— Садраствуйте, — проговорила девушка с трудом. — Гиноо… мистер… Po Dimitri, I speak Englis!

Обручев вспомнил наконец, что за книгу утащила из кают-компании азиатка.

— Я учить английский. Читать книгу, — пояснила женщина, поглаживая добычу по корешку.

Никольский хмыкнул. Ему, должно быть, тоже не доводилось слышать, чтобы язык Шекспира учили по Дарвину.

— Димитри говорить, вы таон-наалам, — продолжала она решительно. — Вы, — она указала на Обручева, — знать кулам-набато, волшебство камня, как Димитри. Вы, — ее палец уткнулся в грудь Никольскому, — знать кулам-набуай, волшебство зверя. Я учиться. Учить английский, учить русский, учить алам… знание. Стать сильной асванг, ведьмой. Сильной, как Димитри.

Филиппинка рухнула перед старшим геологом на колени, вскинув коротко и криво стриженную голову.

— Я служить вам! — зашептала она с яростью. — Много уметь. Я стирать, готовить, носить. Я спать с Димитри, с матросы, со все матросы, с ханту в лесу! Я делать все, что скажете! Только учите меня!

Обручев беспомощно глянул на младшего коллегу. Тот пожал плечами, покраснев. Старший геолог вспомнил, что в Петербурге у его товарища осталась молодая жена с маленькой дочкой. Предложение прямолинейной филиппинки пришлось совсем не к месту.

— Теперь вы понимаете, почему оставить Талу на борту было никак невозможно? — пояснил Мушкетов.

— Похоже, нам всем будет что рассказать друг другу, — хмыкнул геолог.

— А вот и вы, господа, — раздался сбоку голос капитана. — Уже познакомились с нашей гостьей?

Если Мушкетов болтался посреди лагеря маяком, возвышаясь над головами солдат, то низкорослый Колчак выдвинулся из суеты, словно раздвинув занавесь: только что не было его, и — оп! — полог раздвинулся. За спиной его маячил еще один незнакомец, азиат настолько зверского вида, что рядом с ним показался бы красавцем изуродованный Злобин. К этому моменту Обручев уже не удивился еще одному непривычному лицу.

— Капитан! — Обручев коротко кивнул. — Мой коллега успел намекнуть, что вам довелось пережить не меньше приключений, чем нам, оставшимся на берегу. Но я не ожидал увидеть здесь вас.

Колчак пожал плечами:

— Англичане, кажется, твердо решили не позволить вам покинуть этот берег. В таких условиях я не мог оставить на берегу людей меньше, чем нужно для обороны лагеря на протяжении хотя бы полугода. В худшем случае примерно столько времени уйдет на то, чтобы сюда добралась новая экспедиция. Опыт потерпевших кораблекрушение, — он кивком указал на Талу, — показывает, что выжить будет возможно, хотя и не без потерь.

— Владимир Афанасьевич хотел, должно быть, сказать, что не ожидал увидеть лично вас, — вежливо заметил Никольский. — А не кого-то из младших офицеров «Манджура».

Обручев прежде слышал о бешеном нраве Колчака, но списывал такие разговоры на обычное злословие. Теперь ему довелось увидеть капитана в ярости.

Казалось, не человек, а орудийная башня повернулась, взяв опешившего зоолога в прицел двух стволов. Колчак смотрел на Никольского свысока, попирая все законы геометрии.

— Мне, — отчеканил офицер, — уже пеняли в свое время, что бросил товарищей в беде. Больше такому не бывать.

С запозданием геолог вспомнил историю злосчастной экспедиции барона Толля. Тогда большая часть экспедиции, за вычетом двоих ученых и двоих каюров, была вынуждена вернуться из-за недостатка провизии после тяжелой зимовки. Никто вслух не обвинил тогда еще лейтенанта Колчака в трусости, но сплетни имеют обыкновение сгущаться из тишины. Даже отчаянные поиски Толля и Зеберга, предпринятые Колчаком, невзирая на болезнь, не отмыли его доброго имени до конца: если долго и усердно бросаться грязью, что-нибудь да прилипнет. Похоже было, что малые дозы хорошо разбавленной клеветы не привили Колчаку иммунитета к общественному мнению. Скорее наоборот: репутация была его больным местом. Возможно, капитану лучше было бы сейчас остаться на «Манджуре», чтобы вести его в родной порт, а на берег отрядить кого-то из младших командиров… но любой, предложивший такое, рисковал нажить смертельного врага. Да и кем бы мог заменить себя Колчак? Пускай опыт полярных экспедиций не слишком полезен на доисторических берегах — у остальных офицеров не было и такого.

— Не сердитесь, Александр Васильевич, — примирительно произнес Обручев. — Коллега оговорился, бывает. Николая Егоровича вы, верно, отправили отдохнуть? С его ранением…

— Да. — Колчак машинально потер щеку. — Боцманмат мне доложил, но я не думал, что все так скверно. Нашли что-нибудь интересное в окрестностях лагеря?

— Только с научной точки зрения, — коротко отозвался зоолог.

— Тогда не буду вас пока задерживать, — ответил капитан. — Дел по горло.

Развернувшись на каблуке, он сделал шаг и словно растворился в рабочей суете. Мрачный азиат задержался на миг, зыркнув из-под морщинистых век на Никольского, и последовал за капитаном.

Обручев бросил короткий взгляд на спутницу Мушкетова — Талу, кажется? Та пропустила беседу на еще плохо знакомом ей русском языке мимо ушей. Все ее внимание занимали желтоватые страницы «Происхождения видов».

— Пойдемте, что ли, в палатку, Дмитрий, — проговорил он. — Похоже, беседа будет долгой.

— Как думаете, герр лейтенант, далеко еще до русского лагеря?

На какой-то миг Отто ужасно захотелось ответить на этот вопрос коротким ударом в зубы — так, чтобы матрос кубарем покатился по устилавшим берег ручья булыжникам. Нет, унтер не скалился в ехидной усмешке, он был серьезен и задал вполне уместный вопрос — просто лейтенанту цур зее требовалось хоть как-то сбросить нервное напряжение.

Этот поход в никуда почти доконал его. Ночной бой, британские осколки, эвакуация с «Ильтиса», руководить которой выпало именно ему… Слишком уж много произошло всего за последние сутки, слишком уж много всего — но только не сна. Предложи сейчас Шнивинду разделить постель с первой красавицей мира, он бы, не удостоив даму и мимолетного взгляда, упал и прохрапел бы всю ночь, до последней минуты.

Увы, для оставшихся на ногах офицеров «Ильтиса» сон пока являл собой непозволительную роскошь. Контакт с исчезнувшими русскими надо было установить как можно скорее, а Отто в данной ситуации был вторым после лежащего в лазарете капитана — и, в отличие от Форбека или фон Горена, не очень-то нужным для организации засады на суше.

Понять бы еще, куда подевались эти чертовы русские?

— Уверен, что не очень, — произнес вслух лейтенант. — Те двое, что ходили на рассвете в их старый лагерь, Эрвин и этот, рыжий…

— Шальке, герр лейтенант, — подсказал унтер.

— …они сказали, что русские захватили почти все имущество. А значит, они не могли уйти далеко — и от берега, и от источника воды.

— А не может в таком случае выйти так, что мы пропустим нужное место? — озабоченно спросил унтер.

В глубине души лейтенант сам опасался именно этого. В передрягах последней ночи он попросту забыл, что представляет собой долина ручья. И лишь сейчас, глядя на скачущий меж валунов бурный поток, Шнивинд сообразил, что найти следы русских они смогут, если только в ком-то из его матросов проснутся таланты хитроумного Виннету. Но признаваться в этом унтеру Отто не собирался. Неуверенный, сомневающийся в своих действиях командир с точки зрения дисциплины хуже, чем командир, допустивший ошибку.

— Нам нужно быть внимательными, только и всего, — произнес он вслух. — Передайте дозорным, чтобы смотрели под ноги, а не по сторонам. Впрочем, — прищуриваясь, добавил Отто, — после очередного нагоняя эта парочка вроде бы взялась за ум.

К большому сожалению как лейтенанта, так и рядовых матросов, пулемета им не дали — в этом вопросе Форбек был категоричен. Взамен майор выдал рекомендацию по части порядка движения: меньшая часть группы выдвигается вперед, большая движется позади, готовая прикрыть товарищей винтовочными залпами. Совет был хорош, Шнивинд и сам понимал, что в ближнем бою «маузер» слишком нерасторопен для стремительных хищных тварей, однако все же предпочел бы получить вместо совета один из «максимов».

Разумеется, назначаемые в передовой дозор на роль «приманки» матросы в таких условиях большую часть внимания уделяли не поиску следов, а окрестным зарослям, откуда в любой миг на них мог выскочить «черный петух» или «сорока». По крайней мере, так было до последних минут.

Сейчас же дозорные, напрочь позабыв обо всех опасностях, напряженно разглядывали берег и каменистое дно речушки. Приземистого, с широким некрасивым лицом уроженца Гамбурга и нескладного, долговязого сына деревенского пастора из-под Регенсбурга до сегодняшнего дня не связывало даже подобие приязни. Однако случайная находка привязала их друг к другу крепче стального каната.

— Еще один, — тихо, словно боясь испугать неведомую добычу, произнес Шальке и с тревогой оглянулся назад. — Прикрой меня, лейтенант в нашу сторону смотрит.

— Давай! — Эрвин взмахнул руками, словно запнувшись на камнях, и шагнул вбок, заслоняя напарника. Тот быстро наклонился к воде и тут же разогнулся, судорожно сжимая кулак.

— Есть!

— Покажи! — потребовал Эрвин.

Вновь бросив тревожный взгляд на скучившуюся позади основную группу, Шальке развернулся боком и неохотно разжал пальцы. На темной от въевшейся угольной пыли ладони тускло блеснула кровавая капля.

— Во!

— Красота-то какая! — зачарованно выдохнул Эрвин. — Ганс, а эта… сколько такой вот камешек может стоить?

— Ну-у-у… — многозначительно протянул Шальке. Представление о ценах на драгоценные камни у него было весьма размыто и вполне укладывалось в понятие «дорого». Однако напарник явно жаждал конкретной цифры, и тут важно было не промахнуться: с одной стороны, сумма должна была быть достаточно велика, чтобы удержать боязливого Эрвина от порыва рассказать все офицерам, а с другой — не настолько громадна, чтобы жадность и нежелание делиться затмили все прочие доводы рассудка. Конечно, вряд ли этот деревенский губошлеп догадался захватить с собой нож, не говоря уж о том, чтобы суметь им воспользоваться… но Ганс Шальке слишком хорошо знал, как дешева порой бывает человеческая жизнь.

— Марок двести, а то и все триста, — решился наконец он. — Ну да, так и есть — как щас помню… одно дельце в Гамбурге, ну, еще до того, как на флот угодил. Влезли мы с парнями в один загородный дом, ну и в буфете пошарили, вилки-ложки, серебро, то-се. Ну и среди прочего досталась нам бархатная коробочка, с таким же камушком, только, понятное дело, в колечке. Полсотни марок у скупщика, а прикинь, если камешек «чистым» будет? — добавил он, благоразумно решив не пичкать сообщника мудреными ювелирными терминами вроде «огранки» и «полировки».

— Три сотни…

— Ну! Народ за такие деньги, бывало, месяцами на фабрике горбатится, не разгибаясь, а тут под ногами валяется, только и дела, нагнуться да в карман положить! — поддакнул Шальке. — Такую удачу надо за хвост ловить, второго раза не будет.

— Я… а-а, черт-черт-черт!

Ботинок Эрвина скользнул по камню, и матрос, уже без всякого притворства, выронил винтовку и, нелепо всплеснув руками, шлепнулся в воду. Воды, впрочем, было немного — крохотный приток, сливавшийся здесь с основным ручьем, едва покрывал гальку.

— Не утонул, напарник?! — со смехом осведомился Шальке и, спохватившись, изобразил глубокую озабоченность. — Сильно приложился? Давай руку.

— Зад отбил, к свиньям! — пожаловался Эрвин, вставая, но вместо того, чтобы выбраться на валун, остался стоять в ручейке. — Гляди! — выдохнул он, тыча пальцем вниз, где рядом с его «маузером» сквозь тонкий слой воды подмигивали желтые искорки. Одна, две, три…

Шальке быстро глянул назад — основная часть их отряда приближалась, но до них еще было добрых полсотни метров, затем перевел взгляд на край оврага. Ручеек, в котором они стояли, прогрыз в каменной стене глубокую, почти на треть высоты, промоину, из которой тянулся вниз желтый язык натека.

— Бери камни, быстро! — прошипел он, одновременно нащупывая в кармане сигаретную пачку. — Ну же, не стой столбом!

Сам он оперся рукой на валун, делая вид, что рассматривает что-то в его основании, а на деле щедро посыпая влажную гальку табачными крошками.

— Ты чего делаешь?

— Следы русских для лейтенанта, неужели не понял?

— Но зачем? — удивился Эрвин.

— Хочу посмотреть, откуда течет этот ручеек, — пояснил Шальке. — Проверить… не лежит ли там чего покрупнее…

— Лейтенант не согласится…

— Согласится, да еще как! — осклабился Ганс. — Думаешь, ему не хочется поскорее найти этот чертов русский лагерь?

Бывший гамбургский воришка оказался прав. Измученный сомнениями лейтенант цур зее заглотал наживку целиком, «подбодрив» усердного матроса обещанием унтерских лычек и целых двадцати марок награды. К счастью, Шальке сумел достаточно правдоподобно изобразить приличествующую случаю радость, а Эрвин — сдержать приступ хихиканья до тех пор, пока они не вскарабкались достаточно высоко.

— Двадцать марок, — выдавил он. — Какая неслыханная щедрость, а?! Ты ведь не забудешь об этом, а, Ганс?

— За кого ты меня принимаешь, за неблагодарную свинью?! — фыркнул Шальке. — Конечно, не забуду… я уже отложил для него один камешек… из тех, что помельче.

Поднявшись, они двинулись дальше вдоль узкой промоины, старательно вглядываясь в дно. Новых камней пока не попадалось, однако радостное возбуждение двух матросов и не думало угасать — наоборот, охватившая их самоцветная лихорадка сейчас вполне могла быть диагностирована врачами как лихорадка обычная. Жар, тремор, сухость во рту… на щеках Эрвина даже начали проступать красные пятна нервной сыпи. Но это мог заметить лишь сторонний наблюдатель, сами же матросы были целиком поглощены высматриванием камней — и мечтами о несметных богатствах.

— Дом построю в три этажа, — доверительно сообщил напарнику Ганс. — Ну и парк вокруг, кипарисы там всякие, кусты с розами. Карету, само собой… ну и автомобиль прикуплю, только с каретой, сам понимаешь, совсем другое дело получается. Кучер там в ливрее, лакеи… не ты едешь, а тебя везут, словно барона или графа какого. Автомобиль — это певичек с ветерком прокатить, а если для солидности, тут без кареты никак. А, и еще яхту прикуплю обязательно. Ты только представь, Эрвин: мы с тобой в смокингах, при цилиндрах, сидим на палубе в этих… ну как их… кресла плетеные которые…

— И с сигарами…

— А как же, непременно. Дымим, шнапсик прихлебываем, и тут сам штурман на полусогнутых подходит, под козырек берет и почтительно так докладывает: герр капитан, Датский пролив позади, какие будут дальнейшие приказания?

— Палубу выдраить до блеска! — неожиданно фальцетом выкрикнул Эрвин и зашелся дробным, блеющим смешочком. — Представляешь… палубу… драить…

— Угу, — кивнул Шальке, не видевший ничего смешного в том, что палуба яхты, его яхты, которую он уже вообразил себе во всех подробностях, от носового украшения до оконечника рулевого пера, будет выдраена до зеркальной чистоты.

— Слушай, а может, вернуться к реке, а? — прекратив хихикать, озабоченно спросил Эрвин. — А то идем, идем, а новых камней все нет.

— Должны быть! — Шальке взмахнул кулаком. — Тут они, родимые, я их нюхом чую. Попрятались, ну да ничего… Ага! — торжествующе выдохнул он, углядев между серыми плитками камней ярко-красное пятно и наклоняясь к нему. — Смотри, какой крупный… А-а-а!

Торжествующий тон разом сменился воплем боли. В щели между двумя камнями засел отнюдь не драгоценный камень, а насекомое — также более чем заслужившее эпитета «крупный». В первый миг Гансу Шальке показалось, что его ладонь насквозь пропороло раскаленным гвоздем. Потом стало гораздо больнее.

— Чертова тварь! — выдохнул он.

Существо уже выбралось из щели. Эрвин решил, что это просто огромная оса или шершень. Только здоровенный, с большой палец, и раскрашенный в цвета немецкого флага, за исключением белой полосы. Только черные и алые полосы, бьющие в глаза. Тварь растопырила крылья, собираясь взлететь, когда на нее опустился матросский ботинок. Под подошвой противно чавкнуло, но взбешенный немец продолжал топать снова и снова, пока на камне не осталось лишь влажно поблескивающее пятно с обломками хитина.

— Мой бог! — провыл Шальке, с ужасом глядя на свою ладонь — в считаные секунды она покраснела и распухла едва ли не вдвое.

— Да в ручей ее… — начал Эрвин и осекся, вслушиваясь в пока еще тихий, но с каждой секундой становящийся все более громким звук. Сердитое жужжание.

Похожее на обросший кружевными листьями телеграфный столб дерево, мимо которого проходили дозорные, зашевелилось, рассыпаясь черно-алыми искрами.

В семидесяти метрах позади Отто Шнивинд услышал отчаянный крик и увидел, как его дозорные яростно машут руками, словно исполняя дикий туземный танец, а затем падают на землю, катаются по ней, выгибаясь в жутких корчах… и затихают.

— Мой бог!

— Что это…

— Невидимый дьявол…

«Только бы не побежали!» — с тоскливым отчаянием подумал Шнивинд. Страх липким туманом окутал и его самого, даже давешняя атака «сорок» не вызывала такого ужаса. Тогда, по крайней мере, враг был виден, и в него можно было стрелять, а сейчас…

— Бинокль, герр лейтенант… — прошептал стоявший рядом унтер. — Посмотрите… там, на них…

…шевелилась жуткая своей непонятностью, сбрызнутая кровавым черная масса. Затем колесико резкости добавило картинке деталировки — и Отто наконец понял.

— Отступаем! — скомандовал он, опуская бинокль. — Медленно и осторожно, без резких движений и звуков.

— Герр лейтенант, что… что это было?

— Осы! — с нервным смешком ответил Шнивинд. — Просто большие осы… огромные, если их можно различить с такого расстояния. Эти двое бедолаг разворошили осиное гнездо.

Он вдруг отчетливо вспомнил, как в Чемульпо, на одном из «дипломатических» обедов, штурман японского стационера рассказывал о живущих в их лесах огромных, с воробья, шершнях. Тогда лейтенант не поверил полупьяным байкам японца, но… кто знает, возможно, в горах на Хоккайдо и впрямь сохранились потомки этих… ос-динозавров.

— По крайней мере, — вслух произнес он, — мы можем быть уверены, что русского лагеря поблизости нет.

Под ногами лейтенанта сверкнул на солнце среди мокрых камней кровавой капелькой яркий самоцвет. Но Шнивинд его не заметил.

Хруст стоял по всему лазарету.

Черно-рыжая смерть уплетала галету за обе мохнатые щеки. Это была уже четвертая галета, и можно было предположить, что вскоре животное лопнет.

Гарланд смотрел на нее, и его продолжало трясти.

— Посдержаннее с медицинским бренди, мичман. — Голос капитана Крэдока был слаб, но тверд.

— Это не бренди, — неразборчиво пробубнил хирург, придерживая левую руку на весу. Рукав его был закатан до самого плеча. — Шотландский виски — лучшее средство…

— А вы, доктор, не переусердствуйте с лауданумом. Мне кажется, вы собрались свести себя в могилу хоть так, хоть иначе.

— Опий не помогает, — пробормотал доктор Макдоннел и потряс головой, явно пытаясь собраться с разбегающимися мыслями. — Господи, как больно… Если бы я знал, то не извел бы столько. Вам он нужнее.

— Обойдусь, — отрезал капитан.

Мичман украдкой вновь приложился к бутылке. Возможно, если ему удастся влить в себя достаточно отвратительного пойла, которое в хозяйстве Макдоннела сходило за виски, он сможет забыться.