— Это плохо? — спросил он, не вполне понимая, к чему клонит Колчак.
— Это очень странно, — ответил тот в своей обычной стремительной манере. — Все время, что мы находимся в Новом Свете, над океаном и Землей Толля стоял необычайно стойкий антициклон. Невзирая ни на какие изменения погоды. Казалось, что здесь нормальное атмосферное давление заметно выше, чем в Старом мире… но теперь оно уже опустилось практически до нормального: барометр показывает семьсот шестьдесят пять миллиметров. И продолжает падать.
Он перевел дыхание. Молодой геолог втянул соленый воздух, будто пытаясь запастись им, утекающим за горизонт, и ощутил, что впервые за много дней дышится прозрачно и легко. Словно из-за пазухи вынули камень.
— Будет буря, — вымолвил капитан, взглядом остановив пытавшегося заговорить вахтенного. — Будет такая буря, что черти утонут в небе. И я не рискну встретить ее у этих берегов. Нам придется или до ее прихода встать на якорь в бухте Зеркальной, или уходить в открытое море. И то и другое опасно… но все же не так рискованно, как пытаться идти на парусах в шторм вдоль здешних скал.
Мушкетов вспомнил насаженный на камни, разбитый бурями «Фальконет» и тут же живо представил себе «Манджур» в таком же беспомощном положении: у чужих, враждебных берегов, кишащих опасными тварями. Он обернулся к релингу: на горизонте сгущалась голубиная, сизая мгла, на глазах наливаясь опасной темнотой.
Филиппинка шумно принюхалась.
— Будет буря, — проговорила она по-английски. — Сильная.
Еще с полчаса канонерка, пачкая дымом небо, ползла вдоль угрюмого берега, мимо торчащих из воды черных скал. Потом резко отвернула, направляясь в открытое море. Очевидно, капитан потерял надежду добраться до Зеркальной до начала шторма.
Ветер, и без того слабый, стих, навалилась духота. Воздух, только что легкий и чистый, вдруг гипсом застыл в горле. Почти все паруса уже были зарифлены, стакселя обвисли. Даже мерное сердцебиение паровых машин казалось в этой давящей атмосфере натужным.
Окинув взглядом море, молодой геолог обратил внимание на то, что прежде не казалось ему странным. Насыщенная водорослями, морской ряской и планктоном вода совершенно не пенилась. С запада шла, набирая силу, безветренная мертвая зыбь, волны всплескивались накрест, сохраняя маслянистый блеск. Ребристое зеркало отражало стальную гладь небес, и казалось, что канонерка затерялась не в море, а среди чешуй мирового змея, величайшего из гигантских ящеров Нового мира, такого огромного, что весь океан не в силах был вместить его и сам поместился под неровной, спазматически подрагивающей шкурой.
Небо вздрогнуло. Темная занавесь, колыхавшаяся на горизонте, понеслась навстречу мучительно проламывающему водные гряды «Манджуру». Мушкетов вдруг осознал, что остался на палубе вдвоем с Талой. Филиппинка впилась в релинг с такой силой, что смуглые пальцы обрели цвет слоновой кости. Все затаило дыхание в ожидании шторма, и даже тучи замерли, цепляясь сизыми когтями за стеклянный потолок небес. Потом нос канонерки пробил темную стену, и штиль разбился тысячей осколков ветра.
Буря ударила по кораблю с такой силой, что стон металла перекрыл даже ее сокрушительный вопль. Воздух смешался с водой, накрыв ученого пластом непроглядной иззелена-белой пены. Геолог проклял себя, что вовремя не спустился в каюту, но было поздно — первым же шквалом его промочило до костей, а шторм только усиливался. Ветер сбивал с ног, пытаясь выворотить стоящих на палубе за борт. В вышине, на реях, что-то трепетало со струнным звоном и лопалось под сухой грохот коротких, как морзянка, молний.
Мушкетов попытался сделать шаг — и не смог. Руки приковала к релингу мучительная судорога, ноги не сходили с места. Он мог только смотреть в немом ошеломлении, как вокруг бушует стихия. Сине-белые разряды разбивали бурю на кадры, точно синематографическую ленту. Валы вздымались вокруг, обрушиваясь на палубу, окатывая ученого с головы до ног. Отдаленный уголок сознания молодого ученого не переставал изумляться тому, что ни его, ни филиппинку еще не смыло. А расчетливая, холодная рептилия, угнездившаяся в стволе мозга, непрерывно взвешивала шансы внезапно ставшего крошечным и хрупким корабля выжить в страшном тайфуне и находила их почти невесомыми.
…С берега британский корабль смотрелся впечатляюще. «Как двухголовый слон, — подумал Обручев, — чтобы не сказать хуже». Исполинские орудийные стволы, торчавшие из башен, наводили на мысли почти непристойные. Рядом с броненосцем немецкая канонерка разом показалась маленькой.
— Экий урод, — проворчал геолог себе под нос. — Федор, меня глаза подводят — там у него флаги сигнальные вывешены?
— Точно так, вашбродь, — подтвердил матрос. — Только отсюда не разобрать… хотя…
Обручев оборвал его взмахом руки.
— Лейтенант, — перешел геолог на немецкий, — не подскажете, что сигналит этот британец?
Германский моряк поднял к глазам бинокль.
— …Имею срочное сообщение… — проговорил он, вглядываясь. — …Остановиться и ждать моего сигнала… нуждаюсь в помощи. Вот ведь наглецы!
Обручев воздержался от упоминания о том, что первый сигнал с «Ильтиса» выглядел почти так же. Но только немецкая канонерка не нуждалась в помощи.
— Идемте, господа, — произнес он. — Нам еще долго ковылять вдоль берега… Холера бы взяла здешний стланик, из-за него невозможно выбраться из лагеря. Может, стоило бы перенести его… позже…
Геолога прервал низкий гул. Камни под ногами тяжело шевельнулись.
— Назад! — вскрикнул Обручев, отшатываясь от воды. — Прочь от берега!
Зеркало бухты колыхнулось, разглаживая морщинки на воде. Что-то огромное лениво приподнялось со дна и так же неспешно улеглось обратно. Невысокая волна пробежала от центрального рифа к берегам круглого залива, покачнув корабли и разбившись о щебенчатый пляж, по которому брели с добычей запыхавшиеся охотники. А следом за волной прикатился невыносимый смрад серы и тухлых яиц, быстро рассеявшийся под морским ветром.
— Опять землетрясение, — пробормотал бледный Никольский, приглаживая волосы под фуражкой. — Часто они здесь.
— Часто, — отстраненно подтвердил Обручев, не сводя взгляда с чего-то, видимого лишь ему одному во взбаламученной прибрежной воде.
Сделав несколько быстрых шагов, геолог запустил руку между камнями, не обращая внимания на следующую волну, накрывшую его с головой.
— Вот, — проговорил он с таким видом, словно вытащил по меньшей мере Экскалибур из озера Морганы. Третья волна ударила геолога под колени, но он устоял, пошатнувшись.
Камушек в его ладони сверкнул на солнце. Никольский протянул руку. Камень оказался скользким и неожиданно тяжелым. В черной массе искрились металлом гнойно-желтые чешуйки.
— Это… — Зоолог нервно сглотнул. — Это золото?
Промокший до костей Обручев решительно мотнул головой.
— Колчедан. Медный колчедан.
— Тогда… — Никольский осекся. — Это важно?
— Очень. — Геолог обернулся, окидывая взглядом вновь успокоившиеся воды и темные скалы за устьем Жарковского ручья. — Это значит, что на идее закладывать порт в этой бухте можно ставить крест. Да и лагерь стоило бы перенести подальше от берега. Иначе может выйти… нехорошо. Причем в самое ближайшее время.
Над головами проплыл, раскинув крылья, одинокий сордес. Ввинтился в уши пронзительный вопль проклятой души, горящей в вулканических глубинах ада. И Никольскому показалось, будто земля под его ногами дрогнула снова.
— Почему? — спросил зоолог, понизив голос.
Обручев вздохнул:
— Халькопирит не встречается в изверженных породах. Его образуют, просачиваясь из глубин, насыщенные минералами подземные воды. Гидротермальным процессам мы обязаны существованием многих рудных массивов: большая часть сульфидных минералов мира имеет подобное происхождение. Возможно, кратер, на краю которого мы стоим сейчас, в будущем, через миллионы лет, окажется заполнен такими рудами до краев и послужит источником сырья для канадских горняков, активно разрабатывающих никелевые, медные, свинцовые и цинковые месторождения… Но я отвлекся. Медный колчедан осаждается там, где термальные источники выходят на поверхность, сталкиваясь с холодными морскими водами. А теперь вдумайтесь — как его тяжелые осколки могли попасть на берег?
Никольский с сомнением глянул на камушек в своей ладони.
— Вынесло волнами?
— Какие волны взбаламутят дно этой чаши? — парировал геолог. — Нет, Александр Михайлович, боюсь, что все проще и страшней. Вулкан, в залитом водою жерле которого мы столь неосмотрительно обосновались, не заснул до конца. Об этом свидетельствуют и регулярные трясения земли, какие мы уже дважды наблюдали. Первое я мог бы списать на движения глубинных слоев, вызванные Разломом, но два подряд… тем более сопровождаемые извержением вулканических газов… Одним словом, я предполагаю, что в ближайшее время следует ожидать если не полномасштабного извержения, то прорыва раскаленных газов и лавы на поверхность, что в соприкосновении с морской водой породит грандиозный взрыв. Внимательно присмотревшись, можно найти достаточно свидетельств тому, что подобные события происходят в этой местности регулярно. Взрывная волна сносит и выжигает лес в окрестностях кратера, осколки тяжелых пород из глубины выносит на склоны, все живое погибает… — Обручев глянул на переменившегося в лице зоолога и уточнил: — Ближайшее время в данном случае следует понимать геологически. Это не вопрос часов или дней, хотя нельзя исключить и такого развития событий… Но скорее речь идет все же о годах.
— То есть порт в столь удобной бухте будет очень скоро сметен взрывом здешнего Кракатау, — заключил Никольский. — Очень утешительная перспектива. Знаете, Владимир Афанасьевич, я поддерживаю ваше предложение переместить куда-нибудь наш лагерь. Куда-нибудь подальше от вашего вулкана, и желательно — от здешних обреченных островов.
— Ну, «Кракатау» — это вы палку перегнули, — укорил его геолог. — Такие извержения регулярно не случаются, и между ними могут пройти тысячи, десятки тысяч лет, даже если вулкан не исчерпал себя в единственном пароксизме активности. А вот судьбу несчастного Сен-Пьера наш гипотетический порт вполне мог бы повторить. Вы, я думаю, слышали об этом несчастье?
— Трудно было не слышать, — Николький бледно усмехнулся, — хотя в тот год почти все мое внимание занимали «Пресмыкающиеся и земноводные Российской империи». Но ведь, если верить газетам, город был уничтожен облаком раскаленного пепла?
— Палящей тучей, как называли его очевидцы, — кивнул Обручев. — Намекаете, что из воды пепел не поднимется? Но при извержении вода обратится в пар, и его облако накроет окрестности с той же гибельностью. Верните мне образец, будьте добры.
Зоолог молча отдал товарищу тяжелый камень.
— Пойдемте, — предложил геолог, — а то мы успели изрядно отстать от наших спутников. Это может быть небезопасно… хотя животные почти не встречаются внутри кратера. Обратили внимание?
— Кроме «черных петухов», — напомнил Никольский. — И катоблепа. По сравнению с тем буйством жизни, что мы видели на равнине, это, конечно, ничтожно мало. Но если на нас бросится очень одинокий «петух»…
— Полагаю, одинокого мы вдвоем как-нибудь одолеем, — шутливо отозвался Обручев. — А поторопиться стоит. Чувствуете, как заштилело?
Зоолог поднял голову. Действительно, бриз утих. Сизое небо ложилось на землю свинцовой плитой, и под ее тяжестью все замирало. Сордесы тянулись к гнездовьям, ящерочайки носились над головами, тревожно вскрикивая. Над западным горизонтом, сквозь белую дымку, затянувшую даль, проглядывала темная полоса туч.
— Похоже, будет шторм, — заметил Никольский. — Англичанам повезло, что они нашли бухту до того, как попасть в него.
— Зато не повезло «Манджуру», — ответил геолог, прибавляя шаг. В сапогах у него явственно чавкало. — Я рассчитывал, что корабль вернется сегодня. Тогда бы мы, по крайней мере, могли свалить на капитана ответственность за переговоры с англичанами и немцами. А так получается, что канонерка рискует переждать бурю в открытом море. Куда ее может унести и когда «Манджур» найдет обратную дорогу — бог весть.
— Если буря выйдет сильная, всякие переговоры придется прервать. Даже в гавани, на якоре, кораблям придется несладко, — проговорил зоолог.
— Сильная — это весьма скромно сказано, — проворчал геолог. — Мне кажется, что после Разлома погода будто сошла с ума. Догадываюсь почему: если мы и впрямь попали в прошлое, то климат здесь намного теплее, чем в нашу эпоху. И теперь по одну сторону линии Разлома может идти снег, а по другую — цвести розы.
— Но ведь линия же проходит через океан, — усомнился зоолог.
— Фигурально выражаясь, — отмахнулся Обручев. — Хотя непременно есть континент, этой линией пересеченный. Мы забыли об Антарктиде.
— Действительно, — согласился Никольский. — Но тогда получается…
Он осекся.
— Получается… — повторил он, — что вековой ледник Южного полюса подмывают сейчас теплые меловые воды. Или обдувают теплые ветра. На Северном полюсе, кстати, та же картина.
— Ну вот, — согласился геолог. — А вы говорите — шторм. Таких бурь Земля не видывала, верно, с допотопных времен.
— Я не об этом! — Никольский нервным жестом пригладил усы. — Полярные ледники тают. Похоже, что здешняя бухта не годится для постоянного поселения не только из-за вулкана. Очень скоро… в геологическом смысле… она окажется под водой целиком.
— И Петроград, — мрачно заключил Обручев. — Вот ведь… проклятье. Умеете вы обнадежить, Александр Михайлович…
Буря настигла охотников на входе в лагерь. Возможно, Обручев успел бы добежать до палатки, но ноги отказали ему, когда он увидел летящую по воде тень. Черные тучи накатывали на берег исполинской волной, и между небом и землей не было видно прогала. В миг, когда завеса накрыла палатки, геологу показалось, будто он лицом натолкнулся на мокрую, холодную штукатурку. А потом пришел ветер.
Фуражку унесло первым же порывом. Какое-то мгновение Обручеву думалось, будто и его сейчас подхватит под полы шинели и поволочет прочь, по вскипевшей воде. Потом тяжелая простынь смешанного с дождем ветра с оттягом ударила его по лицу, повалив наземь. Потемнело так, что геолог с трудом разбирал очертания палаток и колючей баррикады. Небо осыпалось тысячей сверкающих осколков, расколотое непрерывно вспыхивающими молниями, но синеватое блистание ничего не освещало — мир погрузился в лютый, жадный мрак. Что-то цеплялось из темноты, тянуло когтистые лапы, а ветер хлестал в лицо, сбивал с ног, вынуждал жаться к земле, нашаривать руками единственную надежную опору в пространстве, наполненном колючей водной пылью. Каждый шаг давался с натугой, и с каждым шагом вместе с теплом тела уходила надежда добраться до ненадежного убежища. В трех вершках от палатки, посреди лагеря, опытный исследователь ощутил себя беспомощным и одиноким, заплутавшим в бескрайнем просторе.
Потом пальцы его нашарили клапан палатки, чьи-то руки втащили ученого внутрь, в слепящий блеск одинокой лампы и душный жар чужого дыхания, тут же выметенный студеной метлой ветра.
— Однако! — просипел Никольский, всем весом прижимая к земле попытавшийся улететь край полотнища.
— Держите, вашбродь! — Горшенин затянул клапан, и в палатке стало тихо.
— Николай Егорович, — выдавил геолог, пытаясь выпутаться из ремня наплечной сумки. — Кажется, мы вас надолго стесним. До нашей палатки нам, боюсь…
— Дай бог нам всем без крыши не остаться, — проговорил лейтенант, с трудом перекрывая ослабевшим после болезни голосом грохот ветра. — Снесет, как пить дать…
Злобин вздохнул. После ранения он сильно осунулся, но глаза его потеряли нехороший лихорадочный блеск, так тревоживший зоолога. Похоже было, что опасность заражения отступила, и оставалось ждать, пока заживут раны, оставленные зубами и когтями стимфалиды. Скорее всего, дети и кони будут шарахаться от Злобина до конца его дней, но, по крайней мере, жизнь моряка оказалась вне опасности.
— «Поднял меня и заставил меня носиться по ветру и сокрушаешь меня».
— По вам, так это просто кара небесная выходит, — проворчал Никольский.
— Не кара, — лейтенант поднял палец. — «Господь говорил Иову из бури». Нам он ниспосылает испытание. — Он поворочался под одеялом. — Возможно, ему будет угодно лишить нас палаток.
Обручев только хмыкнул, пытаясь выпрямить ноги. В тесноте сделать это было трудновато.
— Палатку мы как-нибудь вчетвером удержим, — отозвался он. — Трудней будет дождаться, пока буря стихнет. Если Всевышний и желает испытать что-то, то, очевидно, наше терпение.
Дмитрий Мушкетов проснулся оттого, что его перестало мотать по койке.
Он не мог сказать, какой час на улице, — за иллюминатором стояла непроглядная темень. Корабль швыряло с волны на волну, но демонический голос бури, проникавший сквозь броню и переборки, утих. Черноту наполняли звуки штормовой ночи: скрип и скрежет, неясный гул, мерное биение поршней в паровых машинах, мелодии дерева и металла. В иное время молодой геолог, возможно, испытывал бы страх при мысли о том, что «Манджур» отдан на волю стихии. Сейчас им овладело облегчение оттого, что стихия отвратила свой мрачный взор от затерянного в океане корабля, пройдя мимо, к лежащим на восходе островам.
С осторожностью, нашаривая в темноте потерявшие привычность вещи, ученый зажег лампу. В ее тусклом свете можно было различить стрелки на циферблате. За непроницаемым слоем облаков поднималось в небеса невидимое солнце. Получалось, что страшная буря не помешала молодому человеку проспать большую часть ночи, хотя, спустившись с захлестываемой ледяными волнами палубы, он думал, что до самого утра ему придется сидеть, скорчившись, под негреющим одеялом, прислушиваясь к реву шторма и стонам гнущихся шпангоутов. Одежда, намокшая от первого шквала, конечно, за ночь ничуть не просохла. Пришлось, поминутно ударяясь то плечами, то головой, добывать из багажа сухую, вполголоса ругая себя: надо же было выйти на палубу без непромокаемого плаща.
В коридорах было одновременно клаустрофобически тесно и пугающе пусто. В такой обстановке принято описывать разные романтические ужасы, но никого страшней мичмана Шульца геолог не встретил. Румяная физиономия моряка поблекла от усталости.
— Что, Дмитрий Иванович, не спится? — с неубедительным интересом спросил моряк, пробираясь мимо прижавшегося к переборке Мушкетова к люку.
— Да я уже, признаться, выспался, — ответил молодой геолог, пытаясь понять, зачем вообще выбирался из каюты. Конечно, там душно и тесно… но в кают-компании не лучше, а на палубу в шторм лучше не соваться.
Шульц одобрительно мотнул головой.
— Однако. Ночью штормило немного.
— А сейчас? — полюбопытствовал Мушкетов.
За бортом выл ветер, но с невозмутимого остзейца сталось бы ответить «штиль».
— Стихает, — отозвался тот. — К полудню, должно быть, сможем повернуть обратно.
Геолог нахмурился. Навигация в Новом Свете вернулась к состоянию искусства: по незнакомым звездам, в неведомых морях ориентироваться с прежней точностью было невозможно. И куда буря занесла корабль, определенно моряки смогут сказать лишь по возвращении к уже знакомым берегам Земли Толля. Если «Манджур» не отнесло намного южнее отголосками течения.