— С Катей отправились, как я понимаю, почти все здоровые матросы, — ответил он. — Остались раненые. На часах кому-то стоять все равно придется, а я не так пострадал, чтобы не удержать винтовку в руках.

— Вам бы еще попасть из нее, куда целитесь, если уж придет нужда стрелять, — хмыкнул Билич. — Нажалуюсь на вас коменданту, вот что. Товарищи ваши к бойницам не лезут, и правильно, на мой взгляд, делают.

— С капитаном Нергером я уже поговорил, — отозвался молодой геолог. — Он… посчитал мои доводы убедительными.

На самом деле капитан, еще слабый после ранения, просто отмахнулся со словами: «Не подстрелите никого из моих людей ненароком».

— Когда только успели, — проворчал Билич. — Не переживайте так. К закату, самое позднее, вернутся наши спасатели со спасенными вместе. А к утру так или иначе наше положение разрешится.

— К закату — это вы, доктор, оптимистично высказались. — Мушкетов неловко подхватил перевязанной рукой ремень «трехлинейки». — Катя бредет небыстро… Я боюсь, что хищники могут напасть на лагерь, если тут совсем обезлюдеет. Привязанный Горбунок — легкая добыча.

Врач машинально обернулся.

Загнать тикбаланга в лагерь оказалось не так трудно — обессилевшее животное почти не сопротивлялось. Трудней было не позволить ему убежать, когда придет в себя. Сейчас ящера надежно привязывали к вековой псевдолиственнице два самых крепких каната, какие нашлись. Катя не пыталась перекусить привязь, даже когда та ей мешала, и оставалось надеяться, что тикбалангу это тоже не придет в голову. Двое легкораненых подтаскивали ящеру ведрами воду из родника; к груде нарубленных веток Горбунок и не притронулся. Мушкетову было, конечно, жалко зверя — в конце концов, тот в каком-то смысле спас ему жизнь; вряд ли бредущие по редколесью путники с двумя винтовками на четверых уцелели бы, столкнувшись по дороге со стаей стимфалид. Но тонна живого мяса есть тонна мяса… А сохранять ее лучше в живом виде, пока превратить тушу в мясо, копченое, вяленое и соленое, попросту некому.

— Александр Михайлович вне себя, — по секрету сообщил Билич. — Он твердо намерился притащить с собой в Россию какое-нибудь здешнее чудо живым. И, как назло, живыми ему попадаются такие твари, что на «Манджуре» их не повезешь.

Мушкетов представил себе Горбунка на палубе канонерки. И рядом — гору зелени, которую такая туша сожрет за месяц плавания. Воображаемый «Манджур» накренился и пошел ко дну.

— У вас воды не найдется? — попросил он. — Вроде бы и напился, но после этой скачки во рту до сих пор сухо.

Врач сунул ему флягу.

— Держите, — отозвался он. — Не смотрите, что запах дрянной: это минеральная вода, не хуже пятигорских. Нам еще повезло, что только один человек слег с кровавым поносом, — у немцев двое вовсе в могилу сошли, хотя у них с дисциплиной строго и воду кипятить догадались сразу же. Лучше пить минеральную. Благо источник тут совсем рядом.

Теплая вода во фляге отдавала тухлыми яйцами, но на вкус оказалась приятной, чуть сладковатой от железистых солей. Мушкетов с ходу выпил почти все.

— Флягу себе возьмите, — отмахнулся Билич, — сходите к источнику, прежде чем заступать на караул, наберете еще. Только опивки обязательно выплесните: там на дне осадок ржавчины понемногу образуется.

— Не вижу, чтобы источник парил, — заметил Мушкетов, вешая флягу на пояс.

— Вода не горячая, — ответил врач. — Так, тепловатая слегка. Жалко, течет небыстро. На питье и готовку хватает, а для помывки уже приходится издалека таскать.

— Что ж, не буду вам мешать. — Геолог наклонил голову. — Последую вашему совету.

Он тоскливо вздохнул:

— Как же мучительно ждать!

— Мучительно будет ждать вызволения, — педантично заметил врач, — если нашим товарищам не удастся одолеть британцев. Тогда мы застрянем на этом берегу по меньшей мере на год, словно полярники на зимовке, с той только разницей, что полярники к испытаниям готовятся. Мы же оказались брошены, словно кур в ощип.

И даже подготовка не всегда помогает, докончил Мушкетов невысказанное. Третья экспедиция Толля, несмотря на все меры предосторожности, закончилась катастрофой… да мало ли погибло путешественников в негостеприимных и суровых краях?

— Даже если случится худшее, — с напускной уверенностью промолвил он, — мы дождемся спасения. Команда «Фальконета» провела на берегу Геенны почти полгода — а ведь у них не было ни оружия в достаточном количестве, ни опыта, ни знаний, ни, что самое главное, дисциплины и сплоченности русских моряков.

— У нас тут, если вы не слышали, революционеры обнаружились на борту, — хмыкнул Билич. — До стрельбы дошло. Это говоря о сплоченности. Да и оружие… винтовок в достатке, а патронов? Месяц-другой, и дойдем до того, чтобы, как троглодиты, копать ловчие ямы для динозавров и отбивать стимфалид копьями.

— Надо будет — возьмем на копья, — ответил Мушкетов приглушенно.

Врач бросил на него короткий острый взгляд.

— Сегодня умер матрос Кошкин, — промолвил он. — Тот… дракон… что напал на наш лагерь, ударил его хвостом — уже в агонических корчах, сослепу. Множественные переломы, разрывы внутренних органов… удивительно, что несчастный протянул так долго. Вместе с ним мы потеряли девять человек. Несмотря на все наше хваленое оружие. Если разменивать по девять человек на одно чудовище, арифметика получается невеселая.

— Но выхода у нас нет, — заключил геолог.

— «Терпение нужно вам, — процитировал врач, — чтобы, исполнив волю Божию, получить обещанное».

Он помолчал немного и добавил:

— «Праведный верою жив будет; мы же не из колеблющихся на погибель».

Вокруг родника громоздились бурые скользкие валуны. Вода вытекала из косой трещины, полузаросшей ржавым осадком, сбегала по камням, оставляя потеки цвета жженой умбры, скапливалась в мелкой луже над слоем пушистого ила, и сепией стекала под зеленый полог гнетовника, в невидимый ручеек.

Немец-пулеметчик со своей позиции помахал Мушкетову рукой. Должно быть, с этой стороны к лагерю часто подходили на водопой звери, раз в столь неудобном месте решили устроить пулеметное гнездо. Присутствие его странным образом успокаивало геолога, хотя, если какая-нибудь хищная тварь набросится из кустов, пулемет не поможет — ну, разве что избавит от лишних мучений.

От воды тянуло сложносоставным смрадом вулканического источника: сероводород, сернистый газ, горячая ржавчина и преющая в луже хвоя. Солдаты уже протоптали тропу к роднику, изломав сапогами хрупкие наросты минеральных отложений вокруг трещины. Геолог тоже не стал набирать отстоявшуюся воду из лужи, лишь отметив для себя, что засохшие следы каких-то ящеров на бережку неплохо бы зарисовать, пока есть свет, а лучше — снять отпечатки. Он пристроился на коленях у скалы и замер, уловив краем глаза движение в деревьях.

Что-то мелкое скользило по стволу псевдолиственницы. Мушкетов всмотрелся, усилием воли разделяя серо-бурую кору и серо-бурые перья.

Существо было скроено по привычному уже лекалу: не то птица размером с ворону, не то ящерица, покрытая невнятной расцветки перьями. Желтый гребешок на узкой голове торчал лихо и нагло, напоминая… да, понял геолог, бабочку, вернее, крупных сетчатокрылок, заменявших здесь бабочек. Длинный жесткий хвост на конце украшен был ромбовидным вымпелом или опахалом из тех же перьев. Трудно было сказать, до какой степени пригодны к полету когтистые крылья, однако по стволу тварь ползала быстро и ловко, несмотря на неуклюже растопыренные передние лапы. Мушкетову доводилось читать, что у южноамериканских гоацинов птенцы сохраняют рудиментарные когти на конце крыла и умело лазают по ветвям — должно быть, схожим образом.

Но если у хищников и мелких не-совсем-птиц в крылья, практичные или нет, превращались лишь передние лапы, то это существо отрастило маховые перья и на задних.

— Эй! — вполголоса бросил геолог, ожидая реакции.

Существо глянуло на него бисерным черным глазом. Потом взбежало на нижнюю ветку, повисшую над источником, и — прыгнуло.

Крылья развернулись в полете, все четыре. Силуэт странной твари обрел юркую стремительность. Почти не взмахивая лапами, только за счет подъемной силы едва заметного ветерка существо исполнило несколько причудливых пируэтов между ветками, пастью подхватывая в полете что-то незаметное взгляду, и так же внезапно скрылось из виду.

— Надо же… — сам себе пробормотал Мушкетов, подставляя флягу горловиной под слабые струйки минеральной воды.

Фляга полетела в лужу. Детским, первобытным движением геолог сунул в рот ошпаренные пальцы.

Вода была кипящая.

— Семьдесят два, — объявил Обручев, вытаскивая из воды термометр Реомюра. — Три градуса в час… может, чуть больше. Если так пойдет и дальше, то еще до темноты источник закипит.

— Это сходится с наблюдениями доктора, — заметил Мушкетов, пошевелив губами. — Он при мне упомянул, что утром вода была тепловатая. Предположим, двенадцать часов… такими темпами — тридцать шесть градусов. Ну да, это сорок пять по Цельсию: можно сунуть руку без опаски.

— Ну уж и без опаски, — хмыкнул Никольский. — Сорок пять — это уже горячая. Или нагревание ускоряется…

— Если ускоряется, это тем более тревожный признак, — проворчал Обручев.

Зоолог повернулся к нему.

— Извержение? — Голос его дрогнул.

— Возможно. — Обручев тяжело поднялся с колен, опираясь на влажные, теплые камни. — Кажется, я становлюсь стар для полевой работы. Спина меня доконает… Возможно, что близится извержение. А может, вулкан поворчит день-другой, да и задремлет снова. Заранее никогда нельзя сказать.

— Даже если извержения не будет… — напряженным голосом проговорил Мушкетов, глядя на закат, в сторону не видного из лагеря кратерного вала. — Подземные воды закипают.

Старший геолог нахмурился.

— Источники пробиваются на дне кратера, — продолжал его младший товарищ, как бы намечая путь мысли. — Глубины Зеркальной бухты насыщены вулканическими газами… Донные воды постепенно нагреваются…

— О проклятье, — выдохнул Обручев, тоже оборачиваясь в сторону кратера.

Воцарилось зловещее, но, к счастью, краткое молчание.

— Может, теперь объясните мне, профану, в чем дело? — с некоторым раздражением проговорил Никольский, щурясь в закатных бестеневых сумерках.

— Мы, кажется, неверно оценили происхождение осадков, которые я вам показывал, Александр Михайлович, — пояснил Обручев. — Морские воды на дне бухты насыщаются ядовитыми газами под давлением. Но растворимость газов с нагреванием падает. Возможно, газированная вода как бы вскипает разом под давлением, а может, действительно начинает испаряться, и газы смешиваются с водяным паром, но кратерное озеро может буквально вскипеть в любую секунду и выплеснуться за края чаши безо всякого извержения, обрушив на окружающую равнину вал горячей воды и донных осадков. Такой механизм даже лучше подходит к тем следам, что мы обнаружили.

— То есть нас в любой момент может накрыть, — с неестественным спокойствием заключил Никольский. — Ну, это мы и раньше знали… хотя и не так ясно.

— Нас, может, и пронесет, — поправил Мушкетов. — Мы относительно далеко от вулкана, и холм заслонит лагерь от волны. Но наши товарищи на берегу…

— И мы ничем не можем им помочь, — вытолкнул Обручев с трудом. — Ни предупредить, ни отозвать.

Молодой геолог стиснул кулаки. Обручев вдруг заметил, что его легкомысленный и восторженный в начале экспедиции товарищ повзрослел.

— Это мы еще посмотрим, — проговорил Мушкетов. — Отозвать — не знаю… но предупредить их мы обязаны.

— До берега не меньше трех часов пути, — напомнил Никольский. — Днем.

Он кивнул в направлении закатного зарева, подпалившего горизонт.

— Я помню, — тем же звонким голосом ответил молодой геолог. — Я… справлюсь.

— Герр майор, — скатившийся с холма матрос был не на шутку встревожен, — похоже, броненосец разводит пары!

— Готовится к выходу? — изумленно переспросил Форбек. — Проклятье, как же не вовремя. Мы еще не готовы, к тому же слишком светло…

— После всего, что случилось, просто взять и уйти?! — Отто Шнивинд недоверчиво покачал головой. — Не верю. Лайми командует безумец, но до сих пор в их действиях все же присутствовала некая логика. Они ведь не снимали людей с «Ильтиса»? — развернувшись, спросил он у наблюдателя.

— Никак нет, герр лейтенант. За последний час между кораблем и берегом прошел только ялик.

— Значит, — возбужденно продолжил Отто, — уходить они собираются ненадолго. Но зачем?

— Понятия не имею! — признался майор. — И это плохо. Если противник делает что-то, чего мы понять не можем…

Не договорив, он замолк, видя, как закаменело лицо стоявшего напротив русского капитана.

— «Манджур»! — выдохнул сквозь стиснутые зубы Колчак. — Он держится в прямой видимости берега, чтобы иметь возможность видеть наши сигналы. Если броненосец на полном ходу выйдет из бухты, он сможет отрезать «Манджур» от прибрежного мелководья, а затем — догнать и абордировать.

— Или попросту расстрелять! — согласно кивнул Форбек. — А значит, нашу атаку придется начинать как можно быстрее…

— Но, — попытался возразить Отто, — если мы нападем в тот момент, когда броненосец будет вне бухты, это существенно упростит нашу задачу.

— Только ее первый этап, — ответил вместо майора Колчак. — «Ильтис» мы захватим, а дальше? Ваша канлодка прочно сидит на мели, стащить ее без посторонней помощи невозможно. А когда броненосец вернется… во-первых, это может случиться засветло — уже достаточно, чтобы пустить ко дну все нашли планы. Или у них будет какой-то условный сигнал. Нет, я согласен с герром Форбеком, промедление сейчас подобно смерти.

— Но по плану мы должны были идти на абордаж ночью, когда большая часть экипажа спит, — напомнил Отто. — Если же в самом деле собираются выйти для атаки вашего корабля, то экипаж будет на своих местах, готовый к бою.

— Значит, — невозмутимо, словно все случившееся было еще вчера задумано лично им, заявил Форбек, — мы слегка изменим наш план. Сделаем, — он перешел на полушепот, заставляя офицеров наклониться ближе к нему, — так…

Десятью минутами позже на песчаный берег в полуверсте от канлодки выскочила группа людей, тащивших за собой нечто длинное. Добежав до воды, они поспешно выпустили свою ношу, оказавшуюся небольшим плотом, после чего часть носильщиков бегом устремились обратно к зарослям. Оставшиеся шестеро принялись споро — насколько это было возможно с досками вместо весел — выгребать подальше от берега.

Если бы эту сцену увидел «товарищ Рыбак», он, должно быть, изрядно бы удивился, узнав среди гребцов своего бывшего напарника. Однако перебежчик в данный момент был надежно заперт в карцере броненосца и никак не мог помешать Щукину клясть сквозь зубы холодную воду, ноющий бок и собственную дурость, дернувшую его не просто вызваться в командиры «охотников», но и перебороть яростное сопротивление Колчака. Впрочем, помимо декларированного желания «искупить вину» — которого эсер на деле особо и не ощущал — у бывшего боевика имелся и куда более веский довод: его специфический опыт. Матросы, что русские, что немецкие, и пехотинцами-то в массе своей были неважными, а уж рассчитывать, что среди них окажется сразу несколько прирожденных «ночных охотников», вроде легендарного Кошки, было бы просто нелепо.

Последние метры до нелепо скособочившейся при отливе кормы «охотники» гребли особенно сторожко, буквально по вершку. Пока что надежды Леттов-Форбека оправдывались: навстречу темной бесформенной груде жмущихся к доскам людей не раздалось ни окрика, ни тем более выстрела. Британский призовой экипаж был куда более озабочен вползшей на берег носовой частью, чем оставшейся в «безопасной» воде кормой.

Вытянув руку, Щукин коснулся обшивки, заставляя плот развернуться вдоль борта. Двое средних гребцов аккуратно положили весла, встали на колени — на шаткой платформе наскоро сколоченного плота это действие требовало немалой ловкости, — согнулись и, оттопырив полы шинелей, образовали нечто вроде закрытой с трех сторон палатки. Еще полминуты, и под шинельным пологом вспыхнул огонек спички, тут же весело перепрыгнувший на крохотный факел из пропитанной керосином ветоши. Умом Щукин понимал, что риск этот был минимален — выпуклость борта сейчас надежно предохраняла их от взгляда с палубы — и необходим. Однако у сжавшегося в ожидании выстрела сердца были свои резоны. Оно словно бы замерло в груди на долгие секунды, пока с окаймлявших бухту холмов не раздался ответный сигнал — вопль неведомой твари, похожий на уже привычные вопли сордесов, но еще более резкий, пронзительный. Крик не успел затихнуть, как в ответ ему подала голос другая тварь, третья подхватила — и вот уже целый доисторический хор принялся выводить свой тоскливый напев.

— Действуйте, Покитько! — велел Щукин, окуная уже ненужный факел в волны.

Матрос кивнул и, выпроставшись из шинели, замер наготове, заранее отведя для броска руку с тускло поблескивающей крючьями «кошкой». Сидевший концевым немец Ганс — фамилию его эсер не запомнил, — наклонившись, отпихнул плот в сторону от борта. Вопли на берегу стали еще громче, короткий лязг уцепившейся за стойку леера абордажной снасти едва различили даже сами «охотники». Выждав еще минуту и убедившись, что никто на борту не спешит на звук, Щукин скомандовал: «Подниматься». Сам он полез третьим — вернее, повис на веревке, а двое поднявшихся прежде него моряков бережно втянули его на палубу «Ильтиса».

— На корме чисто, — шепнул ему Покитько. — Ближе к надстройке по левому борту часовой шастает. Свезло — когда взбирались, он от нас шел.

Эсер за миг задумался. В принципе, щит кормовой пушки прикрывал их от британца. Но если тот присмотрится…

— Я беру его на себя! — тихо шепнул он. — Вы пока оставайтесь здесь, вытаскивайте остальных.

Матрос второго класса Этвуд уже к середине вахты устал и замерз. Тяжелая винтовка, которую он поначалу держал наперевес, как приказал унтер, была слишком тяжела для худосочного выходца из рабочих бараков Шеффилда. Уже через час Этвуд повесил ее за плечо, не сняв, даже когда на берегу разразился адский концерт.

Когда же из-за орудийного щита навстречу ему двинулась высокая темная фигура, он лишь попытался выпрямиться, дабы отдать честь офицеру… непонятно откуда взявшемуся. Уверенная походка Щукина сбила матроса с толку. Он хоть и почувствовал несообразность ситуации, но понять, что именно неладно, уже не успел. Идущий ему навстречу человек резко выбросил руку вперед, сухо треснул карманный «браунинг». Часовой начал оседать на палубу, эсер быстро подскочил к нему, пытаясь перехватить винтовку, прежде чем та загремит, и тут на крыле мостика вспыхнула звезда. Ослепительно-белая, она была прекраснее всего, что Щукин видел за всю свою бурную жизнь, и, уже падая на тело убитого им часового, он из последних сил вытянул руку, пытаясь коснуться ее холодного пламени.

— Что у них там, черт побери, происходит?! — раздраженно произнес капитан-лейтенант, опустив бинокль.

Вопрос был риторический — Харлоу прекрасно понимал, что стоящие на мостике офицеры знают не больше, чем он сам. Все они видели, как на темном остове германской канлодки мелькают красные огоньки выстрелов, а пару раз над водой прокатилось даже гулкое «у-у-ух!» взрыва.