— Не может, — согласился зоолог. — Но мы видели стада титанов одного размера: надо предполагать, это возрастные группы. Мы видим массу молодых тератавров — и гораздо меньше взрослых особей. Все сходится. Они гибнут в нежном возрасте сотнями, и лишь единицы доживают до взрослых лет.

Он вздохнул.

— Начинаешь по-иному смотреть на мир, правда? Если не задумываться, то здесь очень красиво.

Обручев поднял взгляд. По другую сторону пруда высилось гигантское дерево уже виденной издалека породы — покрытое алой молодой листвой. Зрелище это навевало мысли об опиумных грезах, хотя на высоких ветвях виднелись старые листья более привычного оттенка. Ствол был непропорционально толст: спили лесного великана — и на пне можно было бы танцевать. На кончиках ветвей болтались тугие, иссиня-зеленые шишки. По гладкой, коричнево-серой коре вились глубокие трещины, отблескивающие смолой.

Великанские эти деревья росли поодиночке. Над родником склоняли ветви здешние почти-лиственницы, обрастающие нежно-зеленой широкой хвоей, похожей на серпантин. От них несло канифолью и чем-то еще — незнакомым, химическим. Не сразу геолог вспомнил: так пахло от динозавров.

— Птицы поют, — вздохнул он. — Как дома…

— Ну что вы! — усмехнулся зоолог. — Владимир Афанасьевич, какие же тут птицы? Вон, приглядитесь, экий красавец.

Он указал на низкую ветку. В развилке угнездилось невообразимое существо, поглядывавшее на людей живыми черными глазками. Пожалуй, если бы кому-то пришло в голову скрестить чихуа-хуа с вороной, а полученное извращение естества отдать на растерзание восторженной юнице с кружавчиками и флердоранжем в голове… нет, даже тогда не удалось бы добиться достаточной степени несуразного уродства. Расцветка у существа была абсолютно дикарская, начиная с ярко-оранжевых полос по щекам и вдоль крыльев и кончая грудью в черные по белому горохи. А вместо длинного хвоста-балансира на гузке у нее торчали шесть длинных… в первый момент Обручеву показалось, что перьев, но потом тварь шевельнулась, и видно стало, что нет — то были тонкие роговые пластины, наподобие тех, что росли у стимфалид вдоль крылапы. Полупрозрачные, они играли на солнце перламутром, то складываясь наподобие веера, то раскрываясь.

— Спой, светик, не стыдись, — вполголоса попросил Никольский.

Будто послушавшись, существо подняло голову и надуло горловой мешок. Из зубастого клюва исторглась протяжная трель, мелодичная, но отчего-то тревожная: будто дальние фанфары трубили отход.

Что-то стремительное, размывчато-пестрое вылетело из сплетения ветвей в вышине, ударило, отскочило в сторону, скрывшись за стволом. Песня оборвалась. Крошечное пестрое существо обмякло, но его тельце не успело свалиться с ветки, как его подхватила пасть стремительного убийцы. Тварь огромным прыжком преодолела расстояние до соседнего дерева, не уронив добычи, и пропала из виду.

— Мне показалось или… — медленно проговорил Обручев.

— Мне тоже показалось, — подтвердил Никольский. — У него было четыре крыла.

— Мистер Гарланд, подойдите сюда, будьте так любезны.

Мичман покорно обернулся. Когда тебя просит капитан, даже если это всего лишь капитан морской пехоты, простому мичману не стоит упираться.

Лейтенант Додсон, мнение которого для Гарланда стояло наравне с уставом и Библией, полагал капитана Фицроя надутым индюком. Хуже того, схожего мнения придерживался и майор Кармонди, оставивший Фицроя на «Бенбоу» в то время, как сам отправился брать на абордаж немецкую канонерку. В результате капитан Фицрой оказался самым свежим и бодрым из офицеров. Гарланд подозревал, что майор бы предпочел лично проследить за тем, как его подчиненные осматривают брошенный немецкий лагерь, но Кармонди не мог отлучиться с борта: звуки выстрелов от входа в бухту были слышны даже на берегу. Пришлось отправить взамен Фицроя, утешая себя тем, что никаких глупостей тот натворить не сможет. А вдогонку послали мичмана, потому что тот единственный мог подсказать дуболомам-морпехам, что именно следует искать… хотя никто на самом деле не верил, что немцы могли просто бросить снятые с паровой машины охладительные трубки.

Сейчас четверо морпехов деловито обыскивали лагерь, еще один копался в груде мусора — бог весть, что он собирался там отыскать, — зато еще с дюжину стояло в карауле вокруг расчищенной немцами площадки, не отходя от нее ни на шаг. Капитан Фицрой наблюдал за этим безобразием с таким видом, словно устроил парад в честь коронации. Пока что мичману удавалось избегать общения с ним, держась подальше и время от времени многозначительно окидывая взглядом бухту, — с кольцевого кратерного гребня, за которым притаился лагерь, открывался отличный вид на обездвиженного «Адмирала Бенбоу», изрядно потрепанный в ночной атаке «Ильтис» у берега и угрожающие скалы на острове в центре залива.

— Вы, мистер Гарланд, решили самолично перебить всех встречных гуннов? — с насмешкой поинтересовался Фицрой. — Вряд ли вам пригодится ваша винтовка.

— Лучше все немцы на свете, чем один динозавр, — ответил Гарланд.

— Динозавр! — Фицрой фыркнул. — Немцы скормили вам эту нелепицу, чтобы напугать и сбить с толку. Кажется, это им удалось.

Мичман поднял брови. Впрочем, Фицроя не было на палубе в те минуты, когда вдоль кромки кратерного вала проходило стадо чудовищ.

— Это нелепое создание, которое они натравили на наших парней ночью? Ответьте мне, мичман, что у него общего с доисторическими ящерами? Уродливая хищная птица, и только. Опасная, не спорю, но когда это британских исследователей останавливали дикие звери? Вы можете себе представить, чтобы Стэнли или Родс повернули назад, заслышав львиный рык?

Взгляд капитана затуманился.

— Хотя интересно было бы поохотиться на здешнюю дичь. Вы, мистер Гарланд, охотник?

Молодой человек покачал головой.

— Зря. Вот времяпровождение, достойное британского джентльмена.

«Так то джентльмена», — подумал Гарланд.

— Боюсь, что с этим придется подождать, — ответил он. — Пока что мы, как видите, не встретили вокруг лагеря ни одного зверя крупнее, чем вот этот.

— Где? — вскинулся Фицрой.

— Да прямо у вас под ногами, — с потаенным злорадством ответил мичман.

На брошенном впопыхах бежавшими немцами куске парусины устроилась толстенькая зверушка, похожая на полосатого хомяка. Рыже-черная мордочка смешно морщилась на солнце.

— Какая бесстрашная, — проговорил капитан, нагибаясь. — Никогда не видела людей.

Хомяк смерил его презрительным взглядом и тяжело приподнялся на лапках. Отвернувшись от Фицроя, зверушка несколько раз на собачий манер шваркнула коготками задних лап по парусине, будто закапывая капитана. Гарланд подавил смешок.

— Ах ты… — Фицрой оборвал себя, очевидно не желая позориться несдержанностью перед низшими формами жизни вроде мичманов. — Ну-ка…

Он протянул руку. Животное угрожающе зашипело, но с места не сдвинулось, лишь еще раз пнув воздух белыми острыми шпорами.

Фицрой ухватил ее за шкирку и ловко поднял, придерживая левой рукой под брюхо.

— Поймал! — воскликнул он торжествующе, выпрямляясь. — Отбивается…

Голос его оборвался.

Гарланд смотрел прямо на него, и последующий кошмар запечатлелся в его памяти до мельчайших подробностей. Но подробности эти дошли до сознания далеко не сразу. Впоследствии он еще не раз посреди белого дня вываливался из кошмарного сна наяву, еще удерживая перед внутренним взором очередную картину, будто память безжалостно нарезала считаные секунды на тысячу дагерротипических снимков. А тогда у него не хватило времени даже сойти с места или протянуть руку. Не хватило бы времени и крикнуть, даже если бы голос не изменил мичману.

Лицо Фицроя залила мраморная белизна. Казалось, что на капитана глянула легендарная Медуза: каждая мышца обратилась в камень, сведенная спазмом. Только глаза, миг назад серые, почернели, но остались живыми. Лишь живое чувствует боль.

Неуклюжей статуей Фицрой начал крениться набок, очень медленно. Тело его оставалось почти неподвижным, лишь вздрагивая местами оттого, что последние мышцы охватывала мучительная судорога. Казалось, что наступила полнейшая тишина; сознание Гарланда отсекло все прочие звуки, и оттого казалось, что пушечными залпами гремит хруст костей. Плечи, бедра, ключицы ломались под давлением сведенных мускулов. Руки, ноги шли уродливыми буграми, полными костяных обломков.

И только когда превратившееся в мешок боли тело рухнуло на пружинистый стланик, оно обмякло: мгновенно и бесповоротно.

Сведенные пальцы разжались. Полосатый хомяк завозился в мертвой руке, выбираясь на свободу.

— А-а… — просипел Гарланд.

Ветки стланика зашевелились. Из-под буро-зеленого ковра наружу выполз, переваливаясь и колыхая толстыми боками, еще один зверек. Понюхал бледное ухо мертвеца, чихнул, зашипел.

За ним, не успели сомкнуться ветки, выбрался на солнце еще один. И еще.

Первый зверек посмотрел на мичмана подслеповатыми глазками и деловито направился к нему, шурша по стланику шпорами на задних лапках.

И только тогда Гарланд закричал.

— По-моему, — сказал майор, глядя на бледное лицо вытянувшегося на носилках Нергера, — вы совершенно зря не прислушались к совету доктора.

Капитан «Ильтиса» сделал вялый жест рукой.

— Сейчас мне нужна ясная голова, а не бредовые сновидения. К тому же, — Нергер покосился на тент справа, — у меня далеко не самое тяжелое ранение, а запас морфия не бездонен. И сомневаюсь, что нам удастся пополнить его в ближайшее время.

Стоявший у входа в палатку Отто успел заметить скользнувшую по лицу майора тень. Конечно, вряд ли Леттов-Форбек настолько уж сильно волновался о самочувствии капитана. Скорее всего, майор не без оснований полагал, что лично для него спящий Карл Нергер будет намного полезнее бодрствующего и отдающего распоряжения.

Возможно, что-то подобное уловил и сам Нергер.

— Пауль, у меня не так много сил и времени, чтобы тратить их на дипломатию, поэтому я буду с вами откровенен. Мой опыт закончился там, — капитан качнул головой, — на «Ильтисе». А по части действий на суше у нас хоть и наличествует некоторый опыт, но ваши знания в этой области настолько превосходны, что было бы преступлением ими не воспользоваться. Поэтому, — повысил голос Нергер, — начиная с этого момента и до нашего возвращения на канлодку я передаю вам командование над экспедицией.

Леттов-Форбек встал с табурета и, картинно вытянувшись по стойке «смирно», щелкнул каблуками. Только сейчас Отто с легким изумлением обратил внимание, что майор — единственный из присутствующих — гладко выбрит и затянут в свежий, без единого пятнышка, мундир. Учитывая, что Форбек, как было доподлинно известно лейтенанту, весь вчерашний день и большую часть ночи провел на ногах, это выглядело почти как чудо.

— Благодарю вас, господин капитан. Считаю должным сказать, что восхищен вашим решением. Немногие способны…

— Пауль, — перебил майора Нергер, — я с большим удовольствием выслушаю ваши комплименты, но как-нибудь потом, на борту «Ильтиса» или, еще лучше, в одном из ресторанов Циндао. А сейчас давайте перейдем к более насущным проблемам. У вас ведь уже имеется план действий, не так ли?

— Да.

Стола в палатке, разумеется, не было — вместо него рядом с носилками был поставлен ящик от снарядов. Осторожно сдвинув ближе к краю стоявшие на нем чашки, Форбек выложил на освободившуюся поверхность лист бумаги.

— На нормальную карту это, конечно, мало похоже, — извиняющимся тоном добавил он. — Рисовать кроки местности я невзлюбил еще в училище, но, к сожалению, наш штатный картограф умудрился выбыть из строя… по части рисования.

— Он что, сунул руку в пасть динозавру? — спросил Отто, припоминая свою утреннюю встречу с приват-доцентом. Беренс выглядел бледнее собственного привидения, а бинтов на его руке хватило бы на простыню.

— Нет, — фыркнул майор, — он всего лишь рассек себе мякоть ладони, когда пытался сорвать местный хвощ.

— А-а, понятно.

— Наш лагерь сейчас… — карандаш в руке Форбека скользнул от полукруга береговой линии вдоль жирного червяка ручья, — …вот здесь.

— А где русские?

— Их старый лагерь был, как и наш, рядом с берегом. — Майор указал на перечеркнутый кружок по другую сторону ручья. — На рассвете я выслал туда двух человек. Согласно их докладу, русский лагерь пуст. По всей видимости, снялись они позже нас, скорее всего — после ночного боя. Следы еще свежие.

— Эти двое нашли новое местоположение их лагеря? — отрывисто спросил Нергер.

— Нет, — карандаш Форбека завис над листом, — это в их задачу не входило. Кроме того, наверняка они, как и мы, попытаются эти следы запутать.

— Плохо.

— Плохо было бы, останься русские на месте, — живо возразил майор. — Они могли бы слишком уж многое рассказать британцам — как-никак их отряд исследовал этот берег минимум на неделю дольше нас. Разумеется, нам надо будет установить с ними контакт… но это не первоочередная задача.

— А какова же первоочередная?

— Британцы! — тонкий грифель уперся в коробчатый силуэт посреди бухты. — Совершенно ясно, что в покое они нас не оставят… причем ждать их действий стоит в ближайшее же время.

— Согласен, — кивнул Нергер. — Им наверняка хочется покончить с нами как можно скорее — ведь в любой момент в эту бухту могут зайти другие корабли.

— Именно.

— Но им, — задумчиво произнес Нергер, — придется здорово потрудиться, чтобы найти нас. Благодаря вашей предусмотрительности, Пауль…

— Маскировка просто превосходна, — вставил лейтенант. — Лотар говорил мне, что, когда он утром возвращался от ручья, они едва не прошли мимо. К счастью, один из его унтеров узнал ветки, которые сам же и срезал. Если британцы начнут искать нас по всему берегу, работы у них хватит на до-олго.

— К сожалению, — вздохнул Форбек, — даже самая лучшая маскировка не поможет нам, если они всерьез начнут прочесывать местность. Они, может, и идиоты, но не дураки, а значит, скорее всего, поймут, что с грудой вещей, да еще обремененные ранеными, уйти далеко мы не могли. — Карандаш отчеркнул широкую дугу примерно в десяти километрах от берега. — И главное, мы не могли уйти от источника воды! — Следующий штрих отрубил часть берега по сторонам от ручья.

— Как видите, — продолжил майор, — это нехитрое логическое действие значительно сужает зону возможного поиска. Поэтому мы должны действовать активно. Просто сидеть и ждать, пока на нас наткнутся, — это тактика страуса.

— Ну а какие у нас еще могут быть варианты действий? — удивился Отто. — С винтовками наперевес атаковать стоящий посреди бухты броненосец?

— Лейтенант цур зее! — от волнения Нергер даже попытался приподняться с носилок. — Что вы себе…

— Я… — Голос у Отто сорвался. Он вдруг почувствовал, как накатившая усталость кладет ему свинцовые ладони на плечи, гнет к земле, заставляет огнем вспыхивать раны под бинтами…

— Все в порядке, не стоит так волноваться, право же! — успокаивающе произнес майор. — Я вполне понимаю чувства лейтенанта Шнивинда… в конце концов, он этой ночью уже побывал под огнем британских орудий… в отличие от меня. Но я также надеюсь, что, выслушав мой план, он изменит свое мнение.

— Мы слушаем вас, майор! — С этими словами Нергер бросил на лейтенанта взгляд, явно далекий от симпатии. — Мы очень внимательно слушаем вас.

— В первый момент я собирался навязать британцам ближний бой в кустарнике, — начал майор, — в стиле тех стычек, что нам приходилось выдерживать в Африке, во время войны с гереро. Но, во-первых, здешняя местность для этого не совсем подходящая, а во-вторых, что куда более важно, — у нас для этого совершенно нет подходящих людей. Конечно, ваши матросы имеют неплохую, по меркам флота, стрелковую подготовку, некоторые даже участвовали в стычках с китайцами или дикарями на островах. Но этого совершенно недостаточно. Противник имеет подавляющее численное превосходство, вдобавок он может использовать против нас корабельную артиллерию…

«Да и с подходящим кустарником здесь не очень», — подумал Отто, но вслух ничего говорить уже не стал.

— …поэтому просто вступать с британцами в перестрелку для нас явно невыгодно. Даже размениваясь три к одному, они с легкостью завалят нас трупами своих матросов. С учетом легкораненых мы можем выставить сейчас не более восьмидесяти активных штыков. Минус охрана лагеря… и их уже шестьдесят. Силы противника мне точно неизвестны…

— В экипаже «адмирала» от четырех до пяти сотен человек, — на этот раз Отто решил, что сказать не только можно, но и нужно. — Ночной бой стоил им дороже, чем нам, — я бы оценил их потери не меньше, чем в сорок убитых, и как минимум столько же раненых.

— В боях на суше соотношение раненых к убитым обычно составляет два или даже три к одному, — задумчиво произнес Форбек. — Но в любом случае их слишком много. Зато, — неожиданно улыбнулся он, — с нами Бог и целых шесть пулеметов.

— Пять, — уточнил Нергер. — Один был поврежден во время боя.

— Ваш механик обещал починить его не позднее чем к полудню, — майор, наклонившись вбок, выглянул через проем. — Как раз сейчас он этим очень усердно занимается. Но даже пять пулеметов — это очень много. Я планирую сделать их основой для кампфгрупп, их ядром. Это даст нашим людям преимущество над британцами. Кроме того, — добавил Форбек, — нам явно не стоит сбрасывать со счетов здешних пташек. Пулемет, как мы уже убедились, дает хорошие шансы отбить атаку… по крайней мере, тех тварей, с которыми мы встречались до сих пор.

— Атаку динозавров — да, — согласился Шнивинд. — Но против британцев одних пулеметов будет мало.

— Согласен, — невозмутимо кивнул Форбек. — Поэтому второй важный вопрос — насколько быстро ваши матросы умеют бегать?

Если утром в лагере царила рабочая суета, то к возвращению ученых ее сменили бедлам и столпотворение. Обручев не сразу понял, что народу стало гораздо больше. Расчищенная поляна захватила краями сходы с пологого уступа, обросла баррикадами из стволов, взбугрилась палатками в непривычном множестве.

За спинами матросов геолог высмотрел нескладную фигуру молодого Мушкетова. Юноша переминался с ноги на ногу, пытаясь не заступить никому дорогу, отчего вынужден был исполнять нечто вроде паваны.

— Дмитрий! — воскликнул Обручев, шагнув вперед.

— Владимир Афанасьевич! — От избытка чувств молодой геолог крепко обнял старшего товарища. — Однако и заставили вы нас поволноваться! После рассказов Павла Евграфовича…

— После, все после! — отмахнулся Обручев. — Расскажите лучше, что вы-то здесь делаете? Никак не ожидал увидеть вас на берегу.

— Долгая история. — Мушкетов замялся. — Пожалуй, ее в двух словах не перескажешь.

— Ну, — благодушно заметил старший геолог, — времени у нас будет достаточно. Лагерь, смотрю, расширяется… Разве с вами пришло много людей?

Стоявший за спиной молодого ученого тощенький паренек в матросской одежде не по росту обернулся. У Никольского отвисла челюсть. Обручев, в свои годы повидавший больше чудес, только брови поднял.

— И откуда вы взяли эту юную особу?

Азиатка низко поклонилась — каждому из ученых по отдельности. Когда она выпрямилась, Обручев со всевозрастающим изумлением отметил, что за пояс у нее заткнута книга, причем обложка показалась ему подозрительно знакомой.