— Объясните мне, — проговорил подошедший только что Харлоу, — что учудил наш добрый доктор?

— Решил испытать на себе действие яда. — Крэдок кивком указал на пробирку, в которой сохло несколько капель безобидной на вид мутной жидкости.

— Я развел его почти по Ганеману! — возмутился шотландец, выходя из ступора.

— Одной царапины хватило, чтобы отправить на тот свет капитана Фицроя, при его молодости и крепком здоровье, — напомнил Харлоу. — На что вы рассчитывали, интересно? На разведение? Тогда вы его недостаточно разбавили. Берите пример с кабатчика в «Зеленом Джордже».

— Недостаточно, — согласился врач. — Опухоль уже почти сошла, но боль…

Он скрипнул зубами.

— Получается, что и Фицрой умер… от боли? — помедлив, спросил Харлоу.

— Нет! — Макдоннел мотнул головой. — Он умер оттого, что у него застыла кровь в жилах. Другой причины я не могу назвать.

— Остановилось сердце? — продолжал допытываться первый помощник.

— Да нет же! — Хирург в сердцах взмахнул рукой и тут же замер, облившись потом. Каждое движение давалось ему с болью. — Так умирают от артериального кровотечения. Только у бедняги Фицроя кровь осталась в теле. — Он покосился на свою бледную, опухшую левую руку. — Ушла в обширный внутренний отек.

— Милосердная смерть, — прошептал Крэдок. — Если он чувствовал такую же боль, как вы, всем телом…

— Намного сильнее, — мрачно заметил Макдоннел. — Думаю, он сошел от нее с ума быстрее, чем умер. Я бы сошел.

— Тогда кому пришло в голову приволочь эту… эту мохнатую гадюку на борт? — осведомился Харлоу, с омерзением глядя на догрызавшее галету животное в ящике из-под тех же галет. — И как ее вообще поймали?

— Пришло в голову сержанту Батлеру, — ответил Крэдок. — Мичман был… не в себе. А поймали легко — накрыли брезентом и в него же замотали. Людей эти твари, как видите, совершенно не боятся.

— Я бы на их месте тоже не боялся. — Врач хмыкнул. — Ччч…

Крэдок, не одобрявший богохульства на вверенном ему корабле, унял его взглядом.

— Ощущение такое, словно с руки содрали кожу и присыпали солью, — пожаловался врач в качестве объяснения.

— Жаль, меня уже на берегу не было. — Старпома передернуло. — Я бы не позволил тащить эту мерзость на борт. Живой.

— Она совершенно безопасна, — язвительно заметил Макдоннел. — Пока сидит в коробке. Кроме того, могло быть хуже.

— Да?

Зверушка покончила с галетой, потыкалась носом в стенки ящика и замерла, прикрыв глаза, маленьким пчелиным Буддой.

— Если бы наши доблестные морпехи поймали двух тварей, — ответил хирург. — Знаете, сейчас весна.

Многозначительной паузы всем присутствующим хватило, чтобы представить темные трюмы и кладовые «Бенбоу» ареной любовных схваток смертоносных хомяков.

— Да нет, не может быть, — неуверенно промолвил Харлоу. — Крысы их выживут.

— Представьте, что этот яд сделает с крысой, — предложил Макдоннел. — Ее же в куски разорвет.

— Хватит, — прервал их пикировку Крэдок. — Я верно понимаю, что поиски ваши были безрезультатны? Мичман? Мичман!

Гарленд поспешно убрал бутылку.

— Так точно! То есть никак нет! Ничего не нашли.

— Я понимаю, мистер Харлоу, что на вас свалилась большая ответственность, но меня не покидает чувство, что в мое отсутствие корабль превращается в плавучий цирк. Вам не удалось отыскать в брошенном немцами лагере недостающие детали к паровой машине. Русские потопили наш катер. Мы потеряли Фицроя, матроса Пембрука и двоих раненых матросов — Ханли и Гровера. Мы по-прежнему прикованы к этому негостеприимному берегу.

Крэдок вздохнул. Харлоу при его последних словах подумал, что идиотская авантюра с захватом немецкой канонерки стоила экипажу «Бенбоу» почти сотни человек убитыми и ранеными. Добавить к ним еще четверых — это уже статистика.

— Мне начинает казаться, что вы были правы, Майкл, — проговорил он вполголоса. — Надо было смириться с неудачей. Но… долг зовет.

Полосатый хомяк смерил его долгим презрительным взглядом сквозь щель в коробке.

— В таком случае, — продолжил Крэдок, немного оживляясь, — у нас не остается иного выхода, кроме как отыскать злосчастные трубки самим, или… кого-то, кто поможет их найти. Вряд ли немцы таскают их с собой, хотя всякое может случиться. Если и так, мы обнаружим их вместе с немецким лагерем. Если нет, в немецком лагере остались люди, которые знают тайник. Так что, Майкл, передайте майору Кармонди, что у него завтра будет много дел. Надо прочесать местность на десяток миль в глубину острова. Немцы не могли уйти далеко.

— А русские? — переспросил Харлоу.

— А что русские? — отмахнулся Крэдок. — Да, в их распоряжении вполне мореходный корабль. Но захватить его мы не можем. Только потопить. Если бы они хотели отправиться в обратный путь, они бы это уже сделали, ничем не рискуя. А они, наоборот, высадили часть команды на берег. Их что-то удерживает… и я полагаю, что это люди. Кроме немецкого, на берегу был и русский лагерь, и, пока их капитан не соберет всю команду на борту, канонерка останется поблизости. Нам достаточно лишь воспользоваться этим и не позволить русским уйти. Сообщите об этой задаче майору, Майкл, и проследите, чтобы «Бенбоу» перебазировался ближе к выходу из бухты. Мичман! Оставьте, наконец, в покое бутылку!

— Значит, говорите, почти полгода?

Никольский весело потер руки.

— Уж не знаю, много ли эти азиаты узнали о повадках местных животных, подозреваю, что не очень…

— И будете не правы, — хмуро перебил Мушкетов.

В палатке, рассчитанной на двоих, троим ученым было тесновато, но никто не жаловался. Молодого Мушкетова, к великому его смущению, поселили вместе с филиппинкой в соседней палатке, разделив последнюю напополам. Получилось неудобно, зато относительно прилично, и не пришлось выделять отдельную палатку даме неопределенных моральных устоев.

Длинный сбивчивый рассказ молодого геолога затянулся до заката и дольше. Посреди лагеря развели костер — его отсветы проникали сквозь небрежно задернутый полог. На огонек лампы налетали с протяжным гудением огромные прозрачные комары, но почему-то не кусались.

— Они бы не выжили, если бы не узнали все возможное о здешних опасностях, — продолжил он. — Знания крайне узкие, но весьма глубокие, если можно так выразиться. Вам будет интересно. Попросите Поэртену показать вам коготь птицы-демона… хотя вы же с ними столкнулись. Все время забываю: сам не видел, так кажется, что и не было ничего подобного.

— Непременно надо будет расспросить наших гостей, — заключил зоолог. — Очень удачно, что капитан позволил им сойти на берег… хотя причины такого решения от меня ускользают.

Мушкетов пожал плечами.

— Ну, какие причины у Талы — вы слышали сами. Не думаю, чтобы капитан сумел ее удержать. Никогда не сталкивался с подобной тягой к учению… помноженной на катастрофическое невежество и ослиное упрямство. Что же до Поертены, могу только гадать, но, похоже, капитан его не просто так выманил с «Манджура». Он высадил на берег чуть не половину команды. Шестеро матросов с «Фальконета» — почти десятая часть оставшихся, достаточно, чтобы причинить немало неприятностей, если им взбредет в голову. С одной стороны, хорошо, что их удалось привлечь для работ по кораблю, высвободив этим людей для береговой партии… а с другой — хорошо, что капитан удалил из их среды боцмана. Как организующий элемент. Мысль затеять небольшой мятеж могла бы прийти в голову лишь ему. Или еще Рэндольфу, но тот пока вовсе слаб и, кажется, к неблагодарности не склонен.

— Рассчитывать на человеческую благодарность — занятие, не побоюсь этого слова, сомнительное, — хмыкнул Никольский.

Обручева такой цинизм покоробил.

— Изумительно, коллеги, — проворчал он. — А вам не приходило в голову, что американцам попросту незачем устраивать саботаж и волнения на корабле? С какой стати?

Мушкетов удивленно глянул на него.

— Для того, чтобы сдать корабль англичанам, конечно, — ответил он. — Те спят и видят, как захватить «Манджур», раз уж с немецкой канонеркой у них не вышло. Тогда бы они отправили «Манджур» под своим флагом за подмогой, а нас бы оставили на берегу в лагере для пленных. Как буров в Трансваале. Лимонники, что вы хотите.

Обручев глянул на него кисло.

— Вы, Дмитрий, слишком много общались с господами офицерами в последнее время. Британцы — цивилизованная нация. Но… вынужден признать, что в ваших опасениях есть здравое зерно.

— Это, — поправил Мушкетов, — не мои опасения, а капитанские. Тем не…

Его прервал Горшенин, заглянув в палатку. На лице боцманмата застыло странное, стеснительное выражение.

— Ваше благородие, тут вот какое дело… Помочь бы надо.

— Говорите уж прямо, Павел Евграфович, — промолвил Никольский, отрываясь от блокнота. — Что случилось?

— Дохтур просят подойти, — пояснил боцманмат уклончиво. — К их благородию.

«Благородием» числился лейтенант Злобин. Из офицеров «Манджура» на берег вместе с капитаном сошли еще доктор Билич и второй артиллерийский офицер мичман Шульц, но последнему здоровье позволяло повторять подвиг Злобина: бороться со стимфалидами врукопашную.

— Что за притча? — проворчал Обручев, поднимаясь на ноги вместе с товарищем.

— Должно быть, по медицинской части, — предположил зоолог. — Странно, однако, что доктору понадобилась помощь… тем более — именно сейчас. Лейтенант уже почти поправился, хотя эти шрамы…

Он невольно вздрогнул.

В лазаретной палатке было тесно. Над единственной занятой койкой склонились доктор и лейтенант Злобин.

— А вот и вы, господа ученые! — Билич разогнул спину, приглушенно охнув. — Без вас не справиться. Вы, случаем, не подскажете, чем может отравиться в здешних краях человек?

Лежавший на койке матрос еле слышно постанывал, свернувшись клубком под грязным одеялом. От него исходила кислая поносная вонь.

— Отравиться? — переспросил Никольский. — Да вы, доктор, шутник. Кто же станет невесть что в рот тащить?

— Знаете, у нас народ такой — что в голову взбредет, с тем и похоронят, — отмахнулся Билич. — Я бы и спрашивать не стал, но мы с Николаем Егоровичем уже головы сломали, с чем таким слег наш матрос. Верней, почему только он один и слег. Была бы вода дрянная или консервы — так нет!

Злобин ловко прижал пальцами сизое запястье больного.

— Совсем плох, — пробормотал он. — До рассвета бы дотянуть.

— А что с ним? — растерянно поинтересовался Мушкетов.

Билич махнул рукой.

— Кровавый понос. Боли в животе. Рвота эпизодически. И все сопутствующее: вялость, частый слабый пульс, все признаки кровопотери… Ничего фантастического, но развитие болезни ураганно быстрое и совершенно необъяснимое. Можно ожидать, чтобы слегла с дизентерией добрая половина экспедиции, но один и только один больной? Очень странно.

— Что говорить этот человек? — послышалось у Обручева за плечом.

Геолог обернулся. Каким-то образом Тале удалось просочиться в лазарет так, что ее никто и не заметил, покуда филиппинка не подала голос.

— Может, вы подскажете, сударыня? — без особой надежды спросил он по-английски. — В вашем лагере не случалось такого?

Он коротко пересказал картину, описанную доктором Биличем.

Азиатка решительно отодвинула Никольского и, шагнув к койке, сдернула одеяло с больного. Тот застонал, задрожав, но не пошевелился. Сквозь тряпки, которыми обернуты были его бедра, сочилась буроватая склизкая жижица.

— Да, — ответила Тала уверенно. — Знать такую болезнь. От дурной вода. Надо пить вонючий вода, из горячие родники. Иначе плохо.

— Наливайко ходил за водой с утра, — выслушав перевод, проговорил Злобин хмуро. — С Гармашом.

— Нахлебался небось озерной! — вспылил Горшенин. — Хотя настрого запретили. Все жаловался, что родник чертями жареными пахнет. В холодную бы его… да какое теперь. Оклемался бы уж.

— Сударыня, а что сталось с вашими больными? — спросил Никольский с интересом, глядя на филиппинку сверху вниз.

Тала запрокинула голову, чтобы ответить:

— Кидлат умереть. Джо-Джо умереть. Ким Ын, корейская сука… — Азиатка сморщилась, будто собираясь плюнуть, но, видно, вспомнила, что белые люди не одобрят, — долго болеть, стать бледный, совсем плохой. Потом умереть от ваквак. Острые зубы, ядовитые: бить с налету. Кто сильный — два дня болеть от яда. Ким Ын слабый, умереть под вечер. Рауль болеть, жаловаться, потом снова сильный стать. — Она прикусила губу, собираясь с мыслями. — Четыре болеть. Два умереть. Половина.

— Дивный прогноз, — пробормотал Билич, когда Мушкетов пересказал печальную историю по-русски. — Даже не буду спрашивать, чем больных лечили: во-первых, ни врача, ни лекарств не было, а во-вторых, я совершенно не представляю, что можно сделать, кроме как дать несчастному опия. Тот, помимо снотворного и обезболивающего действия, отчасти парализует мускулатуру кишечника и облегчит мучительные спазмы. В остальном же придется положиться на волю провидения.

Наливайко застонал громче, пытаясь стянуться в тугой клубок. По лазарету распространилась кислая вонь испражнений. До этого Обручеву казалось, что он начинает привыкать к запаху.

— Надо бы чистой воды еще принести, — проговорил Билич озабоченно. — И кипятить. А то оглянуться не успеем, как весь лагерь с дизентерией валяться будет. Хотя…

Он пристально глянул на Талу.

— Спросите-ка ее, — указал он Мушкетову, — все ли больные пили нечистую воду? Друг от друга никто не мог заразу подхватить?

Филиппинка, услышав последний вопрос, решительно мотнула головой.

— Странно, — проговорил врач. — Обычно дизентерия очень заразна. Как и холера.

— Если бы у нас был микроскоп, — заметил Никольский, — можно было бы поискать возбудитель в… фекальных массах.

Доктор кивком указал на столик, где смердела в склянке бурая жижа.

— У нас нет микроскопа, — ответил он. — Могу предложить лупу. Впрочем, предметных стекол у меня тоже нет.

— Лупа есть у меня, — ответил зоолог, — но что с нее проку? Не искать же с нею микробов, в самом деле.

Зоолог внезапно прищурился.

— Давайте ее сюда, — распорядился он. — И образец. И что-нибудь плоское… да вон, кювету.

Горшенин уставился на него с подозрением, будто сомневаясь, что почтенные взрослые люди в самом деле намерены ковыряться с лупой в чужих испражнениях.

— Да, — проговорил Никольский уверенно, несколько минут поразглядывав размазанную коричневую лужицу под светом лампы. — Вот они.

— Мне кажется, я вижу, что вы… — Билича передернуло. — Господи! У вас острое зрение, профессор. Какая мерзость!

Обручеву трудно было представить, что за пакость вызвала у привычного ко многому медика явную тошноту, но нетерпеливый Мушкетов избавил его от необходимости задавать вопросы самому.

— Господа, — раздраженно поинтересовался молодой человек, — может быть, вы поделитесь своим открытием с нами?

— Смотрите внимательно, — проговорил Никольский, качнув кювету.

— Эти… зернышки? — неуверенно предположил молодой геолог.

— Нет, — раздраженно мотнул головой Билич. — Просто слизь. Мельче.

И тут Обручев понял, на что надо обращать внимание. Мельчайшие точки — буквально, им бы самое место на странице, хотя на запятые не тянули, — плыли, налипая на пузырьки пены.

— Они шевелятся? — недоверчиво переспросил он.

— Это иллюзия, — отозвался Никольский, передавая Биличу лупу. — Хаотическое движение, броуновское. Но под лупой видно — шевелятся и сами. Паразиты…

— Глисты? — деловито поинтересовался Горшенин.

Зоолог покосился на него.

— Нет. Хуже. Какие-то протисты… амебы. Одноклеточные животные. Очень крупные для саркодовых, если видны невооруженным глазом.

— Во всяком случае, это никак не известная нам энтамеба Леша, — ворчливо добавил Билич.

— Я не специалист по патогенным простейшим, — проговорил Злобин, — но мне кажется разумным, что в здешних водоемах водятся гигантские амебы. В Новом Свете, как мы заметили, все крупное. Чтобы паразитировать на огромных ящерах, и нахлебники нужны соответствующие.

— Это было бы правдой, — отозвался Никольский, — если бы все ящеры тут были великанами. Но даже наша Катя не так уж, в сущности, массивна. Корова коровой на самом-то деле. А как выживают мелкие зверушки наподобие того… скунсо-хомяка, что навещал нас в палатке? Не пьют?

— Они, скорее всего, приспособились к здешним болезням, — ответил врач. — А мы — нет. Впредь надо еще тщательней кипятить питьевую воду. Или пользоваться минеральной, благо ее здесь в достатке.

Он вздохнул.

— Я, признаться, надеялся, что здесь не будет опасных для человека инфекций. Откуда им взяться, если нет местных зверей, а только ящеры и птицы? Люди обычно не болеют птичьей инфлюэнцей, или что там у пернатых вместо чумы и холеры. Мысль о паразитах не пришла в голову, а зря: в тропических странах они губят народ толпами. Сударыня, — он повернулся к Тале, — может, вы сумеете все-таки что-то посоветовать для лечения? Из местных средств?

Когда Мушкетов перевел, филиппинка покачала головой.

— Кто сильный, тот выжить, — пояснила она. — Лекарство нет.

— Для нас это лишний повод быть очень осторожными, — заметил Злобин. — Дурная вода — угроза старинная, и все равно у нас появился пострадавший. Динозавры, опять же. А что говорить о неведомых угрозах?

Никольский прищелкнул пальцами.

— Вы сказали «ваквак», — обратился он к Тале. — Острые ядовитые зубы. Что это за зверь?

— Большая птица, — ответила филиппинка флегматично. — Весь в пестрых перьях. Летать плохо. Падать с ветки на шею, кусать больно. Опасно ходить в лес.

Обручев с зоологом переглянулись.

— Вот что, господа, — решил лейтенант. — Завтра поутру охотники пойдут за дичью: без мяса нам не прокормиться. А вы, Дмитрий Иванович, берите-ка свою ученицу и отправляйтесь с ними. Я бы лучше услал из лагеря этого скота Поэртену, но тот, кажется, прилепился к капитану, возомнив себя его вестовым. А нам, похоже, очень пригодятся ее познания в части здешних опасностей.

Геолог хотел было возразить, но, натолкнувшись на жесткий взгляд лейтенанта, стушевался.

Утро выдалось изумительное. Призрачная мгла, белившая небо, разошлась; в слепящей лазури купалось солнце, небо отражалось в водах залива, и зубастые чайки кричали торжествующе и звонко.

Мичман Гарленд стоял, почти намотавшись на релинг, и спиной впитывал лучи утренней зари. Он чувствовал себя древней, первобытной рептилией, с трудом выбравшейся из холодных глубин трюма. После вчерашнего его до сих пор трясло, а внушительная доза медицинского виски оставила по себе единственное последствие — мучительное похмелье. Застыв в неподвижности и зажмурившись на ярком солнце, мичман еще мог убедить себя, что головная боль прошла, но стоило дернуться или глянуть нечаянно на отблеск в волнах, как в темя заново вколачивался здоровенный занозистый нагель.

— Вам лучше? — Голос первого помощника непроизвольно заставил Гарленда обернуться, выпрямиться и даже кое-как отдать честь, невзирая на боль.

— Вижу, что немного, — отмахнулся Харлоу, прерывая попытки мичмана что-то промычать в ответ. — Вольно, мичман.

Гарленд обнаружил, что, если прищуриться, можно глядеть на мир почти безболезненно. Это его немного взбодрило.

— Пожалуй, на берег вам сегодня сходить не стоит, — продолжал первый помощник странным тоном: будто пытался высказать больше, чем могли вместить дозволенные ему речи. — После такого потрясения. Да и вообще…