Он мотнул головой. Мичман обернулся: с миделя взирал на берег в подзорную трубу майор Кармонди. Вид у него был грозный и внушительный.

— Я превосходный образец майора современного… — пропел тихонько Харлоу, поймав его взгляд.

Гарленд не удержался — фыркнул.

— Поймите меня правильно, мичман, я не предполагаю, будто мистер Кармонди не способен, как у Гилберта и Салливана, отличить «маузер» от жавелина. Но наши злоключения в последние дни сделали бы честь либретто любой оперетты, а чем дальше, тем сильней мне кажется, что мы попали не в водевиль, а в гран-гиньоль.

Он вздохнул.

— Мне очень хотелось бы ошибиться. Чтобы наш поисковый отряд отконвоировал покорно сдавшихся «колбасников» на гауптвахту «Бенбоу», паровые трубки нашлись сами собой, над Новым Светом взвился «Юнион Джек», а каждому из нас лично высказал свою благодарность Его Величество. Но отчего-то кажется, что этого не случится. Что наша сегодняшняя вылазка на берег окончится очередным провалом, как и вся авантюра. И к этому провалу надо быть готовыми. Иметь… план действий… на непредвиденный случай.

Он прервался, будто опасаясь сболтнуть лишнего. Но мичману Гарленду было не до того, чтобы выискивать в его словах опасный подтекст. Мичмана подташнивало.

— Чем так воняет? — пробормотал он с натугой. — Тухлятиной, что ли? Неужели от двух дохлых рыбин…

Гарленд принюхался, глядя в прозрачную синюю воду.

— Нет, похоже, вода пахнет сернистым водородом. Должно быть, вулканические газы просачиваются на поверхность со дна кратера. Оттого и дохнет рыба. Поднимитесь лучше на ют, мичман, а то как бы вам дурно не стало. Там ветер свежее.

— Сброд, не имеющий даже отдаленного представления о порядке и дисциплине! — торжественно заявил Уильям Эшли. — Да-да, джентльмены, других слов у меня просто нет. К вашим подчиненным, лейтенант Маклауд, это, разумеется, не относится.

Лейтенант морпехов едва заметно кивнул. Выражение лица у него при этом осталось таким же неизменным, как голые склоны его родных гор. Впрочем, два офицера, которым адресовалась первая часть высказывания Эшли, по мнению последнего, также не проявили положенных в данной ситуации эмоций. Мичман Райт принялся разглядывать носки собственных ботинок, инженер-механик ограничился пожатием плеч.

— Может быть, джентльмены, — повысил голос Эшли, — вы считаете, что подобное положение в чем-то нормально?!

— Простите, сэр, — с легким удивлением ответил Китон, — а разве вы ожидали чего-то иного?

— Иного?! — поразился Эшли. — Пресвятые небеса, да я просто желаю, чтобы ваши люди выглядели, как подобает матросам Королевского флота! Или, по-вашему, это несоразмерно высокие требования?!

— Подавляющее большинство моих людей, — инженер-механик оглянулся на песчаную кромку, где вытянулась нестройная шеренга, — стали матросами меньше года назад. Оставшаяся часть не намного лучше — «балласт», от которого с радостью избавились капитаны с кораблей флота Канала и резервисты из «века парусов», помнящие Джервиса с Нельсоном. Вам, сэр, не по нраву, что эти матросы держат винтовки, как лопаты? Так ведь им до сегодняшнего дня и не доверяли ничего сложнее лопат! Дай бог, чтобы в бою они вспомнили, каким концом правильно вставлять обойму! А вы…

— Достаточно! — прервал его Эшли. — Я вполне уяснил себе вашу точку зрения и по возвращении на «Бенбоу» не премину донести ее до капитана. Мистер Райт, — развернулся он к мичману, — возможно, у вас найдется, что добавить к этому, м-м-м, докладу?

— Никак нет, сэр, — по-прежнему не поднимая головы, отозвался мичман. — Не найдется.

— Что ж, — Эшли вновь обратил внимание на лейтенанта морпехов, — в таком случае, лейтенант, пусть ваши люди пойдут вперед и покажут этому сброду, как должен выглядеть и действовать настоящий моряк.

Маклауд ответил не сразу. Некоторое время он просто стоял, сверля Эшли тяжелым, немигающим взглядом, словно предоставляя тому шанс передумать.

— При всем уважении, сэр, — наконец выцедил он, — я не могу выполнить этот приказ.

— Что-о?!

— Вы, должно быть, забыли, сэр… — Уже первые слова Маклауда заставили Эшли судорожно стиснуть зубы. На этот раз тон шотландца был настолько приторно-любезен, что не заподозрить насмешку было попросту невозможно. — …но когда в кают-компании обсуждали план этой операции, то майор Кармонди предложил, чтобы мой отряд оставался вашим главным резервом, и капитан-лейтенант Харлоу с этим предложением согласился. Главный резерв, действующий в авангарде, — это немного не то, чему меня учили, сэр.

— В кают-компании я еще не знал, что представляют из себя эти, — Эшли обвиняюще указал на мичмана и Китона, — «стрелки». Будет сущим безумием посылать их в атаку против тевтонских пулеметов.

— Разумеется, сэр, — все с той же застывшей любезной улыбкой продолжил морпех, — но посылать на эти же пулеметы моих людей тоже не является очень хорошей идеей, сэр. И именно поэтому в наш отряд включен старшина Хэммел со своим гелиографом. Наша задача, как я ее понимаю, сэр, состоит лишь в том, чтобы обнаружить немецкий лагерь, а не штурмовать его. Главную же работу, — добавил он, — должны будут проделать пушки «Бенбоу»… если, конечно, немцы не предпочтут сдаться прежде.

Будь Уильям Эшли лет на десять старше и на пару карьерных ступенек выше, он бы наверняка заставил строптивого шотландца почувствовать, что такое подлинный начальственный гнев. Но пока еще у лейтенанта оставалось достаточно самоконтроля, чтобы выслушать наглеца с нарочито-спокойным видом, и достаточно ума, чтобы признать разумность его доводов. А самой главной гирей на чаше весов стал тот факт, что хотя конкретно в этой операции Маклауд подчинялся ему, на «Бенбоу» его командиром был Кармонди. Вступать в прямой конфликт с майором Эшли не хотел, точнее, не считал себя готовым к этому. Пока.

— Что ж, — выдавил он, — раз уж вы так успешно избежали чести оказаться первопроходцем — быть по тому. Мичман, разворачивайте ваших людей в цепь, начиная от берега ручья. Китон будет вашим правым флангом. И будем молиться, — Эшли все же не удержался от парфянской стрелы напоследок, — чтобы немецкий лагерь оказался в пределах досягаемости наших пушек.

Лейтенант промолчал. Ему, как и предсказывал несколько часов назад Леттов-Форбек, не составило особого труда догадаться, что немцы не могли уйти от бухты особо далеко. Но вступать в спор с Эшли еще и по этому поводу морпех не счел нужным. Своей цели он добился, а если кое-кому так уж хочется лишний раз показать, какой он дурак, пусть старается. Бой — а в том, что без него не обойдется, Маклауд не сомневался — расставит все по местам.

Однако даже и он не предполагал, насколько быстро этот бой начнется. Первая очередь — короткая, выстрела три-четыре, не больше, — сухо протрещала впереди, стоило лишь британцам спуститься с окаймлявших бухту холмов. Это было настолько неожиданно, что большинство англичан даже не поняли, что именно случилось, не говоря уж о том, чтобы засечь немецкий пулемет. Поскольку в числе упомянутого выше большинства оказался и лейтенант Эшли, дело могло бы обернуться для британских матросов довольно неприятно. К счастью, лейтенант Маклауд хоть и не успел заметить вспышки выстрелов, но, угадав по звуку прожужжавших над головой пуль примерное направление, сумел разглядеть не менее важную деталь — блеск стекла.

— Ложись! — заорал он что было сил. — Падайте, идиоты!

В следующую секунду налетевший ветер донес до британской цепи злобное татаканье «максима». Выучка подчиненных фон Горена ничуть не уступала качеству знаменитой немецкой оптики — верную дистанцию им удалось определить уже со второй попытки, и если бы не крик морпеха, жертвой этой очереди стал бы не один лишь замешкавшийся матрос, а пять-шесть.

На этот раз бледного мотылька на темном фоне разглядели достаточно многие — и вдоль залегшей цепи без всяких команд загрохотали сначала редкие, а потом все более частые выстрелы. В считаные секунды в сторону немцев было выпущено почти тысячу пуль… которые не произвели на них никакого сколь-нибудь заметного впечатления. Еще бы — на момент начала боя дистанция между противниками составляла почти восемь сотен метров, и если опытные немецкие пулеметчики вели огонь с надежного станка, то карабины британских матросов при стрельбе «стоя» или «с колена» выписывали стволами самые разнообразные фигуры. Впрочем, в данном случае это было скорее к лучшему — поскольку никто не догадался сообщить им о необходимости правильной установки прицела, подавляющее большинство пуль выбивало фонтанчики каменной крошки в двух-трех сотнях метров перед немецкой позицией. Чуть лучшие шансы имели только те, у кого ствол по каким-либо причинам в момент выстрела оказался направленным выше положенного, но и эти «чуть лучшие» были чертовски малы. Первым это сообразил мичман Райт.

— П-прекратить стрельбу! — закричал он, от волнения срываясь на фальцет. — Надо п-подобраться ближе к ним! П-перебежками вперед, справа налево п-по двое, п-пашел! В атаку!

Идея мичмана, в общем, была правильной, но в реалиях доисторической природы с ее выполнением возникли неожиданные проблемы. «Ковер» из жесткого мха и лиан, уже выслушавший немало проклятий от русских и немецких матросов, теперь ничуть не менее старательно цеплялся за ноги британских моряков. Бежать по нему было совершенно невозможно, равно как и ползать. Оставалось лишь брести: медленно, старательно выбирая место для каждого шага, — занятие весьма сложное само по себе, а уж под пулеметным огнем!

Как следствие, «неудержимая и яростная» атака в исполнении матросов «Бенбоу» выглядела трагикомично, причем с ударением скорее на комический момент. Британец вскакивал, в стиле очень пьяного страуса «пробегал» несколько шагов и падал снова. Немецкий пулеметчик тем временем пытался угадать, где именно поднимется очередная фигурка.

За четверть часа «ползучей атаки» английская цепь сумела передвинуться метров на пятьдесят. После этого терпение лейтенанта Эшли лопнуло, и он приказал сигнальщику связаться с броненосцем и «вызвать на головы проклятых «колбасников» все кары господни»!

Как и в случае с «бегом в атаку», это было куда проще приказать, чем выполнить. Наконец, первый шестидюймовый фугас с протяжным воем рухнул на равнину — в шести сотнях метров от позиции немецкого пулемета и всего лишь в двухстах — от залегших матросов. Подобная «меткость» собственных канониров испугала британцев куда больше, чем немцев, — массовое бегство не состоялось лишь благодаря залегшим позади цепи морпехам… и, как ни странно, немцам, поспешившим выпустить по первым вскочившим паникерам длинную очередь.

Следующий снаряд выметнул столб огня и дыма на полпути между пулеметом и цепью, третий лег с заметным перелетом, а четвертый…

— Бегут!

— Точно, бегут!

— Удирают!

Лейтенант Эшли тоже сумел разглядеть сквозь дым и пыль поспешно удаляющиеся черно-белые фигуры и, приподнявшись, картинно взмахнул биноклем.

— Вперед, быстрее! Не дайте им уйти!

Казалось, теперь удача окончательно перешла на британскую сторону — даже по проклятому «ковру» бежать с одним лишь карабином наперевес получалось все же быстрее, чем тащить, пусть и в несколько рук, тяжеленный пулемет. Расстояние между противниками пусть медленно, но неумолимо сокращалось… и тут по неровной цепочке англичан длинной свинцовой плетью хлестнул второй «максим».

На этот раз даже Эшли попытался «достать» артогнем отходящих немцев, но толку из этой затеи вышло немного. Даже после того, как мичман Райт подключился к процессу корректировки, перекидная стрельба в исполнении канониров «Бенбоу» больше всего походила на попытку прибить скачущую по полу блоху пудовой кувалдой. Вдобавок бой шел слишком близко к берегу — «шестидюймовкам» приходилось вести огонь почти на максимальном углу возвышения, а это, в свою очередь, приводило к тому, что снаряды падали почти отвесно, зарываясь в почву еще до того, как срабатывал взрыватель. В итоге разрывы новейших лиддитных фугасов очень эффектно смотрелись на расстоянии, но фактически единственным шансом для них было прямое попадание по скачущим «блохам».

Но, по крайней мере, снаряды с броненосца помогали британцам продвигаться вперед — медленно, неся потери, но при этом вцепившись в противника мертвой хваткой английского бульдога. Рано или поздно тевтонцы дойдут до рубежа своего лагеря и отступать уже не смогут. И тогда-то…

Лейтенант Маклауд не успел додумать эту мысль до конца. В грудь, прямо под сердце, вдруг словно кольнули шилом — короткая острая боль заставила здоровяка-шотландца вздрогнуть. Он вытянул шею, вглядываясь вперед. Немцы уже вошли в лес, черно-белая форма кайзеровского флота мелькала среди редких деревьев, преследующие их британские матросы, смешав строй, бежали по долине, слева был ручей, а справа, на холме… и тут лейтенант понял!

— Справа! — надсаживаясь, заорал он. — Справа!

Его крик растворился в захлебывающемся треске сразу трех пулеметов. Один из них мгновенно отсек морских пехотинцев, заставив их вжаться в землю. Два оставшихся ударили по британской цепи. Фланговый огонь с кинжальной дистанции был страшен — большая часть людей лейтенанта Эшли была выбита первыми же очередями. Оставшиеся в панике заметались под пулями. Пытаться залечь было нельзя, долина с холма простреливалась насквозь, пытаться убежать — столь же бессмысленно и бесполезно, как и бросать винтовку, поднимая руки. Бой, который куда лучше характеризовался словом «расстрел», продлился ровно двадцать две секунды — когда фон Лотар отпустил кнопку секундомера, земля перед замолкшими пулеметами была устлана телами.

Стук геологического молотка заглушал голоса птиц. Если в ветвях невысоких деревьев, усыпанных похожими на клочья тюля цветами, пели действительно птицы.

Обручев с тяжелым вздохом выпрямился.

— Нашли что-нибудь интересное, Владимир Афанасьевич? — спросил Никольский, отрываясь от своего занятия: он пристально вглядывался в редкий подлесок, пытаясь уловить движение.

Они с геологом нарочно двинулись от лагеря не в ту сторону, что охотничья экспедиция, но это не помогло: до сих пор ни одной живой твари длинней вершка им не встретилось, хотя над головами щебетало, пересвистывалось, хрипело и гукало немыслимое множество неведомых, но, к несчастью, и невидимых существ.

— Все, чего и можно было ожидать, — ответил геолог, отряхивая ладони. — Брекчия. Пемза. Туф. Риолиты и андезиты. Принцип актуализма во всей своей красе, если он, конечно, применим.

— Что значит «если»? — Зоолог поднял брови. — «Настоящее есть ключ к прошлому» — так, кажется, говорил Лайель?

— А можем ли мы быть уверены, что находимся в прошлом? — вздохнул Обручев. — Не поймите превратно: я сейчас выступаю адвокатом дьявола, но у нас нет ни единого, обратите внимание, безусловного свидетельства тому, что Разлом соединяет различные геологические эпохи. Именно благодаря принципу актуализма, кстати. С геологической точки зрения мы видим вполне современный вулканический ландшафт.

— Но как же динозавры?

— К несчастью, нам пока не попалось существо, которое нам было бы известно в ископаемом виде. Не сходно, не близко, а именно известно, так, чтобы можно было поставить рядом окаменевшую кость и свежую. Хотя бы не череп, не позвонок, а единственный зуб! Вы не хуже меня понимаете, Александр Михайлович, что сама идея допотопной древности многим поперек горла. Не только и не столько ученым. Любой довод, любая мелочь будет использована против очевидной трактовки.

— Хм, — проворчал зоолог. — В таком разрезе я проблему не рассматривал.

— А мне вот доводилось несколько раз дискутировать с ретивыми сотворенцами, — отозвался Обручев. — Крайне неприятное впечатление осталось. И если бы только это! Предположим, мы принимаем эволюцию как механизм смены фаун, но отказываемся от дарвиновской теории отбора, провозглашая волю Всевышнего причиной природных изменений. Знакомая теория?

Никольский кивнул.

— А теперь представьте, чем обернется для нее признание диахронической направленности Разлома!

Глаза зоолога на миг сошлись на переносице в попытке уследить за ходом мысли собеседника.

— Столкновение неоформленной, не до конца сформированной биосферы мезозоя с более совершенными формами голоцена не может не привести к победе второго. Рано или поздно этот великолепный мир исчезнет, вытесненный нашим. С точки зрения биолога, это всего лишь катастрофа. С точки зрения верующего — это богохульство. Мы попали в пятый день творения, когда сотворил Бог рыб больших, и всякую душу животных пресмыкающихся, и всякую птицу пернатую. Каждый наш шаг по древней Земле разрушает ее, противодействуя замыслу Господня!

Никольский подавленно молчал.

— Теперь вы понимаете, почему я говорю: очень многие готовы будут цепляться за любую соломинку, лишь бы не допустить мысли о том, что дорога на восход от Камчатки теперь приводит на миллионы лет назад.

— В таком случае мы зря тратим время на изучение мелких форм здешней живности, — подумав, заметил зоолог. — Обнаружить известные в ископаемом состоянии виды проще, когда речь идет о… крупных существах.

— Вот только мы уже видели этих существ и знакомых среди них не нашли, — ответил Обручев. — Конечно, без вскрытия судить сложно… Однако, боюсь, что для того, чтобы доказать совпадение фауны Нового Света с известной мезозойской, придется отправить не одну экспедицию. Неполнота геологической летописи…

Он прервался.

— Вам не кажется, что издалека доносится какой-то шум? — спросил он. — И птицы притихли…

Договорить ему не удалось. Со стороны лагеря, верней, из-за скалистого холма, на склоне которого тот притулился, там, куда направилась охотничья партия, донеслись уже знакомые ученым звуки живых «пароходных гудков», но теперь они раздавались намного ближе. С полдюжины голосов выводили нестройным хором что-то атональное. «В современном концертном зале, — с раздражением подумал Обручев, — им было бы самое место. Искусство, достойное динозавров…»

Потом хор оборвался. Его перекрыл далекий, но явственно слышимый, неимоверно жуткий полувой-полускрежет, днем раньше ввергший в панику невозмутимого тератавра. Невозможно было даже представить, что за тварь издает подобные звуки. Вподголосок дикой какофонии звучали панические голоса дребезжащих фанфар.

— Что за?!. — Никольский вскинулся, попытался встать, но поскользнулся на влажном мху и замахал руками, пытаясь устоять. Нога его ухнула в скрытую ползучим гнетовником яму. Дальнейшее произошло очень быстро.

Из-под зеленого полога стремительно выметнулось черное гибкое тело, разворачиваясь китайским зонтиком. Зоолог от испуга не удержался, неловко повалившись в живой матрас стланика, и замер, когда на груди его воздвигся, раскинув когтистые крылья-лапы, напуганный и злой «черный петух». Из раззявленной пасти исходило пронзительное шипение, уходившее в ультразвук.

Грохнул выстрел.

Комендор Черников, приставленный к двоим ученым для охраны, не стал даже подниматься с валуна, на котором сидел, ожидая, пока его подопечные соизволят закончить спор и двинуться дальше. Трудно было сказать, слушал ли он беседы естествоиспытателей, но его основательное, уютное молчание скрывало поразительную быстроту реакции. Пуля берданки снесла тварь на три шага назад. По всей видимости, «петухи» не отличались противоестественной живучестью стимфалид, а может, пуля задела жизненно важный орган. Так или иначе, но наземь тварь упала уже мертвой. Только подергивались задние лапы, украшенные жуткими когтями.