Задача перед каждым из участников артиллерийской дуэли стояла довольно сложная. Расчетам британских «гочкисов» требовалось с почти километровой дистанции поразить цель размером с орудийный щит — и пробить его. Немцам же в одиночку — в машинном отделении только начали разводить пары, развернуться и ввести в действие второе носовое орудие «Ильтис» смог бы лишь через четверть часа — предстояла дуэль почти с десятком скорострельных орудий. Впрочем, уже вторым выстрелом загасив, а точнее, сметя за борт прожектор вместе с расчетом, подчиненные фон Горена заметно усложнили задачу для наводчиков броненосца.

Однако наибольшую опасность, с точки зрения Нергера, представляли уже высадившиеся на «Ильтис» британцы. Практически беспрепятственно заняв кормовую часть палубы — командовавший там мичман был сбит одной из первых очередей с катера, а заменивший его унтер приказал отступать к рубке, — абордажники Кармонди уже один раз попытались прорваться в носовую часть. Однако два оставшихся на борту «максима» почти сразу же убедительно доказали британцам, что наступать по узкому проходу навстречу потоку свинца — не самое лучшее занятие в любом из миров. Попытка использовать для поддержки картечницу катера тоже провалилась благодаря Отто — он просчитал этот ход и успел расставить стрелков на полубаке вдоль фальшборта. Даже в темноте стрелять по катеру длиной почти 20 метров было не очень сложной задачей — некоторые из матросов успели расстрелять по две обоймы, прежде чем изрешеченный «миноносец 2-го класса» отполз назад, под прикрытие кормы канлодки.

После этой неудачи Кармонди решил, что с дальнейшими атаками ему стоит обождать до подхода основных сил десанта. Сейчас при нем осталось чуть больше двадцати человек — из сорока высадившихся первоначально. Этого, по мнению майора, едва хватало, чтобы отбить возможную контратаку тевтонов. Когда же подойдут шлюпки…

— Когда подойдут шлюпки, нам конец. — На самом деле лейтенант цур зее выразился еще грубее. Вид его, впрочем, тоже мало соответствовал уставу: фуражки нет, мундир с правой стороны изорван осколками…

— Слишком уж нас мало.

— Знаю, — кивнул Нергер. — Черт! Надо было вернуть Форбека. Сейчас нам не хватает именно его людей…

— …и его пулеметов, — добавил фон Горен.

— Нам скорее пригодилась бы мортира, — задумчиво произнес Отто. — С пулеметами, будь их два или все шесть, нам все равно не прорваться мимо рубки.

— Мы пока еще контролируем подпалубные помещения, — напомнил артиллерист. — Если организовать через них отвлекающую атаку…

Фон Горен осекся — очередной британский снаряд задел мачту и, отлетев под углом, лопнул над водой, осыпав черные волны шипящим дождем осколков. Два следующих — как и большинство их предшественников — впустую рассекли воздух над канонеркой. Опасаясь повредить свой «обратный билет», британские артиллеристы брали слишком высокий прицел.

— Мортира, — повторил первый офицер. — Или хотя бы ручные бомбы. Помните, майор предлагал сделать такие… наподобие тех, что применяли русские в Порт-Артуре. Гильза от малокалиберного снаряда, огнепроводный шнур…

— Подрывные патроны! — Лотар картинно хлопнул себя по лбу. — Мой бог, как я мог забыть о них!

— А ведь это, пожалуй, шанс, — пробормотал Отто. — Дать им изготовиться к атаке… они при этом наверняка столпятся около надстройки. Если мы в этот момент накроем их взрывчаткой… — Лейтенант цур зее замолк, пережидая грохот 88-миллиметровки. — …И одновременно атакуем снизу, через люки…

— Насколько я помню, — произнес Нергер, глядя куда-то за плечо первого офицера, — эти подрывные патроны довольно слабы.

— Можно соединить их друг с другом, сделать связку! — горячо возразил фон Горен.

— Можно, — согласился капитан, и скользнувшая по его губам улыбка отчего-то заставила артиллериста вздрогнуть. — Но у меня появилась еще одна идея.

Для «черного петуха» последние сутки были далеко не лучшими в жизни. Сначала он всю ночь просидел в укрытии под камнями, прячась от бури. Покинув убежище на рассвете, он встретил не привычную добычу, а каких-то невиданных доселе двуногих существ. В другое время ящер, скорее всего, не рискнул бы нападать, но в этот раз чувство голода взяло верх над осторожностью падальщика. Затем был удар прикладом по голове, долгое беспамятство, тесная клетка, а вокруг — совершенно незнакомая обстановка, заставлявшая «петуха» то вжиматься в дальний угол клетки, то в порыве бешеной ярости вгрызаться в стальные прутья. Его тыкали палкой под ребра и били по пальцам жестянкой. Вдобавок он по-прежнему был голоден — опасаясь за сохранность ценнейшего экземпляра, доктор Хеске велел кормить пленника только свежатиной, а добытых Отто флагохвостов уже успели сварить.

Разгоревшийся вокруг бой, подъем на мостик и напутственный выстрел над самой головой, разумеется, не внесли успокоения в крохотные мозги «петуха». Вылетев из клетки, он в два прыжка достиг дальнего конца мостика, а третьим — махнул через ограждение…

…и приземлился прямо на спину одного из готовившихся к атаке британцев. Последовавший дикий вопль — пытаясь удержаться, «петух» располосовал матросу спину до костей — и, главное, запах крови стали последними соломинками. Пожалуй, даже бомба из мортиры, о которой так мечтал Отто Шнивинд, не смогла бы произвести в толпе британцев столь опустошительного эффекта, как этот обезумевший динозавр.

— Да проснитесь же!

Чья-то рука грубо трясла Обручева за плечо, вытаскивая из глубин тяжелого, кошмарного сна.

— Проснитесь!

Ученый с недоумением обнаружил, что будит его не легковозбудимый Никольский. Голос и рука принадлежали лейтенанту Злобину.

— Что случилось? — непослушными со сна губами прошлепал геолог, уже понимая — случилось нечто пугающее. На склоне над лагерем уже высились две пирамидки с крестами, и сколько их еще добавится, пока «Манджур» не вывезет выживших с берегов прекрасной Зеркальной бухты.

— Слушайте, — прошептал лейтенант, выволакивая Обручева из палатки.

Ветер стих. Чмокали по-старушечьи волны у берега. И доносились издалека выстрелы.

— Что… — начал было геолог и замолк.

Облачный полог поистрепался; сквозь прорехи в нем сочилось синюшное мерцание Зарева, бунзеновским факелом бившего из-за южного горизонта в зенит. С трудом удавалось отделить землю от моря в этом мертвенном свете, но там, где они сходились, вспыхивало и гасло пламя, отражаясь в воде. Было что-то месмерическое в виттовой пляске светлячков.

— Что это? — выдавил Обручев, уже зная ответ.

— Бой, — коротко ответил Злобин. — Боцманмат, полчаса на сборы. Все, что нельзя унести, — бросаем. Владимир Афанасьевич, вы больше всех нас бродили по окрестностям: в каком направлении нам двигаться?

— Но… зачем? — Мысли отказывались повиноваться. — Что там происходит?

— Англичане берут «Ильтис» на абордаж, — ответил Злобин. Кто-то из матросов зажег фонарь: рыжее пламя высветило пересеченное плохо зажившими, совершенно пиратского вида шрамами лицо лейтенанта и тут же погасло под сдержанную ругань боцманмата. Как всегда, обожженные светом глаза еще с минуту отказывались что бы то ни было видеть. — На месте капитана Нергера я бы открыл кингстоны прежде, чем сдать им корабль. У них это называется «сьюпримаси»: превосходство. Оставить претендентов на новые владения на берегу… или потопить. Взять на абордаж, отогнать на глубину и затопить там, чтобы канонерку никто и никогда не обнаружил. Хоть с водолазами ищи.

— А при чем тут мы? — Обручев понимал, что вопрос звучит глупо, но никак не мог уложить в голове происходящее.

— Мы свидетели. Этот капитан нарушил все законы если не человеческие, то божеские. А кроме того, если у англичан не выйдет их авантюра, то на берегу останутся уже две команды. И единственная их надежда на скорое избавление — это «Манджур». Если нас возьмут в заложники…

— Они не осмелятся, — прохрипел Обручев.

— В Трансваале им ничего не мешало, — серьезно проговорил Злобин. — И заложников брали, и показательные расстрелы устраивали. Я сам читал.

— Нужен лагерь на берегу, — вмешался Горшенин. — У входа в бухту. Чтобы «Манджуру» сигнал подать. Пока мы в море, а эта немчура — в луже, ничего они «Манджуру» не сделают.

— Во-первых, сделают, — напомнил лейтенант. — Это для океанского плавания у них угля не достанет. А так — раскочегарят машины, и вперед. Им даже орудия расчехлять не придется. Затянет наш «Манджур» под киль, как шлюпку. А во-вторых, чем мы будем питаться? На берегу нет дичи.

— А что с нашими запасами? — спросил Обручев, выходя из ступора.

— Плохо, — признался Горшенин. — Мы-то думали, что нас еще позавчера сменят. Хорошо, немного мяса добыли. Еще день-два протянем, а дальше только воду хлебать.

— Поэтому я и спрашиваю, Владимир Афанасьевич: где нам лучше разбить временный лагерь вдали от бухты?

Геолог задумался.

— С равнины у Жарковского ручья мы видели на горизонте возвышенность, — ответил он в конце концов. — Там должна быть вода, там может быть укрытие от хищников, и там определенно будет добыча. И это практически в виду берега: мы не можем позволить себе слишком от него удаляться. Но как же быть с «Манджуром»?

— Павел Евграфович, — громоздкая тень Злобина качнулась в сторону тощего и приземистого горшенинского силуэта, — возьмет пару человек и разобьет стоянку на скалах у входа в бухту. Главное, чтобы у них нашлось, из чего разжечь сигнальный костер. Здешнее дерево не горит толком.

В стороне, близ центра лагеря, откуда доносились команды и ругань вполголоса, послышался какой-то шум. Обручев машинально обернулся, только чтобы убедиться, что в предательском мерцании Зарева разобрать ничего невозможно даже за два шага. Геолог вздрогнул от холода. Что-то коснулось его щеки. Он поднял руку: под пальцами было мокро. В воздухе кружили, садясь на одежду и лица, одинокие, редкие снежинки.

— Хорошо, что застуднело! — жизнерадостно заметил Горшенин. — Вы скажите, ваше высокоблагородие, от холода здешние крокодилы, динозаврии то есть, в спячку не впадают?

Вероятно, Обручев бы изрядно опозорился, если бы из темноты не выступил дерганой тенью Никольский.

— Владимир Афанасьевич, Катя вернулась! — в полный голос заявил он.

— Что вы орете? — огрызнулся геолог. — Над водой голос далеко разносится.

— Особенно по ночам, — согласился зоолог, не понижая тона. — Да им не до нас, там такая стрельба, я вижу…

— Я бы на вашем месте опасался «черных петухов», — мстительно предупредил Обручев. — И стимфалид.

Рядом с Никольским показалась из темноты монументальная туша тератавра. Динозавр попытался отхватить у своего благодетеля полу шинели, но зоолог ловко вырвал обслюнявленное сукно из клюва жадной твари, сунув взамен ветку. Тварь захрустела, перемалывая сухой, волокнистый хвощ, точно укроп. Снежинки ложились на костяной панцирь и не таяли.

— Значит, не впадают, — заключил боцманмат. — А жалко. Так бы их, спящих, и на вертел. Зато мясо само пришло.

— Но ведь какая умница! — восхищенным шепотом продолжал Никольский. — Тупая-тупая, а поняла, что с людьми сытнее и безопаснее.

В голове у Обручева что-то щелкнуло, соединяясь, да так громко, что геолог не удивился бы, обернись кто на шум.

— Послания апостольские хорошо помните, Александр Михайлович? — спросил он, шагнув к меланхоличной зверюге. — К фессалоникийцам, например?

— Признаться, не наизусть, — ответил озадаченный зоолог. — А что?

Обручев поднял с земли брошенный кем-то матросский мешок и аккуратно повесил на торчащий из динозавровой спины шип. Катя даже не шевельнулась.

— Ибо сказано, — промолвил он, — «если кто не хочет трудиться, тот и не ешь». Лейтенант! — окликнул он Злобина. — Подойдите к нам, будьте любезны. У меня появилась одна мысль…

На палубу «Манджура» ложились редкие снежинки. После бури на море стояла тишина: не штиль, отяготевший предвестием близкого шторма, а упокоение обессилевшей природы. Синее мерцание Зарева смешивалось с предрассветным сиянием на востоке, отсеченным от ртутно блестящего моря черным иззубренным лезвием прибрежных скал. Темный воздух наливался бестеневым светом.

— Доплыли, — с удовлетворением заключил мичман Шульц, с которым судьба опять столкнула Мушкетова — на сей раз на палубе. — Смотрите, Ручка торчит.

Сам геолог не смог бы ради спасения бессмертной души отличить скалы на входе в бухту от плотного строя таких же риолитовых утесов, тянувшихся вдоль побережья, сколько хватало глаз и дальше.

— Что… — пробормотал он. — Да нет, померещилось.

— Огни, — внезапно сообщил Шульц, подобравшись. — Огни на берегу.

— Что-то случилось? — по привычке переспросил геолог и тут же перебил себя: — Извините. Но что могло случиться? Ведь это же нам сигналят?

— Сигналят нам, — согласился мичман. — Оставайтесь тут.

Он скрылся в полумгле. Мушкетов остался один.

Огни вдалеке колыхались, и спустя минуту-другую молодой ученый сообразил, что происходит это не оттого, что покачивается на волнах канонерка: кто-то на берегу семафорил факелами.

Что могло случиться за неделю в охотничьем лагере? На ум приходило только нападение местных хищников: по описаниям Талы и Рэндольфа, птицы-дьяволы были достаточно опасны, чтобы загнать уцелевших на прибрежные скалы ждать избавления.

Тишину наполнил тяжелый топот сапог, разорвали команды, пробили резкие хлопки. «Манджур» ложился в дрейф. За спиной прижавшегося к релингу Мушкетова пробегали матросы. В конце концов он не выдержал рабочей суеты, в которой не мог принять участия, и спустился в кают-компанию.

По дороге он столкнулся с капитаном Колчаком. Тот, не обратив на ученого внимания, продолжал выговаривать что-то лейтенанту Бутлерову:

— …Что значит — непонятно? «Немцы»! «Англичане»! Вам верить, так в бухте полный интернационал собрался…

Угол кают-компании, выделенный для ученых занятий, в отсутствие большей и лучшей части исследователей, как правило, пустовал, но не сейчас: под лампой сидела, сгорбившись, Тала. Перед ней Мушкетов с изумлением увидал не что иное, как книгу — собственно, единственную книгу на английском среди немецких и русских томов, загромождавших полку. Филиппинка пыталась осилить «Происхождение видов». Судя по немногочисленным перевернутым страницам, получалось у нее плохо.

— Что случиться? — спросила она, подняв голову, с обычной своей прямотой. — Беда?

— Не знаю, — ответил Дмитрий, усаживаясь рядом. Ему и не подумалось, что такое поведение может показаться кому-то излишне смелым: странным образом он воспринимал филиппинку как товарища, а не как представительницу слабого пола. — Слышал, капитан говорил что-то об англичанах. Возможно, британский корабль зашел в бухту.

— Лайми — значит, беда, — убежденно проговорила Тала. — Лучше экек в лесу, чем лайми на море.

В свои неполные двадцать мичман Гарланд успел, как сам он считал, повидать многое. Однако, едва ступив на палубу «Ильтиса», он понял, что этим утром совершил очень крупные ошибки, целых две. Во-первых, напросился в «досмотровую группу» к Харлоу, а во-вторых — позавтракал.

Наверное, была еще и третья: поднявшись на канлодку и увидев первые трупы, он пошел следом за остальными, а не спустился обратно в шлюпку. Там, на корме, убитые выглядели почти пристойно — немцы из орудийных расчетов 88-миллиметровок и навалившиеся сверху британские матросы. Бывшие враги в посмертии выглядели почти мирно, будто засиделись всей гурьбой в портовом кабаке, да и уснули где пришлось, так и не разняв объятий. Дальше было хуже — сбивший вторую дымовую трубу шестидюймовый снаряд осыпал палубу канлодки крупными осколками, не питавшими почтения к живым, а уж к мертвым — тем более.

Но хуже всего было у рубки — одного лишь взгляда на открывшуюся там картину хватило юному штурману, чтобы в следующий миг навалиться животом на фальшборт. Слишком резко — в какой-то миг он едва не улетел следом за овсянкой, но, к счастью для мичмана, его вовремя ухватили за ворот штормовки.

— Не стоит, — даже «слабой» рукой — правая, в гипсовом лубке, была примотана повязкой — майор Кармонди без всяких видимых усилий выдернул мичмана обратно на палубу. — Сегодня плохой день для купания… если вы не везунчик вроде меня.

При других обстоятельствах Гарланд вряд ли бы счел везучим человека, который сначала получил две пули, а затем почти час играл в смертельную игру с холодными волнами, пока один из уцелевших прожекторов «Бенбоу» не вытащил для него счастливый билет. Но сейчас одного взгляда на палубу возле рубки «Ильтиса» вполне хватало, чтобы понять — Кармонди действительно повезло…

…как очень и очень немногим.

— В-верю, сэр, — сквозь зубы выдохнул мичман. — П-полностью и б-безоговорочно.

— У вас, как я погляжу, нервы крепче, — обратился майор к стоявшему чуть дальше Харлоу. — Или уже приходилось видеть подобное?

— Подобное — приходилось, — чуть помедлив, сухо произнес капитан-лейтенант. — Но такого… — он покачал головой.

— Вот и мне… не приходилось, — забывшись, Кармонди попытался взмахнуть правой рукой и тут же скривился от боли. Бурое пятно на стянувшей его предплечье повязке стало заметно шире. — Всякое бывало, помню одно жаркое дело… но здесь — прямо как на скотобойне.

Капитан-лейтенант огляделся еще раз.

— Да, — согласился он. — Вы подобрали очень хорошее, правильное слово. Бойня.

— Большую часть всего этого кошмара сотворил он. — Кармонди уже было занес ногу, но в последний миг передумал и ограничился тем, что указал на черную птицеподобную ящерицу стволом «веблея». — Не знаю, что это за дьявольское отродье и в какой преисподней его изловили, но если другие здешние твари хотя бы вполовину так опасны, мы можем забыть о «колбасниках». Пара дней — и от них даже костей обглоданных не останется.

Сохранения боевого духа ради Кармонди не стал упоминать, что из пятерых убитых перед рубкой двое пострадали от огня своих же товарищей, в панике открывших огонь по ошалело метавшейся, словно огромная моль, когтистой твари.

— Сэр…

Харлоу обернулся — к ним торопливым шагом, почти припрыжку подбежал Китон, второй инженер-механик «Бенбоу», отправленный вниз для осмотра машинного отделения канонерки.

— Что с машинами? — быстро спросил Харлоу. — Сильно повреждены? Ремонт возможен?

— С виду машины в полном порядке, сэр. — Механик провел рукой по лбу, оставив взамен пота черно-угольную полосу. — Конечно, мы еще не пробовали разводить пары, но с виду — никаких повреждений. Я бы даже сказал, сэр, они в лучшем состоянии, чем наши собственные механизмы.

— Что-то вид у вас больно нерадостный для такой превосходной новости, — фыркнул Кармонди. — Ну же, выкладывайте.

— Проблема в артпогребах, сэр. Там на дверях кое-что прилеплено.

— Прилеплено? — недоуменно переспросил Харлоу.

— Сургучом, сэр. С оттиском корабельной печати. Вот этот был на двери носового, — механик протянул Харлоу тетрадный листок. — Думаю, это вам, сэр.

— Думаю, это всем нам, — мрачно буркнул Харлоу. Писавший явно торопился — буквы были разной величины и кренились в разные стороны, одно из двух слов было с ошибками, но при этом смысл надписи был совершенно однозначен: «Опасность, мины!»

— Погреба заперты, — дождавшись, пока Харлоу передаст записку майору, продолжил Китон. — Но… если приложить ухо к замочной скважине, слышно вполне отчетливое тиканье.