— С вашим-то умением, Сергей Константинович, немудрено. Доктор подрывных наук, чай.

— Но-но, это вы бросьте, право слово, — улыбнулся «доктор». — Я все-таки не юная барышня, чтобы услаждать свой слух комплиментами.

— Так ведь я ж от чистого сердца, ей-ей, — горячо затараторил Николай, — вот вы сами сказали, всего за четверть часа управились. А, помню, в прошлом годе был я в Самаре, то же самое, считай, делал… с двумя студентами… Михаил и второй, чернявый такой, из жидовчиков… целый день тогда провозились, от зари до зари.

— Это все от лености, милейший. — Судя по довольному тону, лесть, несмотря на отговорку, все же подействовала на «подрывных наук доктора». — Когда недоучившиеся студентики, вьюноши со взором горящим, лезут в дело… пребывая при этом, по большей части, в стране радужных грез, ничего хорошего из этого, как правило, не выходит. И ведь все туда же, в бомбисты. Вон, гляньте, — брезгливо скривившись, «доктор» указал на разворот газеты. — «ЕКАТЕРИНОСЛАВ, 20,II. В девять часов вечера сын домовладельца Петрушевский, перенося бомбу в сарай, уронил ее. Страшным взрывом Петрушевский опасно ранен. Найдены еще бомбы». А вот еще: «ВАРШАВА, 21,II. Некий Лейпцигер, шестнадцатилетний юноша, без определенных занятий, проходя по двору дома на улице Новолипье, где он проживал, поскользнулся вследствие гололедицы и упал. В тот же момент раздался страшный взрыв. Оказалось, что при падении взорвалась бомба, которую он нес спрятать. Взрывом Лейпцигера разорвало на куски. Арестована вся его родня и товарищи».

— Случается и такое. — Николай потянул было щепоть ко лбу, опомнился и, густо покраснев, спрятал «виноватую» руку за спину. — Все под смертью ходим.

— Случается, потому что в голове мысли о геройской гибели во благо народа всю неорганическую химию вытеснили, — ехидно бросил «доктор». — Потому и лепят невесть что… — уже с раздражением добавил он, — чудо-бомбы, которые для них же опаснее, чем для наших пресловутых сатрапов. Запал нормальный сделать не могут, а все туда же…

— Запал — это да! — закивал Николай. — Этот их любимый, ударного действия, такая подлючая штука, что не приведи господь. Каждый раз, как с ним дело имел, мурашки по спине: а ну как споткнешься или просто пихнут в толчее локтем — и все сразу, как этих, из газеты… в куски. То ли дело ваш терочный… дернул за шнурок и бросил, а до того — хоть гвозди заколачивай.

— Ну-с, положим, — начал доктор и осекся, разворачиваясь к двери.

Николай, разом подобравшись, сунул руку за отворот пиджака.

— Сапожищами бухают…

— Значит, не боятся, не скрадываются, — резюмировал «доктор», — а может, наоборот, глушат, — задумчиво добавил он. — Ответишь им, — бросил он Николаю, — как я учил, будто в подпитии.

В дверь застучали — громко, уверенно.

— К-кого там, и-ик, черти принесли?!

От волнения Николай явно пережимал, но «доктор» понадеялся, что сквозь дверь это не будет заметно. В конце концов, кто бы там ни стоял, придирчивые театралы среди них вряд ли сыщутся.

— Дворник я здешний, Прохор, — хриплым басом отозвались из-за двери. — И трубочист со мной. Барышня из третьей квартиры давеча угорели, дык хозяин велел проверить.

— М-минуточку, — выкрикнул «доктор», искусно добавляя в голос пьяные нотки, — с-сейчас н-надену п-пенсне…

С этими словами он резким движением опрокинул набок мензурку и прокатил ее по столу.

— Врет, — быстро зашептал Николай, — видел я здешнего дворника, китаец он или еще какой азиат. Они это, товарищ Щукин, по всему видать. Эх, говорил я, надо было ту квартиру брать, на Японской. Пусть и отхожее место во дворе, зато черный ход имелся! А теперь… — он с безнадежным видом махнул рукой с пистолетом. — Так бы мы по нему шасть, и все, а теперь… разве что, — Николай оглянулся в сторону окна, — туда…

— …и прямиком в засаду, — твердо произнес «доктор». — Право же, товарищ Рыбак, не считайте уж этих самых их полными иванами-дурачками. Если уж это и впрямь они нас вычислили, то перекрыть все выходы как-нибудь догадаются.

— Ну, коли вы так говорите, так оно и есть, — вздохнул Николай. — Попали мы…

— А мы выйдем через вход, — весело заявил «доктор». — Как там у Радина… «В царство свободы дорогу грудью проложим себе»? — неожиданно хорошим тенором пропел он, подходя к столу. — Жаль, право, не довелось быть лично знакомыми, а теперь уже и не… а то посоветовал бы изменить строчку. «Грудью» — это скорее к феминисткам, право слово, наш припев должен учить иному. А теперь слушайте внимательно, — враз посерьезнев, велел он. — Сейчас вы начнете возиться с замком, но дверь откроете только по моему приказу, ни в коем случае не раньше. Ясно вам?

— Чего ж тут неясного, товарищ Щукин, — бледнея, пробормотал Николай. — Яснее уж и некуда.

«Доктор» строго взглянул на него, аккуратно водрузил снаряженную бомбу на прикроватную тумбочку и достал из саквояжа большой, тускло блестевший вороненой сталью пистолет.

— Начинайте, — шепотом скомандовал он.

Николай, прижавшись к стене слева от двери, начал проворачивать ключ. Щелчок, второй. Те, за дверью, напряглись, затаили дыханье — и в этот миг «доктор», вскинув пистолет, начал стрелять.

Он выпустил обойму за пару секунд, цепочка пробоин ровной, словно по линейке, строчкой прочертила дверь слева направо, на уровне груди. Николай услышал чей-то свистящий хрип, затем прямо у него над ухом рявкнули «открывай», он дернул ручку — и «доктор», изогнувшись, забросил бомбу в открывшийся проем.

— К стене, живо! — выдохнул он.

С лестницы донесся дикий, безумный крик, в котором уже нельзя было разобрать слов. Затем глухо, тяжело ухнуло, старый дом содрогнулся, наполняясь треском и звоном разбитого стекла. Лампочка под потолком разом потускнела, вдобавок всю комнату заполнило пылью и дымом, сквозь которые Николай с трудом различил, что дверь вышибло напрочь — она улетела к дальней стене.

— Не ранены?

— Вроде… нет, — без особой уверенности выдохнул Николай. — Оглоушило малехо, это есть…

— Тогда, — «доктор», недобро оскалившись, загнал в «маузер» новую обойму, — вперед, точнее, вниз.

…Эта комната была заметно хуже предыдущей. Собственно, комнатой ее можно было назвать лишь с большой натяжкой: «каморка» или «чулан» подходило заметно лучше, особенно если принять во внимание, что попасть в нее можно было лишь через недра массивного платяного шкафа.

Впрочем, оба ее нынешних постояльца считали, что лучше какое-то время пересидеть в каморке без окон, чем на куда более длительный срок переселиться в просторную комнату с решетками на оных. Схожего мнения придерживался заглянувший «на огонек» оплывшей свечи и сам хозяин конспиративной квартиры. За последние полчаса он не раз успел изрядно пожалеть, что вызвался приютить столь опасных постояльцев, и сейчас ему настоятельно требовалось дать «среди своих» выход эмоциям.

— Вродь обошлось! — шумно выдохнул он, оседая на край узкой лавки. — Ушел околоточный. Три чашки первосортного чая выдул, здоровенный калач целиком сожрал… чтоб он ему поперек горла стал, сатрапу…

— А чего это вдруг он к вам зашел-то, почаевничать? — с тревогой спросил Николай. — Мож, соседи чего видели?

— Тут соседям не до чужих дворов, — хозяин расстегнул ворот, потер шею, — за своим все следят. Заборы в три сажени понаставили, псов понасажали… жлобы, одно слово. Вот Митрич ко мне и ходит чаи гонять. С лавочников-то ему что — ситца отрез, да сыра полкруга, да трешку по праздникам, зашел, взял положенное и пошел. А у него, вишь, душа культурного разговору требует… вот и повадился. Ох-хо-хо…

— Понимаю ваше положение, — кивнул «доктор». — Дело, конечно, нервное… но с другой стороны, это дает вам доступ к весьма ценному источнику информации.

— Да был бы он источник! — скривился хозяин. — Был бы хоть пристав, а с околоточного надзирателя чего возьмешь? У него всех сведений: кто третьего дня пьяного в луже обобрал или гуся со двора у Хворостинской уволок. Сейчас вот тоже — не я его, а он меня пытал, что за шум в Экипажной слободке приключился. Дескать, им в участке ничего толком и не сказали, а слухи ходят, один другого дивнее.

— Секретят, значит, — Николай, подбоченившись, оглянулся на «доктора». — Видать, неплохо мы там пошумели, а, товарищ Щукин, коль даже от своих-то секретят.

— Да уж, — вздохнул хозяин. — Нашумели вы, товарищи, ох и нашумели… ладно бы еще стрельба, но бонбой-то…

— А что, по-вашему, — тут же окрысился Николай, — надо было по-тихому, по благородному ручки кверху поднять да выйти сдаваться? Так, что ли?

— Нет, ну что вы! — не ожидавший столько бурной реакции хозяин оглянулся на «доктора». — Товарищ Щукин, вы-то меня понимаете?

— Признаться, не очень, — холодно произнес «доктор». — Тихий выход из той ситуации, что сложилась у нас, товарищ Рыбак обрисовал хоть и несколько экспрессивно, но в целом верно. «Бонбу» в рядовых жандармов нам пришлось бросать, уж поверьте, не из любви к громким звукам. У нас, если помните, была для нее намечена куда более важная цель…

— …о которой вам теперь придется надолго забыть! — перебил его хозяин. — Их высокопревосходительство теперь без казачьего конвоя и носа из дому не кажет.

— В чем-то это может сыграть нам на руку, — задумчиво произнес «доктор». — Если они ждут бомбиста… Товарищ Бобров, ваша организация сможет достать винтовку с хорошим боем? Лучше всего штуцер Франкотта, хотя «маузер» тоже подойдет…

— Нет, нет и еще раз нет!

От волнения хозяин конспиративной квартиры даже попытался вскочить с лавки, но вовремя вспомнил про низкий потолок каморки.

— Лично я… да что там, все руководство нашей городской ячейки… мы будем категорически против дальнейших попыток провести акцию в нынешней обстановке. Шансы на успех…

— Шансы на успех, — перебил его «доктор», — уж представьте оценивать нам, специалистам.

— Нет уж, — язвительно хмыкнул Бобров, — вы их уже один раз оценили, спасибо. Весь город на уши поставили, о нормальной работе речи нет, люди пачку листовок за квартал отнести боятся.

Оба бомбиста понимающе переглянулись. Подобные жалобы они слышали уже не в первый раз, это уже успело стать для них раздражающе-привычным, словно ноющий зуб. С одной стороны, проведение громкой акции заметно поднимало авторитет осуществившей ее партии — за теми, кто ведет реальную борьбу здесь и сейчас, простой народ идет охотнее, чем за пустомелями-говорунами. Но с другой стороны, и под ответные удары разъяренной охранки попадали в первую очередь местные, а не «варяжские гости».

— Надеюсь, — начал «доктор», — вы не считаете, что нам сложившееся положение чем-то нравится? Если уж на то пошло, вопрос, откуда полиции стало известно про нашу квартиру, пока остается без ответа.

— Вот-вот, — поддакнул Николай. — Адресочек-то знали немногие.

— Ваш прошлый адрес был известен лишь нескольким особо проверенным товарищам, — твердо произнес хозяин. — В том числе и мне. И если вы полагаете…

— Тише! — «доктор» вскинул руку. — Василий Петрович, я сейчас никого не обвиняю. Для обвинения нужны доказательства, которых у меня нет, а без них можно лишь гадать. Могло быть все, что угодно: наша неосторожность, донос кого-то со стороны, просто несчастливая случайность… разумеется, возможность предательства тоже нельзя исключать, и думаю, вы это понимаете ничуть не хуже меня. Но сейчас речь не об этом, а о планировавшейся нами акции. Мы прибыли во Владивосток специально для ее проведения. Я по-прежнему считаю, что мы должны ее осуществить и это можно сделать с достаточно высокими шансами на успех. Правда, в сложившихся обстоятельствах нам потребуется от вас бо?льшая степень поддержки, нежели планировалось изначально. Если вы считаете, что ваша организация не в состоянии предоставить нам эту поддержку, что ж… — «Доктор» пожал плечами. — Нам остается лишь откланяться и постараться как можно быстрее убраться отсюда.

— Убраться… — повторил хозяин. — Не так-то это и просто, товарищи… убраться. На вокзале сейчас шпиков больше, чем блох на барбоске. Каждого уезжающего по три раза с ног до макушки обнюхивают.

— Тю, — непритворно удивился Николай, — а зачем нам поезд? У вас же тайга бескрайняя прямо за домами начинается.

— Тайга-то бескрайняя, — угрюмо возразил хозяин каморки, — а вот дорог в ней мало. И по тем дорогам сейчас разъезды казачьи вовсю шпарят.

— Так то ж по дорогам. Нам-то, — принялся растолковывать Николай, — дороги ни к чему. Нам лучше, наоборот, сторонкой… Верно я говорю, товарищ Щукин?

Его товарищ промолчал, чем заслужил одобрительный кивок хозяина.

— Сторонкой, оно, конечно, можно попробовать. Многие пробовали… кой-кого даже и находили после. Не целиком, понятно, но по одеже узнать было можно.

— Это что ж, значит, получается? — после долгой паузы уже тоном ниже произнес Николай. — Поездом нельзя, ножками али еще как — тоже. Что остается-то? По морю, что ль?

— Полагаю, — вкрадчиво произнес «доктор», — именно к этой мысли нас товарищ Бобров и подводил… не так ли? Что ж, Владивосток — крупный порт, товарищу Рыбаку морского опыта, как говорится, не занимать, да и я сам кое-что умею, — с ноткой мечтательности добавил он, явно вспоминая далеко не самый неприятный момент своей биографии. — Наймемся на трамп до Фриско, оттуда на поезде через Штаты… Я в чем-то не прав? — удивленно спросил он, видя, как хозяин качает головой.

— Не так-то все просто, товарищ. В Сан-Франциско уж боле месяца как ничего доплыть не может. Множество кораблей от цунами пострадало, но дело даже не столько в этом, — хозяин перешел на шепот, — несколько кораблей, что вышли уже после землетрясения, вернулись назад, с полдороги. Точно ничего не известно, но слухи, товарищи, ходят, и весьма странные. Говорят, что…

— Слухи, — холодно произнес «доктор», — меня мало волнуют. Если нельзя плыть напрямую — будем добираться хотя бы до Шанхая. С ним-то, надеюсь, пароходное сообщение пока не прервалось?

— Не прервалось, — подтвердил Бобров. — Только доложу я вам, не так-то это просто будет — попасть на корабль. После катастрофы… и слухов… многие капитаны просто боятся выводить корабли в море, так что с матросами, да и не только с матросами, в порту, как понимаете, явный переизбыток. Попасть сейчас на корабль, не имея нужных знакомств… или хотя бы надежных рекомендаций… боюсь, будет весьма сложно.

— Так что ж получается! — Николай в сердцах треснул кулаком по стене, едва не прошибив насквозь хлипкую фанеру. — Нам в энтом чулане и дальше сидеть?!

— Есть один план, — медленно, словно бы нехотя, начал Бобров. — Вчера на сходке предложил один товарищ, из студентов, довольно толковый малый… и эта идея, на мой взгляд, стоящая. Нам стало известно, что флотское начальство готовит один из кораблей к экспедиции на восток, надо полагать, — не удержался он от шпильки, — для проверки тех самых слухов, о которых вы, товарищ Щукин, изволили столь пренебрежительно отозваться.

— И как же нам попасть на его борт? — скептически осведомился «доктор». — Военные, конечно, не любят жандармов, но вряд ли эта нелюбовь простирается настолько далеко, чтобы переправить через океан двух разыскиваемых охранкой.

— Организовать это, конечно, будет весьма непросто, — сказал Бобров. — Но, как я уже сказал, у нас есть одна хорошая идея…

Можно было ожидать, что спасенные жертвы кораблекрушения с «Фальконета» заполнят некоторую пустоту, образовавшуюся на корабле после того, как часть команды была оставлена в лагере у Зеркальной бухты. Ничуть не бывало: за исключением отправленного в лазарет бывшего старпома Рэндольфа, выжившие обосновались, по приказу капитана Колчака, на палубе, где сразу стало тесно. Теперь корма «Манджура» напоминала табор мертвых цыган. Мертвых — потому что веселья, танцев и медведей на веревке не следовало ожидать от людей, до конца не поверивших еще в собственное избавление. А еще потому, что смердело от них, несмотря на помывку, изрядно.

Поэтому Дмитрий Мушкетов предпочитал коротать часы на носу корабля, куда ветер не приносил иных запахов, кроме соленой морской пыли и водорослей. Тут можно было сделать вид, будто на корабле ничего не изменилось, кроме того, что берег теперь виднелся не по левую руку — по бакборту, а совсем наоборот. «Манджур» возвращался на север, продвигаясь галсами против течения. Машины капитан приказал не заводить, и дорога угрожала занять куда больше двух суток, которые отняло плавание к рифам, на которых гнил «Фальконет».

Однако, выбравшись в очередной раз из тесной каюты, молодой человек обнаружил, что облюбованное им место у поручней занято.

Большую часть одежды спасенным пришлось бросить: ее невозможно было даже пустить на ветошь. Женщина была одета в матросские штаны и тельняшку. Мушкетов бы на ее месте окоченел через пять минут — ветер с океана дул холодный и сильный, — но казалось, ей было все равно.

— Простите… — машинально пробормотал молодой ученый и тут же одернул себя: вряд ли азиатка знала русский.

Женщина обернулась к нему.

— Buenos dias, senor, — проговорила она. Голос ее был неожиданно низок и звучен для хрупкой фигурки. По лицу невозможно было определить возраст: привычные, с детства впитанные признаки не срабатывали.

— Э… Do you speak English? — спросил Мушкетов, чувствуя себя глуповато. Но кто мог предположить, что в жизни ему пригодятся не только немецкий, французский и английский, которыми молодой человек владел свободно, но и испанский? Кому вообще нужен испанский в наше время? Вряд ли ослабевшее, прогнившее изнутри королевство, только что лишившееся последних ценных колоний, отхватит себе новую империю обеих Америк.

— Немного, — коротко ответила женщина на том же языке. — Учила… у моряки.

— Вам не холодно? — принужденно спросил Мушкетов.

Женщина покачала головой.

Геолог оперся о поручни, глядя в море.

— Вы… падре? — внезапно спросила азиатка, покосившись на Дмитрия. — Пастор?

— Нет! Почему вы решили? — изумился тот.

— Поэртена сказать… вы тот, который… знает вещи, — пояснила она.

— Ученый, — подсказал Мушкетов.

— Да, — женщина кивнула. — Это другое?

— Совсем другое, — убежденно проговорил молодой человек.

— Что?

Дмитрий минут пять пытался переложить на пиджин-инглиш объяснение тому, чем занимается геолог. В конце концов женщина довольно кивнула.

— Кулам-набато, — проговорила она. — Stone witchery. Это хорошо. Только не говори Поэртена. Он боится манку-кулам. Он бы оставить меня ханту, если б не думать, что я асванг. По-испански говорят — bruja. Ведьма.

— Доктор, вы знаете, что у нас на борту сумасшедшая? — спросил Мушкетов, когда Билич отложил перо.

— Мне иногда кажется, что у нас на борту полторы сотни сумасшедших, — вздохнул врач, снимая пенсне. — Как глаза болят… Так что там стряслось?

— Одна из спасенных филиппинок заявила мне, что она ведьма, — вздохнул молодой геолог, без спросу опускаясь на край койки.

Кэп Рэндольф спал, да и бодрствующим не мог бы вмешаться в разговор по причине незнания русского языка. Как и немецкого. И французского. Английского не знал Билич, и как он объяснялся со своим пациентом, способным виртуозно ругаться на шести языках, распространенных в портах Тихого океана, но не слишком интересных морякам Российского флота, было не совсем понятно.