Дождь покапал и прошёл,
Солнце в целом свете.
Это очень хорошо
Галочке и Свете.

А потом стали встречаться всё реже и реже. Даже не созваниваемся.

Стоп! Сегодня (2 янв. 2018-го) созвонились, и не только обменялись новогодними поздравлениями, но договорились и встретиться у них, завтра же. Видимо, права пословица: «Старая дружба не ржавеет».

Иногда причина расхождений была более серьёзной. Не расхождения — разрыв, например, с Игорем Мельчуком или с Лёвой Скворцовым.

Скворцов был одним из самых близких моих друзей. Сохранилась его фотография с надписью: Володе Санникову, другу и брату. А потом Лёва «ушёл в князья»… Помню, вступая в коммунистическую партию, он мне говорил: «Понимаешь, Володя, нужно, чтобы в партии были порядочные люди». Быстро «повзрослел», стал секретарём парторганизации Института, основным гонителем всех «инакомыслящих». Тесная дружба связывала Лёву Скворцова с Лёней Крысиным. Это было и творческое содружество. Вместе написали хорошую популярную книгу «Правильность русской речи». В 1962-м по просьбе Корнея Ивановича Чуковского написали рецензию на книгу Чуковского «Живой как жизнь» и потом не раз были на его даче в Переделкине. А после смерти Чуковского, в 80-х, его дачу, ставшую музеем, хотел отнять Союз писателей, и Лёня вместе с дочерью Чуковского Лидией Корнеевной и другими друзьями и поклонниками писателя несколько лет, сменяя друг друга, дежурили в доме-музее Чуковского, опасаясь «рейдерского захвата» здания. Но ещё задолго до этого друзья стали врагами. Да и для меня один — Лёва Скворцов — стал «закадычным врагом», а другой — Лёня Крысий — закадычным, верным другом на всех этапах моей московской жизни: вместе работали в Институте русского языка, оба были изгнаны за «диссидентские грешки» и работали в Информэлектро, дружили семьями. О трагической судьбе своих близких Лёня Крысин написал в ярких, к сожалению, лишь частично опубликованных воспоминаниях. Да и его судьба была, мягко говоря, непростой: в 1973 г. уволен из Института за подписание писем протеста против политических преследований в СССР. Справедливость, пусть с большим опозданием, восторжествовала. Вернулся в Академию наук, заместитель директора Института русского языка, заведующий Сектором современного русского литературного языка, автор нескольких книг, в том числе: «Толковый словарь иноязычных слов» (М., 1998), «Русское слово, своё и чужое» (М., 2004), «Слово в современных текстах и словарях» (М., 2008) и сотни статей по русскому языку.

Кончаю раздел словами Петра Вяземского — друга Пушкина:

…пью за здоровье немногих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.

Походы по Подмосковью

Большой радостью были наши подмосковные походы. Тогда была шестидневная рабочая неделя. В субботу в обеденный перерыв закупали продукты, после работы ехали на электричке до какой-нибудь подмосковной станции и пешком до намеченного места. Зимой брали с собой лыжи. Помню, я с тяжеленным рюкзаком упал в глубокий снег. Наш массовик-затейник Игорь Мельчук остановился надо мной и продекламировал заупокойным голосом:

Грянулся на землю он, и взгремели на павшем доспехи.

— это из «Илиады» Гомера.

Зимой иногда добирались до места уже в темноте. А тут надо ещё расчистить от снега место для костра, развести костёр, нарубить еловых веток и поставить на них палатки, приготовить пищу. Наконец, сидим у костра, едим (устали, проголодались). Помню, какой-то новичок удивлялся: «Неужели нужно было переть так далеко, чтобы пожрать?». Нет, нужно было. Костёр, тепло, душевно, рядом друзья. Шутки, анекдоты, стихи и, конечно, песни. Что пели? Туристские песни, «геологические», студенческие, «Мой костер» Полонского, «Марш чёрных гусар» («По улице, пыль подымая…»). Ну и конечно, Есенин, Окуджава, Высоцкий. Как они скрашивали нам жизнь в трудные советские годы! В Новый год вспоминались простые и душевные такие песни Булата Окуджавы о ёлке:

Вот и январь накатил-налетел,
бешеный как электричка.


Мы в пух и прах наряжали тебя,
мы тебе верно служили.
Громко в картонные трубы трубя,
словно на подвиг спешили.


В миг расставания, в час платежа,
в день увяданья недели
чем это стала ты нехороша?
Что они все, одурели?!

И грустная концовка:

Но начинается вновь суета.
Время по-своему судит.
И в суете тебя сняли с креста,
И воскресенья не будет…

И другая его песня на ту же тему не такая грустная:

Неистов и упрям,
Гори, огонь, гори!
На смену декабрям
Приходят январи.


Нам всё дано сполна —
И радости, и смех,
Одна на всех луна,
Весна одна на всех.


Прожить бы жизнь до тла,
А там пускай ведут
За все твои дела
На самый страшный суд.


Пусть оправданья нет
И даже век спустя.
Семь бед — один ответ,
Один ответ — пустяк.

Тут и тюремные («Я помню тот Ванинский порт…») и залихватские студенческие песни. Помню, с одной студенческой песней я познакомился ещё в школьные годы, читая в «Моих университетах» Горького о пирушках казанских студентов:

Сам Варламий святой
С золотой головой
Сверху глядя на них
Улыбается

— а потом мы пели эту песню и в Перми, и в Москве — но без сокращений, и соблазнён студентами был не горьковский Варламий святой, а святой Николай:

Сам Никола святой
С золотой головой
Сверху глядя на них
Улыбается.


Он и сам бы не прочь
Провести с ними ночь,
Но на старости лет
Не решается.


Но соблазн был велик
И решился старик,
С колокольни своей
Он спускается.


И всю ночь напролёт
Он и пьёт, и поёт
И ещё-о!.. кое-чем
Занимается…

Вот ребята уныло затягивают на мелодию похоронного марша Мендельсона:

Умер наш дядя, как жалко нам его.
Он нам из наследства не оставил ничего.

Тонкими голосами вступают девчонки:

А тётя хохотала, когда она узнала,
Что умер наш дядя, не оставил ничего…

Пели и замечательную «Песню о Сталине» Юза Алешковского. Привожу её по памяти, хотя сын Андрей говорил, что у меня много отступлений от оригинала, и предлагал полный текст. Мне приятнее вспомнить песню в том виде, как мы пели её тогда у костра:

Товарищ Сталин, Вы большой учёный,
в языкознании Вы тоже знали толк,
А я простой советский заключённый,
И мой товарищ серый брянский волк.


То дождь, то снег, то мошкара над нами,
а мы в тайге с утра и до утра.
Вы здесь из искры раздували пламя —
спасибо Вам, я греюсь у костра.


Вам тяжелей, вы обо всех на свете
заботитесь в ночной тоскливый час,
шагаете в кремлёвском кабинете,
дымите трубкой, не смыкая глаз.


Дымите тыщу лет, товарищ Сталин.
И пусть в тайге придётся сдохнуть мне,
я верю: будет чугуна и стали
на душу населения вдвойне.


За что сижу — по совести, не знаю,
но прокуроры, видимо, правы.
Я это всё, конечно, понимаю
как обострение классовой борьбы.

Об «обострении классовой борьбы» «великий Сталин» говорил в докладе на съезде ВКП(б). (И это сказано, когда он подмял под себя всю страну и свою родную коммунистическую партию!)

Лида Иорданская и Игорь Мельчук пели народные испанские песни, а Сима Никитина — русские народные песни. Она их собирала, знала множество и очень хорошо, «с душой» пела. Когда она слишком увлекалась, хулиган Игорь Мельчук довольно бесцеремонно обрывал её. Помню, Сима поёт: «Соловей кукушку уговарива-а-ал…», и Игорь дурашливо подхватывает:

Соловей кукушку
Долбанул в макушку.

Запомнился один забавный случай. Сидим у костра, и вдруг в полумраке возникает старушка «в старомодном ветхом шушуне», с палкой, с тряпицей на лице. Сердито шепелявит: «Вы чо это, охальники, костёр жгёте? Лес спалить хочите?» Мы её успокаиваем: «Что Вы, бабушка! Мы очень осторожно, сами понимаем». — «Понимают оне! А леса-те, чо, сами собой горят? Вы их и жгёте, охальники. Вот позову мужиков, они вам покажут, как фулюганить!». И только тут мы понимаем, что это Сима Никитина нас разыгрывает!

И до поздней ночи разговоры, смех — уже в палатках.

Но вот уже приходит (пожалуй, рановато — не выспались мы!) гомеровская утренняя богиня зари Эос:

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос.

Пора и нам вставать. У ожившего костра поздний завтрак (он же обед), прогулки по лесу, игра в волейбол, розыгрыши, немудрящие шутки.

Вот девушка напевает песню весеннего ручья:

Я бегу, я смеюсь,
Я сейчас с другим сольюсь.

Её муж с неподдельным интересом спрашивает:

С другим? С кем же это, если не секрет?

А вот Галя Романова и Светлана Кузьмина собирают под дубом жёлуди. Игорь Добродомов поясняет нам словами Крылова: «Они от них жиреют» («Свинья под дубом»).