будет прекрасной женой, и этим все сказано. Может, мы несколько поторопили события, но идет война и мне бы хотелось, если со мной что-нибудь случится, чтобы все, что я заработал за эти месяцы, отошло к родному человеку, а Дашу я уже считал своей частичкой, половинкой.

Проблем с Мариной Лютиковой не было — письма я получал не только от своих фанатов и поклонников, но и однополчан. Никитин пошел на повышение, и полком сейчас командовал новый командир, майор Рощин, вот с ним она и жила. Никифоров писал, что у них была любовь с первого взгляда. Что ж, может быть, в такую любовь я верил, с Дарьей было то же самое. Может, это как-то по-детски получилось — влюбилась она в мою фотографию, в самую первую, где я стою весь в бинтах на крыле самолета после жаркого боя с двумя «мессерами». Обиды от расставания не было. Облегчение — да, а обиды нет. Кольнуло только жало совести, что первым не отправил письмо, а узнал все от нашего полкового особиста. Да и, честно говоря, отношения наши с Лютиковой были скорее дружескими, никакой любовью там и не пахло.

Вечером после процедур направился в большой зал. Раньше в нём было складское помещение, которое переоборудовали в огромную общую палату, именно тут в последнюю неделю я устраивал свои концерты, которые пользовались все большим и большим успехом. Все ходячие и неходячие старались поприсутствовать на них, палату, бывало, забивали до упора. Местные, хозяева этого импровизированного зала, уступали другим раненым места, поджимая ноги или отодвигаясь, чтобы они могли сесть.

Трибуной был большой стол, на котором я с трудом помещался. За то время, что находился в госпитале, понемногу разработал руку, и проблем с игрой, как и пением, уже не было, но создать группу пока не получалось. Нашел только баяниста, который подыгрывал мне на ходу.

— Добрый день, товарищи! — поприветствовал я слушателей. По моим прикидкам, сегодня в палате собралась почти сотня человек.

Обведя взглядом своих почитателей, я на миг замер. В первом ряду на стуле сидел молодой паренек с худым лицом и слегка блеклыми глазами на довольно симпатичном лице. Левая рука была в лубке и висела в косынке. На его больничной пижаме отчетливо выделялась золотая медаль Героя.

Как только его увидел, сомнения отпали, я его знал.

Осторожно спустившись с трибуны с помощью санитара, подхватил костыли и направился к раненому, приветливо улыбаясь на ходу. Все присутствующие, вытянув шеи, наблюдали за нами.

— Привет, я Сева Суворов, — протянул я ему руку.

— Привет, я Сергей Костюченко, — осторожно, чтобы не потревожить раны, мы скрепили знакомство рукопожатием.

«Сейчас или никогда!»

— Тебе привет от старшего сержанта Серебристого, — сказал я, пристально посмотрев ему в переносицу.

Глаза раненого метнулись, в них отчетливо проступили ужас, паника и мольба. Сомнений не было, я не обознался.

— Н-на! — Мой кулак хуком слева врезался в челюсть этому парню. И быстро, пока меня не успели оттащить от Костюченко, я нанес ещё два мощных удара, продолжая удерживать его правой рукой. Со стоном он начал оседать.

Тут меня схватили за плечи и попытались оторвать от моего противника. Прежде чем они успели это сделать, я схватил медаль Героя и сорвал ее с груди, крикнув:

— Не тобою заслужено, не тебе носить!

Меня оттащили в сторону от подвывающего от боли Костюченко.

— Да отпустите вы меня, — сказал я санитарам.

— Суворов, в чем дело? Что ты творишь? — спросил внезапно откуда-то появившийся Архипов. Посмотрев в сторону раздавшегося голоса, который перекрыл недоумевающий ор в палате, увидел рядом с ним Лавочкина, державшего в руках тубус и с недоумением оглядывающегося.

«Понятно. Конструктора ко мне привел, а тут такое!»

— Могу объяснить, — ответил я, потирая разболевшуюся руку. Бил левой, и хотя рана на ней зажила — иначе не смог бы играть — все равно такая встряска не прошла даром. Рука и бок разболелись.

Архипов оглядел всех собравшихся и понял — лучше, чтобы я сделал это сразу и в присутствии свидетелей. Санитары подняли меня на стол-трибуну и посадили на стул, на котором я обычно играл и пел.

Чтобы потянуть время и собраться с мыслями, привычно вытянул слегка ноющую ногу и, морщась, попеременно потирал правой рукой левую и бок. Нет, план рассказа уже начал формироваться в голове, когда я шел к этой мрази, хотя и сомневался, вдруг обознался, но нет. Он оказался именно тем, о ком я читал и смотрел репортаж в своем времени. Причём перед самой отправкой в свою последнюю поисковою партию. М-да, гнилая история там была.

По телевизору показали интервью одного из ветеранов, орденоносца и Героя Советского Союза майора запаса Костюченко. Он рассказывал про сорок первый год, где заработал награды орден Ленина и медаль «Золотая Звезда». Меня это заинтересовало, и я, бросив собираться на тренировку, сел на диван и с интересом досмотрел передачу до конца. Костюченко рассказывал, как он дрался гитлеровцами, как в одиночку подбил пятнадцать танков, в конце добавив: