Дракон был ужасен. Башка чудовища напоминала формой клин, вбитый в глаза оцепеневшему от ужаса геологу. Из-под жестких губ выглядывали неровные желтоватые зубы. Короткие передние лапы подергивались, царапая воздух огромными когтями. Смрад падали был почти нестерпим. Но больше всего пугала несоразмерная огромность чудовища. Сознание искало подобия в привычном и, не находя, отступало в дебри первобытного ужаса, к тем вернувшимся на землю доисторическим временам, когда предки человека сновали под ногами у гигантских хищников.

Ящер отвернулся от геолога, то ли не заметив его, то ли не сочтя достойной внимания целью. В нескольких шагах от него упавший на спину матрос, будучи не в силах отвести взгляд от чудовища, пытался отползти прочь спиной вперед, судорожно цепляя каблуками землю. Он даже не успел крикнуть, когда тварь, наклонившись, подхватила его, будто цапля — лягушонка.

— Да стреляйте же! — выкрикнул кто-то, срываясь на фальцет. — Стреляйте!

Обручеву подобный приказ в тот миг показался безумием. Слишком уж огромен был стоящий над ним хищник, и слишком ничтожными казались шансы причинить ему сколь-нибудь серьезный вред жалкими граммами свинца. Инстинкт требовал затаиться, в тщетной надежде, что истинный царь природы не заметит сжавшуюся от ужаса крысу. Однако инстинкту поддались далеко не все, разум же подсказывал, что единственный шанс выжить — сражаться и победить.

Чудовище снова взревело, задирая к небу сплющенную голову и раскачиваясь. Сквозь рвущий воздух и душу вой прорвался хлопок выстрела, затем еще и еще. Злобно взмахнув хвостом, ящер с ревом развернулся в поисках источника болезненно жалящих уколов.

Когда динозавр ворвался в лагерь, большая часть стоявших в строю бросилась врассыпную, но не все — группа из пяти человек, среди них комендор Черников, пятилась шагом, держа винтовки у плеча. За их спинами держался, отдавая неслышные в шуме команды, капитан Колчак со своим «винчестером».

Ближе всех к динозавру оказался высокий белобрысый матрос, из марсовых. Нервы у этого моряка, как решил пораженный Обручев, были сродни канатам — когда чудовищная пасть начала клониться к нему, он спокойно, словно на учениях, прицелился, выстрелил в упор, а затем, перехватив «трехлинейку», с силой вогнал штык в верхнюю часть неба.

Этот прием явно пришелся твари не по вкусу. Динозавр зарычал, вскидывая голову — матрос, так и не выпустивший винтовку из рук, сначала подлетел вверх, а после — в сторону, сумев, однако, перекрутиться в воздухе и, приземлившись на ноги, уйти в перекат. Выстрелы, примолкшие было из опасения задеть храбреца, загрохотали с удвоенной силой. Чудовище захлопнуло пасть, преломив, словно спичку, застрявшую винтовку, и, стремительно развернувшись, шатнулось вправо, но зацепило лапой палатку, снесло ее и… рухнуло наземь, едва не раздавив при этом с десяток стрелков. Кто-то крикнул «ура!», и этот победный крик тут же был подхвачен в разных концах лагеря — пока его не перекрыл зычный окрик лейтенанта Злобина:

— Продолжать стрельбу!

В самом деле, динозавр хоть и был повержен, но далеко еще не сражен окончательно и как раз пытался подняться. Однако сам факт его падения вдохнул в людей новые силы — из неуязвимого для пуль демона преисподней доисторический монстр превратился в большую, опасную, но все же смертную тварь. Вновь загремели выстрелы, направляемые уже более уверенной рукой. Осыпаемое пулями, лишенное уже обоих глаз, залитое хлещущей из бесчисленных ран кровью, чудовище все же сумело подняться на ноги. Вряд ли динозавр к этому моменту хоть как-то осознавал происходящее, однако его сил хватило еще на один рывок — прямо в гущу столпившихся у подножья скалы стрелков. Бросок этот оказался столь стремителен, что убраться с пути ящера успели далеко не все: часть угодила под лапы, многих раскидало взмахами чудовищного хвоста. По счастью, использовать свой успех тварь уже не могла — с разбегу врезавшись в скалу, она вновь упала и забилась в конвульсиях. А матросы всаживали в нее пулю за пулей, подходя все ближе и ближе.

И все-таки чудовище не умирало. Темная жидкая кровь пропитывала землю, точно губку, бока вздымались все медленней, но зверь продолжал жить и двигаться, пусть неслаженно и вяло, до той самой минуты, когда оскалившийся Горшенин подступил вплотную к титанической туше и всадил одну за другой пять пуль прямо в пустую глазницу, превращая в кашу крошечный мозг. И даже после этого по мертвому телу долго еще пробегали судороги, отпугивая любопытствующих и вселяя ужас в робких.

Дракон был повержен. Оставалось подсчитывать потери.

Душная промоина казалась бесконечной.

Для Дмитрия Мушкетова мир сузился до тесной щели, пропахшей гниющим деревом. Потянуться, нашарить опору ногой, медленно, беззвучно перетащить тело еще на полшага вперед, замереть, прислушиваясь, и снова потянуться… Геолог не мог бы сказать, сколько раз ему пришлось повторить этот набор действий. Поначалу он пытался отвлечься, рассчитывая в уме — сколько именно. Потом сбился, утонув в нулях, и начал снова. В конце концов им овладели безмыслие и безразличие. В первый раз в жизни молодой ученый ощутил себя не то монахом в пустыне, не то индийским йогом-аскетом. Монотонное, мучительное продвижение сквозь узкий туннель, где некуда свернуть, негде вздохнуть, где единственная возможность изменить свое положение — это продолжать ползти, а единственная альтернатива — лечь и умереть от усталости и жажды, заставляло рассудок истаять, порождая странное ощущение близости чего-то сверхъестественного, очень важного, словно ладонь ангела легла на затылок, вымораживая мысли.

Прояснение пришло внезапно — когда опора ушла из-под рук и геолог вывалился кубарем из расширившейся промоины на дно неглубокой лощины. Может быть, скорей следовало сказать — оврага: почву слагали облизанные текучей водой обломки туфа, под ними проглядывал голый риолит. Должно быть, во время дождей вода стекала в океан посредством этой природной канализации, не разрушая своими потоками жесткого, но нестойкого покрова из мхов и стланика, заменявшего мезозойской саванне траву.

Мотая головой, Мушкетов отполз на карачках в сторону. Минуту спустя к нему присоединилась Тала — такая же измученная, грязная и совершенно потерявшая направление.

Сил выбираться из оврага не было, а если бы и нашлись, на крутом склоне геолог бы скорей свернул себе шею. Дмитрий привалился спиной к холодному камню и замер, усилием воли подавляя спазмы мышц, все порывавшихся ползти вперед. Что-то мешало, не давало устроиться удобно: ружье. Странно, но в туннеле оно совершенно не цеплялось за стены. Или он просто забыл об этом? Геолог переложил «трехлинейку» на колени и снова замер, подобно ящеру, уставившись на невидимое солнце.

Что-то прошуршало над головой. Тала вскинулась, дернув Мушкетова за рукав. Ученый с неохотой открыл глаза: послужить пищей местным хищникам сейчас казалось ему менее утомительным, нежели отбиваться. Но сквозь редкий полог плетистого гнетовника лезла, шевеля лапками, зверушка вроде крысы, с мерзким выражением на узкой белесой морде.

Тварь уже совсем было протиснулась между жесткими стеблями, когда зубастый клюв вцепился ей в жирное гузно. Крыса пискнула коротко, скрываясь за лиственным тюлем. Потом в щель просунулась черная взъерошенная голова «петуха». Ящероптица моргнула зелеными умными глазами, глядя прямо в лицо обмякшему от ужаса геологу, и скрылась, унося с собой добычу.

— Надо идти, — проговорила Тала, глядя ей вслед. — Закат скоро.

Мушкетов осознал, что ухитрился потерять часы, просочившиеся сквозь внутренний карман и шинель, вместе с цепочкой. Но и так было понятно, что близился вечер, время «черных петухов», когда над равнинами Земли Толля безраздельно властвуют неведомые, злобные твари.

Выбраться из оврага оказалось нелегко. Поспорив немного, путники решили не штурмовать нависающий склон, а спуститься вдоль промоины к морю — лишняя верста-другая для бешеной собаки, как ведомо, не крюк, а где они находились по отношению к лагерю, и так было не очень понятно. Однако овраг все не кончался, стены его оставались все так же круты, и Мушкетов уже начал подумывать, что таким манером можно добрести до самого океана, когда промоина, упершись в выступ особенно прочного риолита, резко свернула, расширяясь.

Дождевая вода за годы выточила в мягких тефрах чашу с пологими краями, наклоненную и расколотую в направлении моря. Над чашей склонялись тонкой иглистой хвоей псевдолиственницы. Сквозь их ветви проглядывало бело-желтое закатное небо. За зиму в чаше накопилось изрядно мусора, не смытого даже недавней бурей с ливнем: то есть там, докуда дотянулся бешеный поток, не осталось ни веточки, зато выше листья и сучки громоздились холмами. Самый высокий венчала черная плоская макушка.

— Ну вот, — с преувеличенной бодростью проговорил геолог, — отсюда уже можно вскарабкаться наверх. Там осмотримся, и…

Черная груда мусора подняла голову и окинула пришельцев подозрительным взглядом. Из глотки «петуха» вырвался предупреждающий писк.

— Ч-черт! — Мушкетов попытался красиво стряхнуть с плеча винтовку и чуть не запутался в ремне.

Тала оказалась быстрее. Шагнув вперед, филиппинка чуть набычилась и зашипела. Тварь засвистела в ответ, не двигаясь с места.

Геологу удалось наконец приладить «трехлинейку» к плечу.

— Не стрелять, — уголком рта процедила Тала. — Тихо. Боком. Идем мимо.

Мушкетов послушно сделал шаг вбок. «Черный петух» провожал его пристальным, опасливым взором. Круглые глаза цвета оливина не моргали. Еще шаг. Еще.

И тут с края чаши-промоины ссыпалась, раскинув крылья, вторая тварь. А за ней — третья, сжимавшая в пасти дохлую крысу.

Филиппинка яростно заскрипела — ученый не поверил бы, что человеческие голосовые связки способны на такой подвиг. Та ящероптица, что держалась впереди, дернулась было, намечая бросок, но нападать не стала. Вблизи несколько отошедший от ужаса геолог мог видеть, что звери не так уж велики — с крупную собаку, хотя оперение и длинный хвост скрадывали их настоящие габариты. Если Злобин сумел устоять перед куда более страшным хищником — стимфалидой, то неподготовленный человек мог, наверное, выдержать нападение «петуха». Одного. Но три хищника, скорей всего, растерзали бы жертву.

— Я стреляю? — неуверенно спросил Мушкетов.

Винтовка оказалась очень тяжелой, и ствол водило из стороны в сторону чем дальше, тем размашистей.

— Нет! — прошептала Тала, не оборачиваясь. Звери наступали, агрессивно поклевывая воздух и пересвистываясь, людям оставалось только сдвигаться вдоль сухого русла, минуя загадочную гору мусора, на которой так и восседал языческим зверобожком первый «петух», лишь изредка расправляя когтистые крылья. — Могут броситься. От страха. Не пугай.

Геолог покосился вниз, на жуткие когти чешуйчатых лап. Природные кинжалы не касались земли при ходьбе — наверное, чтобы не затупиться.

Пока один «петух» бдительно следил за пришельцами, другой отступил к мусорной куче. Крыса шлепнулась на землю. Тот зверь, что сидел на вершине кучи, приподнялся немного, чтобы перехватить добычу.

— Гнездо. — Геолог даже не заметил, что произнес это вслух. — Она высиживает яйца.

— Он, — поправила Тала. — Петух стережет яйца. Куры приносят еду. Сторожат.

Мушкетову такой расклад показался противоестественным, но он сообразил, что в этом есть свой смысл: яйца были огромны для столь некрупного существа, и в ямке на вершине мусорной кучи их лежало с пару дюжин. Одна самка надорвалась бы, откладывая такую прорву. Говорят, что у страусов тоже на гнезде сидит отец семейства, пока эмансипированные дамы гуляют…

— За нами не погонятся?

Самка-сторожиха потянулась, раскинув крылья-лапы. Тала в ответ раскинула руки, прихватив за уголки полы шинели: получилось похоже на летучую мышь. «Черные петухи» шарахнулись.

— Нет, — бросила филиппинка. — Отходим.

Пятиться, не сводя взгляда с черных тварей, подгоняющих пришельцев выпадами зубастых клювов, было нелегко. Но «петухи» не стали далеко отходить от гнезда. Стоило филиппинке, по-прежнему размахивавшей полами шинели, переступить невидимую черту, как сторожиха замерла и начала отступать, не оставляя, впрочем, воинственной позы.

— Проклятие, — пробормотал геолог. — И опять нам не выбраться из этого оврага.

— Вон там лоза растет. — Тала взмахнула рукой. — И ветки низко свисают. Можно подняться.

— Лучше бы подальше уйти от этого логова, — проговорил Мушкетов озабоченно. — Смеркается. Если эти выйдут на охоту…

— Лезть на дерево, — посоветовала филиппинка.

Подняв голову, геолог с сомнением глянул на тонкие, корявые ветви и голые стволы псевдолиственниц.

— А за нами никто не заберется? — поинтересовался он.

Тала смерила его взглядом.

— Нам помогало.

Ответ застрял у Мушкетова в горле. Земля тошнотворно качнулась, словно палуба в бурю. Застонали, кренясь, вековые деревья. Трепет пробежал по верхушкам, взвились в еле видимое из оврага небо черными силуэтами длиннохвостые птицы. Из недр донесся едва уловимый рокот.

И все стихло.

— Ха! — негромко и довольно промолвила Тала. — Этипроклятыептицы умней, чем люди в моей стране. Они знают, что от трясения земли яйца не… бугок… не тухнут. Иначе не стали бы тут устраивать гнездо.

— Кэп Рэндольф говорил, что в вашем старом лагере тоже случались землетрясения, — проговорил Мушкетов, прислушиваясь к затухающим колебаниям.

— Один раз, — кивнула филиппинка. — Сильно. А здесь — слабо. Но часто. Второй раз уже с тех пор, как на берег сошли.

Она прищурилась:

— Кулам-набато говорит — это важно?

— Это скверно, — проворчал геолог. Ему не очень хотелось признавать, что современная наука не больше, чем суеверия дикарей-полуязычников, могла предугадывать колебания тверди, а тем более — предотвращать их. — Полезли.

Он ухватился за крепкую на вид чешуйчатую лозу, повис на ней… и плеть оборвалась. Мушкетов не устоял — уселся на пятую точку. На голову ему посыпались сухие мелкие листья.

Тала захихикала и тут же осеклась — из-за поворота донесся предупреждающий щебет «черных петухов». Где-то вдалеке солнце соскользнуло за край мира; небо еще горело прозрачным золотом, но овраг затопила синяя, глухая тень.

— Да вы, верно, ума лишились, — удивленно произнес дежурный по лагерю, разглядывая вытянувшихся перед ним матросов. — Идти за водой, вдвоем? В такой час? Да вас же в клочья разорвут, не успеете и ста саженей отойти…

— Ваше благородие, разрешите… — кондуктор на миг замялся, словно припоминая необычное слово, — аргументировать.

— Аргументировать? — повторил мичман. — Ну-с, попробуйте…

— Из двух револьверов, — унтер выразительно похлопал по длинной кобуре «смит-вессона», — я за пару секунд больше пуль выпущу, чем десяток человек из «трехлинейки», а уж тем паче с «берданок». От «петухов» отбиться этого хватит, а бог даст — и от большой «птицы». Ну а если встретится чудище вроде вчерашнего, тут уж, вашбродь, одно спасение — затихариться в траве да молиться Николе-угоднику, чтобы пронесло. Иначе никакого народа не хватит, разве что всем лагерем за водой ходить. А воды надо много…

Мичман задумался. С одной стороны, рисковать и принимать на себя ответственность за возможную гибель двух человек ему не хотелось. Но и в доводах кондуктора был явный резон: с мелким хищником справиться можно и вдвоем, благо «черные петухи», как заверяли старожилы, твари довольно трусливые и больше склонны к ночной жизни. В случае же встречи со стаей стимфалид или еще одним драконом в самом деле могла помочь разве что молитва — или пулемет. А запасы воды в лагере были на исходе. На то, чтобы промывать раны и поить пострадавших, ушло почти все, что притащили за вечер.

— Хорошо, — офицер сделал короткую паузу, — Павел Степаныч. Ступайте с богом.

Едва только кустарник скрыл уходивших моряков от взоров часовых за баррикадой, шедший первым водонос, размахнувшись, что было сил грохнул ведрами о землю.

— А-а, пропади оно все пропадом!

— Да вы, Николай, верно, — старательно копируя голос давешнего мичмана, процедил «доктор», — и впрямь ума лишились. А ну как в лагере услышат шум да на подмогу ринутся? Или еще кто-нибудь захочет посмотреть, отчего тут шум да веселье…

Он почти сразу же пожалел о сказанном — во взгляде оглянувшегося матроса явственно читался дичайший испуг, готовый в любой миг столкнуть остатки рассудка в пучину безумия.

— Я-я… п-простите…

«Доктор» слегка отстраненно — проявилась старая, еще со студенчества, привычка рассматривать ситуацию в третьем лице — констатировал, что с «товарищем Рыбаком» как с членом боевой организации фактически покончено. Перед ним стоял, кусая губы и ежесекундно бросая затравленные взгляды по сторонам, уже сломленный человек. Двойная встреча с ископаемым чудовищем за день проделала разрушительную работу, оказавшуюся не по силам царской охранке. Возможно, длительный отдых в одном из столь любимых руководством партии заграничных санаториев и сможет вернуть его к нормальной жизни, но к боевой работе Николая допускать больше нельзя. Однако до уютных санаториев старушки-Европы им обоим еще предстояло дожить. И срыв напарника отнюдь не способствовал этому. За свою карьеру в рядах боевиков «доктор» видел немало случаев, когда именно не вовремя сдавшие нервы напрочь губили, казалось бы, самые верные и надежные дела.

К сожалению, отстранить напарника сейчас можно было лишь одним-единственным способом.

— Ладно, будет вам, успокойтесь, — оглядевшись по сторонам, «доктор» взял одно из ведер, поставил днищем вверх и присел, аккуратно примостив револьверы на коленях. — Я понимаю, это не так-то легко… после того шока, что вам пришлось испытать вчера, но все-таки, Николай, постарайтесь взять себя в руки.

— А вы меня, товарищ Щукин, не лечите, не лечите! — вскинулся Николай. — В руки… ноги тут в руки надо брать, вот чего!

— Вот как? И что же, — скептически осведомился «доктор», — вы предлагаете по этому поводу?

— Как это «что»? — опешил Николай. — Ясное дело — бежать!

— Бежать?! — удивленно переспросил «доктор». — Простите, но куда? Здесь вокруг даже не дальневосточная тайга, а куда более дикие места. Даже временно забыв про бродящий вокруг паноптикум хищных тварей… пешком отсюда не выбраться, а оставшийся на «Манджуре» Бутаков не поведет корабль назад без прямого приказа капитана… и я очень сомневаюсь, что нам удалось бы его как-то переубедить даже ненавязчивым тыканьем ствола под ребра.

— Так, — горячо зашептал Николай, — я и не про «Манджур» толкую, Сергей Константинович. Леший с ней, с этой калошей… к британцам надо тикать. У них броненосец, силища, любая здешняя тварюка клыки пообломает.

— Возможно, и обломает, — задумчиво произнес «доктор». — Если, конечно, в здешних краях не отыщутся еще более чудовищные левиафаны. Но главный вопрос даже не в этом. Будь мы в Лондоне, за нас почти наверняка бы вступились представители либеральной оппозиции, пресса. В крайнем случае, — «доктор» желчно усмехнулся, — сыскалась бы экзальтированная барышня из числа суфражисток, всегда готовая поддержать борьбу за свободу, не важно чью и против кого. Но среди офицеров Королевского флота такие вряд ли найдутся. А значит, место на броненосце придется заслужить… какими-то иными способами.