Сектор сравнительно-исторического изучения восточнославянских языков

После окончания аспирантуры я был принят в Сектор истории русского языка и диалектологии, но очень скоро стал учёным секретарём вновь образованного Сектора — сравнительно-исторического изучения восточнославянских языков.

Сектор довольно большой и — как и весь Институт — по преимуществу женский: Мила Бокарёва, Надя Шелехова, Нина Хренова, Ира Ятрополо, Алла Сабенина, Лера Харпалёва. Мужчины — заведующий сектором академик В. И. Борковский, Саша Полторацкий и я.

Жили дружно. Со многими сотрудниками у меня сложились не только деловые, но и тёплые приятельские отношения.

Саша Полторацкий иногда в шутку подписывался так: КА-цкий. Утончённый интеллигент, он не мог терпеть малейшие проявления грубости, неловкости даже. Наша сотрудница Мила Бокарёва (Лопатина) увлекалась графологией — наукой об отражении в почерке свойств и психического состояния человека («у оптимиста последние, не умещающиеся в строке буквы, скашиваются вверх, над строкой, у пессимиста — вниз» и т. д.). Заглянувшему в наш сектор психолингвисту Алёше Леонтьеву она поставила диагноз: «Судя по почерку, ты человек скупой». Такой грубости сверх-предупредительный Саша вынести не мог: «Очевидно, Милочка имеет в виду разумную бережливость, экономность!» А Мила — своё: «Нет, я имела виду скупость». Я с Алёшей не был близок и не знаю, верен ли был Милин диагноз.

Полторацкий был поклонником живописи импрессионистов и постимпрессионистов и украсил нашу рабочую комнату репродукциями картин Ван-Гога, Гогена… «Начальство» это насторожило. И вот, приходит к нам какая-то комиссия (от партбюро? от месткома?), советуют снять картинки: «Это не соответствует духу академического института». Один член комиссии (профессор Бокарёв) пытался возражать: «А по-моему, голые таитянки лучше, чем голые стены». Чем дело кончилось, ей-богу, не помню. Сняли, наверное.

В нашу обязанность входило создание картотеки «Сравнительно-исторического синтаксиса восточнославянских языков». Тексты восточнославянских памятников (с XI по XVI в., до разделения Руси на три народности — русских, украинцев, белорусов) мы тушью переносили на листы кальки и отвозили в одну из московских лабораторий для снятия с них светокопий. Ворох рулонов готовых светокопий мы на институтской машине доставляли в сектор. Дальше картина, изумлявшая всех, кто заглядывал в нашу комнату: на столах, на полу, на подоконнике — рулоны, рулоны, рулоны и скорчившиеся фигуры сотрудников, ножницами разрезавших их на отдельные карточки-цитаты. Ну, и последнее — сортировка этих карточек по памятникам, разделам синтаксиса («Подлежащее», «Порядок слов», «Безличное предложение» и т. и.) и размещение их в громадных картотечных шкафах. Эта зачастую довольно монотонная работа оживлялась разговорами, шутками, анекдотами.

Хмурый осенний день. Дождь в окно стучит. Устали возиться с карточками. Кто-то предлагает: «Давайте чайку попьём!». К всегдашним анекдотам добавляются песни.

Поём старую студенческую песню. Вряд ли кто её помнит:

В гареме нежится султан,
Ему счастливый жребий дан:
Он может триста жён ласкать.
Ах, если б мне султаном стать!


Но он — несчастный человек,
Вина не пьёт он целый век,
Так повелел ему Коран.
Вот почему я не султан.


А в Риме Папе славно жить,
Вино, как воду можно пить,
И деньги есть в его казне.
Ах, если б Папой стать бы мне!


Но он — несчастный человек,
Любви не знает целый век,
Не может женщин он ласкать,
И вот, мне Папой не бывать.


А я различий не терплю,
Вино и девушек люблю,
А чтобы это совместить,
Друзья, студентом надо быть.


В одной руке держу бокал,
Да крепко так, чтоб не упал,
Другой сжимаю нежный стан.
Я сразу Папа и султан.


Твой поцелуй, душа моя,
Султаном делает меня,
Когда же я вина напьюсь,
Я Папой римским становлюсь.

(вариант: Я часто папой становлюсь).

Кто-то тут же вспомнил анекдот на эту тему:

У султана спрашивают:

— Как это Вы справляетесь с такой уймой жён?

— Очень просто: первой жене я говорю, что иду ко второй, второй говорю, что иду к третьей, а сам иду спать.

Татьяна Вячеславовна (Булыгина) спела блатную песню, интересную неожиданными сюжетными поворотами.

Иностранный шпион хочет получить «советского завода план» у рецидивиста, предлагая ему «жемчугу стакан» и соблазняя поездкой «в западный Марсель»:

Там девочки танцуют голые,
Там дамы в шеншелях,
Лакеи носят вина,
Бандиты носят фрак.

Однако шпион просчитался: рецидивист оказался истинным патриотом своей страны:

Мы взяли того субчика,
Отняли чемодан,
Отняли деньги-франки
И жемчугу стакан.


Потом его мы сдали
Властям в НКВД
С тех пор его по тюрьмам
Я не встречал нигде.

И концовка:

Меня благодарили власти,
Жал руку прокурор,
И тут же посадили
Под усиленный надзор.


И вот теперь, братшиечки,
Одну имею цель:
Ах, как бы мне увидеть
Этот западный Марсель,


Где девочки танцуют голые,
Где дамы в шеншелях,
Лакеи носят вина,
Бандиты носят фрак.

Результатом работы Сектора была четырёхтомная коллективная монография «Сравнительно-исторический синтаксис восточнославянских языков» (М.: Наука, 1968–1973).

Спорт

Днём в обеденный перерыв мы зачастую делали зарядку во дворе Института или играли там в волейбол. А после работы в конференц-зале Института, где только что кипели научные страсти, мы — Юра Апресян, Игорь Улуханов, Лена Сморгунова, Кира Филонова, Алла Сабенина, я — сдвигали кресла, устанавливали столы и играли в пинг-понг. Даже в соревнованиях Академии наук участвовали. Когда полем битвы был наш Институт, в конференц-зал приходили наши болельщики, даже старшие коллеги, как Софья Владимировна Бромлей, и горячо нас поддерживали. Соперниками были зачастую большие академические институты, и мы обычно проигрывали. Но ведь князь Святослав прав: «Мёртвые сраму не ймут».

Но играли мы не только в настольный, но и в «настоящий», большой теннис. Институт снимал корт в Лужниках. Теннисисты — я и мои коллеги — Алла Сабенина (чуть ли не первая ракетка Академии наук!), Демьянов, Улуханов, Анацкий, Полторацкий, Реформатский. Да-да, вы не ослышались: профессор Александр Александрович Реформатский, несмотря на почтенный возраст (около 70!) играл с нами в теннис — вместе с женой, писательницей Натальей Ильиной. Она, песательница (как её почему-то называл Реформатский), играла очень неплохо, а Сан-Санычу было уже трудновато метаться по корту. Но если уж мяч попадал ему под руку, то держись — следовал мощный удар. И вообще, замечательный учёный, автор непревзойдённого, яркого «Введения в языкознание» интеллигент Реформатский был крепкий мужик. Заядлый охотник. Его комнату у метро Аэропорт украшали охотничьи трофеи, чучела птиц. Помню живые, часто озорные, рассказы об охоте и об общении с аборигенами, иногда «очень тесном»: «А он мне в морду — хрясь! А ему в морду — хрясь!».