Грохот орудий за спиной застал Дмитрия Мушкетова врасплох. Стоя в намокших (прыжки через прибой хороши в исполнении кого-нибудь другого) брюках на скользком от водорослей камне, геолог с трудом удерживал равновесие, балансируя двумя увесистыми баулами. На втором выстреле удача ему изменила. Нога сорвалась, до лодыжки уйдя в ледяную воду. Хуже от этого, правда, не стало, потому что в сапогах у геолога уже хлюпала половина Тихого океана. Мушкетов застыл в нелепой позе: выбраться, не опуская баулов, у него не выходило, а пристроить багаж было некуда.

— Руку давайте, вашбродь, — предложил Горшенин.

— Да что же это такое! — воскликнул молодой ученый, пытаясь выкарабкаться из своего стесненного положения, но снова оскользнувшись на третьем выстреле.

— Сейчас им Александр Михайлыч-то покажет… — мстительно проговорил Горшенин, вглядываясь поверх плеча Мушкетова в бурное, искристое море. — Ага!

— Что? — Геолог наконец нашел точку опоры, выкарабкался обратно на камни и поковылял, с трудом нашаривая надежную опору, вверх по скальной осыпи.

— Не, не доплывут, — заключил боцманмат. — Накрыло, последним выстрелом-то. Туда и дорога.

— Да что тут вообще творится?! — возопил геолог. — Сначала вы с берега сигналите, потом вдруг, как гром с ясного неба, высадка, чуть не полкоманды на берег, теперь пальба… Что происходит?

— Ну, это вы лучше, ващбродь, у капитана спросите, — отговорился Горшенин. — Тут, пока вас не было, дивы дивные творились.

Молодой человек украдкой скрипнул зубами. Неизвестность тяготила особенно, когда всем вокруг, казалось, было совершенно понятно, что происходит и как в этом случае поступать, и только один Дмитрий Мушкетов болтался поплавком в проруби, бессмысленно озираясь и мешая матросам, перетаскивавшим от шлюпок тюки и ящики.

Капитан Колчак, естественно, занял наблюдательную позицию на вершине той самой скалы, откуда Горшенин сигналил подходящему «Манджуру». К тому времени, как геолог вскарабкался к нему, малодушно оставив багаж внизу, британский катер уже практически скрылся под волнами. Виднелся только выставленный из воды нос да головы плывущих матросов.

— Александр Васильевич! — воскликнул Мушкетов, высматривая среди бурунов плавники жутких ихтиозавров, которые, по его мнению, непременно должны были сплыться со всего океана на легкую добычу. О том, что грохот пушек распугал даже вездесущих сордесов, он как-то не подумал. — Что происходит?

— Происходит самоуправство, — ответил капитан тоном, каким могла бы разговаривать якорная цепь. — Или пиратство. Зависит от точки зрения.

С точки зрения Мушкетова, «пиратство» могло происходить где-нибудь у берегов Рифа или среди малайских островов, но никак не близ неведомой земли, с участием военных судов уважаемых держав.

— Кажется, англичане решили, что если свидетелей их беззаконному нападению не останется, то оно сойдет им с рук, — пояснил он. — Не сойдет. Или нам удастся обезвредить их броненосец и совершить правосудие, или «Манджур» отправится в обратный путь с известиями об этом возмутительном случае.

— Но провианта…

— Не хватит на всю команду, — прервал Колчак. — Знаю. Поэтому мы останемся здесь.

Геолог решил, что двух баулов, пожалуй, будет маловато. Следовало стряхнуть в пустой ящик все, что еще оставалось на борту из экспедиционных принадлежностей. И взвалить кому-нибудь на плечи, потому что перетащить такую гору багажа за пару десятков верст самому будет определенно не под силу.

— Но почему не отправить «Манджур» за подмогой сразу? — решился спросить он. — Две недели на плавание в одну сторону… месяца через полтора он вернется, а с ним и…

— И с ним — кто? — Колчак безрадостно усмехнулся. — Вы, молодой человек, совершенно в морских делах несведущи. «Манджуру» просто некого с собой приводить. Нет в составе Тихоокеанской эскадры корабля, способного справиться с завалящим британским броненосцем. Случись что, и флот снова, как в четвертом году, придется гнать с Балтики. Так что мы обязаны справиться своими силами.

— Справиться с чем?! — возопил совершенно запутавшийся Мушкетов.

— С задачей экспедиции, — жестко ответил капитан. — Найти новые земли. Обследовать. И закрепить за Российской империей. Невзирая на любое противодействие.

Геолог уставился на него, как на буйнопомешанного: с недоумением и опаской.

— Вы сами говорите, что у нас нет никакой возможности это сделать!

— Ну и что? — Колчак, в свою очередь, удивился непритворно. — Si c’est possible, c’est fait; impossible cela se fera.

— Не знаю, позавидовать ли вашей уверенности, — сдался Мушкетов. — Но не говорите, что для этого надо высадить половину команды на берег!

— Часть команды придется высаживать в любом случае. Провизия, — практично напомнил Колчак. — Если «Манджур» еще несколько дней продрейфует у берега, то на обратный путь ее на всех не хватит, как вы помните. И чем больше матросов останется, тем выше наши шансы уцелеть и тем дольше корабль сможет оказывать оставшимся поддержку.

— Какую? — уныло осведомился молодой человек, мысленно уже переживший несколько месяцев в лагере на необитаемом берегу.

— Огневую, — отрубил капитан. — Так что извольте взять себя в руки и подумать, чем вы можете быть полезны нашей экспедиции.

— Я геолог, — ответил Мушкетов. — Я могу найти рудную жилу, провести съемку местности и сделать каменный топор своими руками. Если вы ждете от меня чего-то еще, то будете разочарованы.

— В таком случае хотя бы не путайтесь под ногами, — холодно ответил Колчак.

Внизу послышался шум. Геолог опустил взгляд: под скалой топтался запыхавшийся матрос. Вскарабкаться наверх он не мог: на крошечной площадке ему не хватило бы места.

— Там! — выдохнул матрос, размахивая руками. — Там, за скалами! На берегу!

— Пойдемте, господин ученый. — Колчак с легкой насмешкой на губах уступил Мушкетову дорогу. — Посмотрим, что там вынес прилив.

Разумеется, не прилив: волны, поднятые титаническим штормом, обрушились на скалы, вынося плавник, водоросли и морских обитателей. Водоросли, несмотря на холод, начинали подгнивать. Обитатели моря, выброшенные из привычной среды, — тоже.

А когда такой обитатель превосходит размерами шлюпку, смердеть от него начинает просто невыносимо.

— Это не ящер, — без нужды отметил очевидное Колчак, стараясь дышать через рот.

Молодой геолог кивнул.

— Сколько в ней будет? — попробовал прикинуть он. — Аршин десять?

— Двенадцать, — поправил Колчак. — Развивайте глазомер. Но до чего несуразная рыбина…

Про себя Мушкетов решил, что «несуразная» — слишком мягкое слово. Тушу словно слепили наскоро из двух половин, причем голова решительно превосходила габаритами туловище. Огромные жаберные крышки топорщились, белесый глаз величиной с тарелку слепо таращился в небо. Покрытый полупрозрачной чешуей хвост уходил в воду.

— Пожалуй, белугу такую, царскую, можно на Каспии встретить, — заметил капитан, обходя полураззявленные челюсти. — Но чтобы на берегу… Кажется, нас занесло в страну великанов. Морские змеи, гигантские рыбы и прочая допотопная нечисть. Чем она, интересно, питается? Зубов не видно.

Геолог присмотрелся.

— А знаете что, Александр Васильевич… — Он шагнул к рыбине, переступив через неимоверно длинный, похожий на крыло грудной плавник, вцепился обеими руками в склизкую жаберную крышку, потянул. Изнутри понесло таким смрадом, что стошнило бы и вурдалака, но ученый решительно запустил руку в собравшуюся на жабрах гниющую буро-зеленую массу. — Да! — воскликнул он. — Конечно! Помогите мне… — Он осекся, решив, что капитан не станет пачкать руки. — Помогите мне кто-нибудь.

Молодой ученый попытался приоткрыть рыбе пасть. Получилось с трудом. Колчак молча встал рядом, налег.

— И что вы хотели там увидеть? — спросил он, морщась.

— Отпускайте, — скомандовал Мушкетов. — У нее глотка шириной в кулак. И жабры как мухобойки. Она питается планктоном, мельчайшей…

— Я знаю, что такое планктон, спасибо, — иронически заметил Колчак.

Геолог нервически хихикнул:

— Знаете, кого мы нашли? Это же чудо-юдо — рыба-кит!

— Вроде китовой акулы, — кивнул капитан. — Безобидное создание. Но вот что меня смущает: у китовой акулы глаза крошечные. Видит она плохо, врагов не имеет. А у этой…

— Вы гляньте с другой стороны, — посоветовал Мушкетов.

Капитан вопросительно посмотрел на него.

— Не на меня. На рыбу, — уточнил геолог.

Выброшенную на берег тушу естественным образом повалило. Поэтому разглядеть огромную рваную рану, полускрытую белесым скользким брюхом, можно было лишь под определенным углом. Чьи-то колоссальные зубы вырвали здоровенный кусок мяса вместе со шкурой и костями. В гниющей плоти копошились рачки.

— Потому ее и вынесло волнами, — добавил ученый. — Смотрите, какой сильный хвост, обтекаемая форма. Хороший пловец. Здоровая, она бы уплыла от берега. Как это сделал «Манджур». А подранку в здешнем море не жить.

— Да уж, — хмыкнул Колчак, мрачнея на глазах.

Дмитрий Мушкетов слишком поздно вспомнил, что его слова можно отнести и к той ситуации, в которой оказались русские моряки. Или английские. Или немецкие. Так или иначе, а Новый Свет возьмет свою дань.

Обручева разбудил стук топоров. Трещали ветки, кто-то молодецки хекал, взвизгивала пила, слышались голоса — новый лагерь жил своей жизнью, проходившей мимо дремлющего на груде мешков ученого. А за спиной этой жизни стояла жизнь иная: щебетали птицы, поскрипывали какие-то насекомые, с размеренностью метронома хрустела ветками прожорливая Катя.

Геолог открыл глаза. За то время, что он приходил в себя, матросы расчистили неширокую вырубку в подлеске: поменьше, чем был лагерь на берегу. Похоже было, что Злобин и не собирался ставить, как прежде, отдельные палатки, которым не хватило бы места: из обтесанных стволов уже соорудили каркас для общего шатра, упиравшийся в каменную стену утеса, что, возвышаясь над лагерем, заслонял его от наблюдателей со стороны бухты.

Потеплело. Солнце, размывчатое и белое, все же сумело вскарабкаться на полдороги к зениту и, обессилев, пошло на спуск. Землю прочертили растушеванные тени прозрачных деревьев.

Оглянувшись, геолог не увидал поблизости Никольского. Зато видно — и слышно — было Злобина, громогласно командовавшего лесорубами и строителями. К нему Обручев и направился. Подняться на ноги удалось с трудом, но в груди хотя бы больше не сидела злая жаба.

— Вы уже поднялись, Владимир Афанасьевич?

— Вашими молитвами, — вежливо ответил геолог, с беспокойством вглядываясь в лицо лейтенанта. Его серая блеклость ученому очень не понравилась. — Вы бы, право, отдохнули сами. Или Александр Михайлович отчаялся вас уложить? Кстати, я его не вижу нигде.

— Некогда отдыхать, — отмахнулся лейтенант. — Дел невпроворот. Что же до вашего товарища, он отправился к источнику — наблюдать за птичками, как он выразился.

— Один? — ужаснулся Обручев, не ожидавший от зоолога такого безрассудства.

— Нет, конечно! — возмутился Злобин. — Я отправил с ним Черникова. Комендор — человек надежный и отличный стрелок.

— Одного стрелка может оказаться мало, — проворчал геолог.

Лейтенант пожал плечами:

— Пару матросов я послал дозорными, на вершину холма: смотреть, не появятся ли наши товарищи. Или англичане. Или немцы. Или, не приведи господи, эти ваши допотопные твари. И кто останется работать? Дюжины человек не наберется. А вы говорите — отдыхать…

Он отвернулся, чтобы прикрикнуть на матросов, волочивших наспех ошкуренную жердину — кору и луб с жадностью дожевывал тератавр.

— Далеко ли до родника? — спросил геолог. — Стесняюсь спрашивать, не проводит ли меня кто-нибудь. Или без проводника можно обойтись?

— Только возьмите ружье, — посоветовал Злобин. — Тут недалеко, если справитесь с дорогой: лезть надо через расселину, она узкая и круто вниз уходит. Или в обход, но тут, боюсь, как бы вам не заблудиться.

— Как-нибудь пролезу, — отмахнулся Обручев. — Покажите только, в какую сторону идти.

— Вон там, — Злобин указал костлявым перстом. — Обойдете завал — мы повырубили эти заросли, но их жечь неможно, все зеленое, даже не тлеет — и дальше вдоль скалы, вниз через расселину и там напролом. Уже протоптали тропу, должно быть, я несколько раз посылал матросов за водой. Сам родник горячий, и вода чем-то гадостным отдает, но стекает в озерцо, а туда впадает ручей с гор. Вот у озерца и вашего товарища ищите. Не натолкнитесь только в зарослях, а то как бы конфуза со стрельбой у вас не вышло.

Под ногами хрустели ветки. Обручев пробирался сквозь чащу осторожно, стараясь не шуметь, и все равно чувствовал себя так, словно на спине у него прикручена корабельная сирена и кумачовый транспарант «Долой самодержавие!». И вроде бы не стояло в лесу зловещей тишины, когда даже сверчки опасливо умолкают с приближением хищника: пригретая северным солнцем живность голосила вовсю. Что-то щебетало над головой, колотило крошечными молоточками по стеклянной банке, скрипело на разные тона, перебирало невидимые четки, шуршало в корнях и металось среди ветвей. И все равно ощущение смутной угрозы не оставляло человека.

С приближением к берегу пруда заросли становились все гуще. Под ногами подчавкивало. От воды поднимался в неподвижном воздухе прозрачный пар, отдающий железом и тухлыми яйцами. Похоже было, что скальная глыба навалилась своим весом на древний гейзер, и теперь из-под нее сочились кипящие ювенильные воды. Сквозь чащу просвечивали ослепительно-желтые и рдяно-бурые наросты серы у родника.

— Александр Михайлович! — окликнул Обручев вполголоса, стискивая в руках винтовку. — Где вы?

— Идите к берегу, — донеслось над водой.

Геолог раздвинул обсыпанные колючими почками гибкие, зеленые побеги и оказался на самом берегу. Можно было ожидать, что вода окажется чистой: ручей тек с близких гор, родник бил из-под земли. Но пруд наполняла насыщенная бурая жижа. Запах гнили мешался с сероводородной вонью.

Горячая вода стекала в низину по ступенчатым уступам, обросшим соломенной серной бородой. На одном из этих уступов, более широком в сухой его части, и примостился зоолог вместе с охранявшим его комендором. С насеста пруд виден был как на ладони. Никольский приветственно помахал Обручеву рукой, потом прижал палец к губам — мол, не кричите — и поманил к себе. Черников только бросил беглый взгляд и вновь принялся осматривать берега в поисках возможной опасности.

— Караулите у водопоя? — спросил Обручев, добравшись до импровизированного наблюдательного поста.

Никольский мотнул головой.

— Здесь нет водопоя, — ответил он вполголоса. — За полдня мы не увидели ни одного животного крупней лисы. Если бы здесь водились лисы.

— Тогда что же вас держит? — с интересом осведомился геолог. — Я-то найду образцов под ногами, хотя бы в подтверждение принципу актуализма. А вам бы, может, стоило наверх подняться, оттуда равнина видна.

— За эти полдня, — отозвался Никольский, — я уже дважды переосмыслил свое понимание здешнего животного мира. Неохота останавливаться.

— Просветите тогда уж и меня, — предложил Обручев, присаживаясь на выломившийся из стены родникового колодца кусок рыжего кремнистого туфа.

— Осторожно! — вскрикнул Никольский. — Замрите!

— Что случилось? — встревожился геолог, застыв в неудобной позе.

Зоолог ловко смахнул веткой что-то, лежавшее совсем рядом с опиравшейся о камень рукой старого ученого.

— Эти твари очень больно кусаются, — объяснил он. — Вроде бы не ядовиты, но… было крайне неприятно.

— Мне, — веско промолвил Черников. — Она меня укусила.

Обручев вгляделся. За пол-аршина от свисавшей с камня полы шинели перебирало передними лапками насекомое невыносимо омерзительного вида.

— Экая пакость! — помимо воли вырвалось у геолога. — Таракан, что ли?

Для прусака существо определенно было крупновато: с большой палец. Приплюснутое, длинноногое, оно вполне уместно выглядело бы на бробдингнегской кухне, если бы не передние лапы — вытянутые и когтистые. Они не касались земли и хищно трепетали на весу на пару с длинными, хрупкими усами. Из-под жильчатых крыльев проглядывало блеклое жирное брюхо.

— Не совсем, — отозвался Никольский. — Похоже, что это общий предок тараканов и богомолов. Хватает добычу передними лапами и тащит в рот. Челюсти у него — дай боже.

— Переходная форма? — переспросил Обручев.

Зоолог с детской непосредственностью пошевелил насекомое палочкой. Тварь зашипела — Обручев дернулся от неожиданности — и цапнула палочку когтями.

— Или очередное природное меккано, — ответил он. — По всем признакам это новокрылое насекомое. При этом туловище и особенно проторакс у него совершенно тараканьи, передние ноги — почти богомольские, а сзади… видите?

— Жало? — предположил Обручев, близоруко прищурясь.

— Яйцеклад, — поправил Никольский. — Вообще-то у тараканов и богомолов нет яйцеклада. Примитивная черта? Или очередной кусочек головоломки, который природе некуда было пристроить?

— Природа, — ответил геолог, — расточительна. Лишние куски головоломки она выбрасывает. Так что вы хотели мне показать отсюда?

— Гляньте на берег, — предложил Никольский. — Нет, не в эту сторону. Вон туда, где родник впадает в пруд: там каменистая отмель.

В первый момент Обручеву показалось, что он и видит отмель. Потом камни пошевелились, и образ сложился.

— Я же сказал, что природа расточительна, — вполголоса ответил он. — Меня уже почти не удивляет это мотовство.

— Меня удивляет не то, какая их там уйма, — проговорил зоолог задумчиво. — Греются в теплой воде… хоть голыми руками их бери. Вы не узнаете этих ящериц?

На взгляд Обручева, ящерицы были совершенно непримечательные. Крупные — в руку длиной, покрытые крупной грубой чешуей кирпичного цвета, совершенно сливавшейся с прудовой грязью.

— На варанов похожи немного, — предположил он.

— Владимир Афанасьевич! Ну какие же вараны? На спину смотрите, на плечи.

— О черт!.. — выдохнул геолог.

— Вот-вот, — подтвердил Никольский с мрачным довольством. — Должно быть, прошлогодний выводок. Рептилии продолжают расти всю жизнь.

— И я буду удивлен, если хоть одна из этого множества достигнет размеров нашей Кати, — довершил его мысль Обручев. — Стратегия трески: оставить множество потомков — хоть один да доживет до зрелых лет.

— Иначе они не могут, — парировал зоолог. — Млекопитающие растут быстро. Птицы растут быстро. Рептилии — нет. Они не могут ухаживать за потомством, пока то не повзрослеет: на это уйдет не один год.

— Но динозавры — не вполне рептилии, — напомнил его старший товарищ. — Тератавр, очевидно, ближе к ящерам. А стимфалиды? Или «петухи». К птицам?

— Возможно, — с неохотой признал Никольский. — Или, как все в этом биологическом чистилище, совмещают черты тех и других.

— По крайней мере, — попытался сменить тему геолог, — мы не найдем того разнообразия животных видов, которого ожидали. Разные этапы роста одних и тех же существ — да хоть тератавров — отличаются, выходит, не меньше, чем гусеница и бабочка. Они питаются иначе и по-другому себя ведут, занимают разные… как бы это выразиться… ниши. Да, ниши в природном порядке.

— Может, «черные петухи» — это молодь стимфалид? — предположил Обручев и сам же ответил: — Да нет, глупость какая. Не может такого быть.