Щукин пожал плечами.

— Не зарекайтесь, Александр Михайлович, — предупредил он. — Эволюция лишена сострадания. Даже социальная. Не стоит полагаться на ее милость. Может получиться… кроваво.

Он потянулся и тут же сморщился, прикоснувшись к повязке на боку.

— Однако почти стемнело, — сменил он тему. — А наш ареопаг общественных рудиментов, то есть, простите, офицерское собрание, все не завершит работу. Бдят над картами…

Никольский потер усталые глаза.

— Да, затянулось собрание. Ну ничего, Владимир Афанасьевич нам все расскажет, когда закончится. Мне, человеку штатскому, положение представляется весьма серьезным, но, возможно, капитану Колчаку или капитану Нергеру…

— …оно, скорей всего, покажется совершенно безвыходным, — заключил эсер. — Впрочем, могу ошибаться. В конце концов, если тебя приперли к стене… — Он ухмыльнулся, блеснув зубом в сумерках. — Стену всегда можно взорвать.

Глядя на собравшихся в кают-компании офицеров «Бенбоу», мичман Гарланд неожиданно подумал, что «совещание» — не совсем походящее определение для происходящего действа. «Траурная церемония» отразила бы суть намного лучше.

Сходства добавляла нависшая над столом тягостная, как обвисшие паруса, тишина. Капитан-лейтенант Харлоу стеклянно глядел куда-то на стену, майор с преувеличенным вниманием изучал петли скатерти перед собой, а лейтенанты Томпсон, Маклауд и бледный, под цвет перетянувшей голову повязки, Додсон старательно изображали авгуров, стараясь не встречаться друг с другом взглядами.

— Итак, джентльмены, — не выдержал наконец майор, — нас можно поздравить с очередным провалом?!

— Почему же, — быстро, словно только и ждал именно этой реплики, возразил Харлоу, — конечно, всех поставленных целей наше наступление не достигло, но все же оно прошло значительно успешнее… чем предыдущие акции.

«Затеянные вами с Крэдоком», — мысленно добавил он. Главного виновника произошедшего не было за этим столом, и, судя по словам врача, вряд ли ему доведется отвечать перед иным судом, кроме Вышнего.

— Не знаю, в чем вы видите успешность, — недовольно бросил Кармонди. — Лично я считаю, что мы потеряли почти тридцать человек, не добившись никакого результата. При всем уважении, сэр, вспашка здешних лужаек фугасами за таковой не считается. Вот если бы мы дошли до русского лагеря и приставили штык к их глоткам — вот это был бы результат, сэр!

— Продолжать наступление без поддержки с «Бенбоу»? — с сомнением произнес Харлоу. — В условиях, когда мы лишь незначительно превосходили по силе русский отряд… а если бы им на подмогу явились немцы?! Нет, это было бы авантюрой, сэр. И, позволю напомнить, на берегу вы согласились, что атаку следует прекратить.

— Да, согласился, — майор вздохнул, — и теперь думаю, не было ли это решение одной из самых больших моих ошибок. Возможно, все-таки надо было рискнуть…

— Мы не могли позволить себе этот риск, — с нажимом произнес капитан-лейтенант. Пожалуй, даже с большим нажимом, чем требовалось, — Джон Гарланд уловил в его тоне странную нотку и неожиданно понял, что Харлоу пытается убедить не майора и остальных. В первую очередь капитан-лейтенант боролся с собственными мыслями о том, что его приказ об отступлении вырвал поражение из пасти победы.

— Если мы продолжим разменивать людей на людей, — добавил он, — это будет пиррова победа. И настоящими победителями в итоге станут здешние ящеры.

— Если мы продолжим торчать в этой луже, — проворчал Кармонди, — ничего хорошего из этого тоже не выйдет. У нас кончается продовольствие — если вы не забыли, большую часть запасов волок на себе так удачно утопленный нами же тендер. А выхода из ловушки по-прежнему не видно.

Харлоу очень захотелось напомнить, что майор, поддержав безумную идею Кэрдока, сам позаботился о том, чтобы лишить их единственного разумного выхода из ловушки. Но устраивать склоку на тему «кто виноват больше» сейчас было бы глупо.

— Кажется, — обратился Харлоу к Додсону, — я просил вас подготовить сводку по нашим запасам. Вы успели составить ее?

— Да, сэр, — лейтенант здоровой рукой вытащил из кармана мундира бумагу и протянул ее Харлоу, но тот отрицательно мотнул головой:

— Зачитайте сами. Если, — спохватился капитан-лейтенант, — вам не мешает рана.

— Ничуть, сэр! — Додсон развернул сложенный вдвое лист. — Итак… запасов продовольствия хватит на две недели при сохранении нынешних норм выдачи, — начал он. — Это уже с учетом, хм, выбывших и уменьшенных пайков для раненых. На более долгий срок можно растянуть при условии, что люди не будут заняты на тяжелых работах. Снарядов главного калибра в сегодняшнем бою израсходовано девятнадцать, из них восемь стальных бомб, остальные — шрапнель, все из носового погреба. Средний калибр истратил тридцать четыре шестидюймовых фугаса, считая уничтоженные при взрыве. На маневрирование было потрачено четыре тонны угля, правда, — добавил лейтенант, — заодно удалось пополнить запасы пресной воды, теперь у нас есть почти двадцать тонн.

— Можно вопрос? — поднял руку Маклауд и, дождавшись кивка Харлоу, спросил: — А почему мы должны расходовать уголь на опреснители? На берегу полная речка пресной воды!

— Доктор Макдоннел категорически не рекомендовал использовать для питья воду из местных источников, — ответил вместо капитан-лейтенанта Гарланд. — Мы пока не знаем, насколько эффективны здесь привычные меры обеззараживания. А по словам русского перебежчика, в их лагере уже появились больные чем-то похожим на дизентерию, но в очень тяжелой форме.

— То есть нам опасно пить здешнюю воду, добывать мясо чертовых ящеров и жрать местные ананасы, если мы их найдем, — желчно резюмировал Кармонди. — Превосходно. Насчет вредности вдыхания доисторического воздуха док ничего не говорил?

— Н-нет.

— И на том спасибо! — фыркнул майор. — По крайней мере, мы можем продолжать сидеть на броненосце и надеяться, что немцам и русским надоест воевать с ящерами раньше, чем у нас кончатся мука и галеты. Не самая хорошая стратегия, но, — опершись на кулаки, майор навис над столом, разом став похожим на недовольного бульдога, — как я понимаю, лучшего варианта у нас нет?

Последняя фраза майора прозвучала как вопрос, но, оставшись без ответа, этот вопрос понемногу стал утверждением. Веским и неумолимым, как падающий нож гильотины.

«Безнадежность, — подумал Харлоу, — вот наш главный враг. Не русские или немцы, и уж точно не безмозглые ящеры. Люди могут совершать чудеса и выбираться из самых безнадежных ситуаций, если четко указать им путь к спасению, пусть и со сколь угодно призрачными шансами. В противном случае приходит апатия, а вслед за ней — старуха с косой».

Сейчас капитан-лейтенант почти физически ощущал, как в кают-компании сгущается тяжелое облако, заставляя глаза офицеров тускнеть, а плечи — опускаться. Сидеть и ждать неизвестно чего — это совершенно не в традициях Королевского флота, всегда предпочитавшего активные действия пассивному ожиданию. «Увы, — с горечью подумал Харлоу, — здесь нет вражеского флота, который можно было бы найти и уничтожить…»

Хотя… капитан-лейтенант замер, словно пришедшая ему в голову мысль была дикой птицей, могущей упорхнуть прочь от неосторожного движения охотника.

— Лейтенант, — обратился он к сидевшему справа от него Томпсону, — скажите… тот выстрел из главного калибра, который вы успели сделать по русской канонерке… как вы считаете, насколько близко к борту лег снаряд?

По иронии судьбы, которую, впрочем, можно было бы объяснить рядом вполне объективных обстоятельств, в объединенном русско-немецком лагере как раз в эти минуты происходило аналогичное совещание. Аналогичным оно являлось еще и потому, что его участники также не видели в ближайшем будущем поводов для оптимизма.

— …итого: не считая тех, кто после оказания первой помощи вернулся в строй, на сегодняшний день в лагере имеется шестьдесят пять раненых и больных, — подытожил свой рапорт Билич, — из них большая часть — тяжелые. Мы с доктором Хеске, разумеется, делаем все возможное, но, — врач вздохнул, — возможностей у нас не так уж много.

Последнюю фразу Билич произнес довольно тихо, но сидевший рядом Обручев вполне отчетливо уловил выделенное доктором слово.

— Может быть, — подал голос Отто Шнивинд, — следует эвакуировать их на ваш корабль.

— А смысл? — горько усмехнулся Билич. — «Манджур» — не госпитальное судно. К тому же многие раненые могут попросту не вынести тягот подобного похода.

— Не говоря уж о том, — добавил Леттов-Форбек, — что у нас попросту не хватит здоровых людей организовать подобный… конвой.

— Да, согласен, — быстро сказал Колчак. Ему, несмотря на задетое пулей плечо, явно не сиделось на месте. — Вы закончили, доктор? Тогда я…

— Одну минуту, — неожиданно произнес Нергер, — возможно, мне показалось, но… герр доктор, вы ведь хотели сказать еще что-то, не так ли?

— Хотел, — кивнул Билич, — однако не уверен, есть ли в этом хоть какой-то смысл.

— Вы скажите, — раздраженно велел Колчак, — а уж мы решим, есть он или нет.

— Раз вы настаиваете, — с видимой неохотой произнес Билич, — то я скажу. Единственное место по эту сторону Разлома, где раненые могут рассчитывать получить помощь, — это английский броненосец.

— То есть, — повысил голос Колчак, — вы предлагаете сдаться?

— Я, — доктор вздернул подбородок, сверкнув при этом стеклами пенсне, — ничего не предлагаю. Вообще. Мне задали вопрос, и я дал на него ответ в меру моей скромной компетенции. На борту корабля первого ранга должен иметься лазарет, медикаменты в большем, чем у нас, количестве и номенклатуре. Возможно, там есть даже операционная. Если наши раненые окажутся там в течение ближайших дней, а вернее, часов, большая часть из них получит шансы остаться в живых. Если нет — они, скорее всего, умрут.

— А если они попадут в руки к британцам, их, скорее всего, расстреляют, — резко произнес Колчак, — или бросят на корм ящерам. Вы еще не поняли, доктор, что англичане здесь ведут войну на уничтожение? Ни попытки переговоров, ни даже требований капитуляции мы от них не видели. Только снаряды и пули, только смерть — вот единственный разговор, который они готовы вести.

— Но… — начал было доктор, затем скривился, словно от сильной боли, и с безнадежным видом взмахнул рукой. — Да, конечно… скорее всего, вы правы. Наверняка правы. Просто я не могу спокойно смотреть… — Доктор снял пенсне, нервным движением протер стекла о рукав и, водрузив обратно на нос, оглядел собравшихся. Встретиться с ним взглядом не решился никто — бесстрашно шедшие в бой люди отводили глаза, словно нашкодившие мальчишки.

— Не могу, — шепотом закончил Билич, — спокойно думать, что люди, которых еще можно было бы спасти, умрут.

— На самом деле это довольно простая задача. — Леттов-Форбек держал голову опущенной, так что его лица не было видно, но лейтенант цур зее был готов поклясться, что, несмотря на спокойно-рассудительный тон, майор сейчас улыбается. — Первое: если не доставить раненых на борт броненосца, они умрут. Второе: передать раненых британцам, тем или иным способом, также бесполезно. Вывод напрашивается сам собой, господа, — нам нужен броненосец, но без английского экипажа.

— Замечательный вывод, — фыркнул Колчак. — И что же вы предлагаете делать? Подплыть к «Бенбоу» на лодке и, вежливо постучавшись, предложить экипажу прогуляться на берег в полном составе? Или взять броненосец… на абордаж? — неожиданно севшим голосом закончил он.

— Совершенно верно, герр капитан! — подтвердил Леттов-Форбек.

Эффект от подобных заявлений обычно принято сравнивать с разорвавшейся бомбой. На несколько секунд в палатке воцарилась изумленная тишина, затем немецкие и русские офицеры заговорили хором, перебивая друг друга:

— Это же безумие…

— А почему бы и нет…

— У нас нет ни единого шанса…

— Тише, господа, тише, — повысил голос Нергер, — успокойтесь! Полагаю, майор, — обратился он к Форбеку, — вам стоит подробнее изложить свое предложение.

— Полагаю, да, — майор, вскинув голову, с вызовом глянул на собравшихся. — Все, как я уже сказал, просто. Даже не беря в расчет раненых… отсиживаясь в лагере, мы просто продлеваем агонию, господа. У нас не хватает воды и продовольствия. С добычей последнего я предвижу большие трудности, ведь сейчас канонада наверняка распугала большую часть потенциальной дичи, зато погибшие при обстреле ящеры вскоре привлекут хищников. К тому же, как я понял со слов герра Колчака, он считает, что его корабль вступал в бой броненосцем.

— Я еще не получил от лейтенанта Бутлерова полный рапорт, — Колчак мотнул головой, — но мы совершенно точно слышали залпы орудий «Манджура», и после этого британцы прекратили атаку.

— В любом случае, — вновь перехватил инициативу майор, — сейчас мы даже не можем быть уверены, что ваш корабль выдержит обратный путь через Грань. Остается «Ильтис»… но путь к нему лежит через английский броненосец. Это наш единственный шанс, господа, и мы должны воспользоваться им как можно скорее.

Сквозь колючие ветви проглядывала одинокая золотая звезда. Когда Мушкетов на миг скашивал глаза, чтобы бросить взгляд на жмущихся у костра товарищей, звезда пропадала, смытая рдяным пламенем над углями, но потом всегда возвращалась, мерцая и маня с непроглядно синего неба.

Найти подходящую расселину оказалось несложно; трудней было загородить все подходы к ней наспех обрубленными ветками — не столько для того, чтобы преградить путь хищникам, сколько чтобы насторожить часового шумом. Хотя костерок тлел, не угасая, и запах дыма пропитывал все вокруг, за шипастой баррикадой уже несколько раз что-то подозрительно шуршало.

Мичман Шварц ворочался во сне, жалобно поскуливая по-щенячьи. На закате Тале удалось привести его в сознание ненадолго: хватило только, чтобы напоить раненого тепловатой сладкой водой из железистого родника. Потом бедолага забылся снова; по крайней мере, так его не терзали мучительные головные боли после контузии.

Горшенин еще держался, с трудом сохраняя бдительность.

— Павел Евграфович, — не поворачивая головы, проговорил Мушкетов, — ложитесь уж. Я покараулю до полуночи, а потом вас разбужу. Так и будем меняться.

— Хорошо, — невнятно пробормотал боцманмат.

Он сполз по стене расселины, вжавшись в камень, чтобы не влезть случайно рукою в костер, отвернулся от углей, подложив под голову фуражку, и, кажется, тут же заснул. Тала давно свернулась в комочек, накрыв голову обеими руками, но геологу отчего-то казалось, что она не спит: смотрит из тени внимательным глазом, блестящим и черным, будто у вороны.

Мушкетов притянул за ремень поближе «трехлинейку», и приготовился к долгому ожиданию. Жесткое, едва прожаренное мясо тикбаланга тяжело лежало на желудке: ворочалось, скулило и, кажется, собиралось ожить. Во рту стоял привкус живицы. Говорят, греки, по примеру древних своих предков, сдабривают смолой вино, но, наверное, даже им не пришло бы в голову добавлять ее к мясу…

Сквозь скалу под ногами, сквозь сплошной камень докатилась, пронизывая кости до самого мозга, тошнотворная дрожь. Недра земли прогремели великанским бубном: «Р-рок!» И снова: «Р-рок! Р-рок!» Сверху, сквозь наваленные ветки, просыпалась горсть осколков. Мгновение казалось, что твердь содрогнется сильней, что стены расселины сомкнутся, размазав людей по камню, но все успокоилось так же быстро, как затрепетало. Моряки даже не проснулись.

Тала подняла голову. В глазах ее не было ни тени сна.

— Земля тревожится, — проговорила она вполголоса. — Димитри, ты говорил — это скверно?

— Скверно, что земля дрожит все чаще, — отозвался геолог. — Она может успокоиться сама… а может, и нет.

«Как же мне объяснить тебе, — подумал он, — что мы сидим на краю затопленного вулканического кратера? Там, на дне Зеркальной бухты, морская вода остужает подземный жар… пока. Но что случится, когда из-под каменной пробки прорвется раскаленная лава? Когда-то на месте бухты высилась гора, подобная камчатским сопкам. Давнее извержение срезало ее до самых корней, оставив только невысокий кратерный вал. Каким будет следующее? И не придется ли палеонтологам будущего извлекать из окаменевшего пепла вместе с костями динозавров человеческие скелеты?»

Коса слева от прохода в Зеркальную бухту собственного названия пока не имела. Ни один из штурманов трех кораблей, нанося ее на карту, не счел нужным удостаивать узкую полоску камней отдельного именования. Даже динозавры не слишком интересовались ею — в безумном хаосе изрезанных ветром и водой прибрежных скал ютились лишь сордесы да более мелкие ящерочайки.

Впрочем, обосновавшихся в этих скалах на рассвете двух русских моряков такое скудное соседство более чем устраивало. Рассказов спасенных с «Фальконета» — а их матросы вдосталь наслушались за последнюю неделю — было вполне достаточно для осознания простой истины: человек, пусть даже вооруженный, на этом берегу всего лишь добыча. Это понимал и лейтенант Бутлеров, однако доисторические чудовища сейчас волновали его куда меньше чудовищ эпохи пара и электричества. Уводить корабль прочь от Зеркальной было нельзя, это бы оборвало и без того донельзя проблемную ниточку связи с обосновавшимися на берегу. Но и по-прежнему дрейфовать в прямой видимости выхода из бухты стало слишком рискованным делом. Как явствовало из найденного лейтенантом в кают-компании справочника Фреда Джейна, когда-то в далекой корабельной юности «Бенбоу», «поддав жару» форсированным дутьем, разогнался на мерной миле аж до семнадцати с половиной узлов. Конечно, сейчас он вряд ли смог бы развить больше пятнадцати, однако для «Манджура» и этот результат был совершенно недосягаем даже в лучшие годы. Сейчас же, с наскоро заделанной пробоиной, старая канонерка и вовсе напоминала прикованного к ядру каторжника. Решись англичане устроить гонку, спасением для «Манджура» могли бы стать только рифы на мелководье… и солидная фора на старте, чтобы не оказаться от этого самого мелководья отрезанной. Именно эту фору и должны были обеспечить высланные на край бухты матросы: марсовый Глушко и комендор Каас.

Посылая их на берег, Бутлеров руководствовался исключительно практическими соображениями: для несения дозора нужны были люди с хорошим «цепким» зрением, чтобы, подменяя друг друга, вовремя заметить подготовку «Бенбоу» к выходу. Впрочем, если бы он задался целью подобрать из оставшейся на канлодке части экипажа двух наиболее несхожих меж собой матросов, результат вряд ли был бы иным. Пошедший на флот «в охотку» и оставшийся на сверхсрочную, Мартин Каас вырос в прибрежной деревушке и в море с отцом вышел первый раз едва ли не раньше, чем научился твердо стоять на суше. Ну а уроженец полтавского села Степка Глушко до восемнадцати лет и не задумывался, что где-то на свете бывает больше воды, чем в их речушке во время весеннего половодья. Даже внешне эти двое были полной противоположностью друг другу — невысокий плотный эстляндец и широкоплечий хохол. За неполных пять часов до мысли о смертоубийстве они дойти не успели, но антипатией друг к другу напитались доверху. И если Каасу достаточно было просто терпеть назойливость напарника, то для Степана невозможность «покалякать по душам» была сродни особо изысканной китайской пытке.