— Смотрю, у вас и самого неплохо получается, — заметил Никольский, присаживаясь на корточки напротив инкубатора.

— Но страху я натерпелся, — признался Мушкетов. — Они выбираются из яйца очень быстро… О, смотрите, второй проклевывается. Сами увидите. Тала, держи рыбу наготове! У меня руки заняты… Так вот, я совсем один, этот паршивец смотрит на меня в оба, а я думаю только — укусит или нет? А теперь, видите, клянчит, словно вороненок… и не боится совершенно.

— Это для выводковых птиц обычное дело, — проговорил зоолог, не сводя глаз с трещинки на зеленой скорлупе. — У Хейнрота показано было на гусеобразных, но он отмечал, что еще Сполдинг описывал такой эффект на курах: птенцы выводковых птиц часто считают родителем то, что видят сразу после вылупления. Так что вы, Дмитрий, для этого малыша теперь мама или папа, или кто у них там занимается воспитанием и прокормом потомства.

Обручев на всякий случай отступил подальше. Ему вовсе не хотелось, чтобы его считал папой птенец динозавра.

Второе яйцо качнулось снова. Геолог по привычке ждал, что оно начнет трескаться сверху, там, где птенец проклевывает его. Но у «черных петухов» не было яйцевого зуба. У них были когти.

Скорлупа лопнула в двух местах сразу. Изнутри выглянули остренькие черные когти, даже у такого крошечного существа — довольно внушительные. Они, как два микроскопических ледокола, взломали зеленые торосы. Яйцо разлетелось на куски, и на свет появился еще один птенец, такой же мокрый, взъерошенный и бодрый.

Троодон обвел людей взглядом. Глазки у него были, как и у взрослых особей, зеленые, бесстрашные, насмешливые.

— Тала, — прошипел Мушкетов, — рыбу!

Филиппинка бесстрашно сунула птенцу под нос кусочек сырой рыбы, чирикая что-то на своем языке. Динозаврик встряхнулся, сбрасывая остатки слизистой пленки, чирикнул в ответ — голоса у них были похожие — и жадно выхватил еду из рук женщины.

Мушкетов, засмотревшись, перестал кормить своего питомца, и тот засвистел, осторожно царапая руку коготками на передних лапах.

— Сколько же в тебя, проглота, лезет? — проворчал геолог.

Но птенец уже и сам, кажется, насытился: брюшко его раздулось, словно воздушный шарик. Еще несколько бледных ломтиков отправилось в зубастый клюв, и «черный цыпленок» замер на коленях у Мушкетова, распластавшись крылапками по сторонам. Можно было подумать, что он спит, если бы не глаза, с хищным вниманием продолжавшие следить за столпившимися в каюте двуногими великанами. Для Талы, не успевавшей подкладывать своему подопечному куски рыбы, работа только начиналась.

Третье яйцо оставалось неподвижным; можно было предположить, что оно и не проклюнется.

— Совершенно ручные, — пробормотал Никольский восхищенно. — Если поначалу брать яйца из гнезд… посмотреть, как эти малютки поддаются дрессировке… Общественные животные в этом отношении податливее, а троодоны живут стаями. Но даже если не слишком хорошо — достаточно приучить их не бросаться на людей…

Он осторожно протянул руку, пощекотал старшего птенца между лопаток. Динозаврик бдительно следил за его движениями, но, покорный мягкому шепоту Мушкетова, лежал спокойно.

В голове у Обручева что-то щелкнуло.

— Аллотерии, — проговорил он неживым голосом.

— Что? — Никольский вскинул голову.

— Если вам удастся сделать из этих тварей домашних животных, кого они вытеснят? — поинтересовался Обручев. — Собак? Возможно, они умнее собак. Кем они станут: охотниками? Следопытами? Спасателями или ассасинами?

— Главное, чтобы никто не вытеснил нас, — попытался обратить спор в шутку Никольский. — Но, кажется, конкурентов у нас в Новом мире нет. Иначе вы бы откопали их города.

Обручев нахмурился:

— Города, или, скорее, рудники, выработанные горные жилы… Но вы говорите о разумных конкурентах.

— Полагаете, что стимфалиды или драконы могут представлять для нас угрозу? — скептически нахмурился Мушкетов, не переставая гладить довольно попискивающего птенца. — Для людей, вооруженных ружьями и пулеметами?

Обручев раздраженно хлопнул ладонью по переборке. Младший птенец тревожно вскинул голову и тут же опять уткнулся клювом в ладони Тале.

— Нет же! Нет! Не они! Ну вспомните ваш тезис о мозаике жизни, о ее калейдоскопе! Два набора стекляшек всыпали в один калейдоскоп и хорошенько встряхнули. Теперь половина высыпется, потому что места в одном калейдоскопе для них не хватит, а оставшиеся сложат причудливый узор, не похожий на те, что им предшествовали. Так кто вам, оптимистам, — слово прозвучало как ругательство, — обещал, что нам найдется в этом калейдоскопе место? Что нас не вытеснит из узора жизни другая, лучше подогнанная стекляшка, а вот так сложится узор, что нам в нем не будет прибежища, сколько ни ищи?

Никольский поднял на него твердый взгляд.

— Я полагаю, что Разлом — это научный опыт, — ответил он. — Не важно, кто его ставил. Но я полагаю, что ради опыта эти… экспериментаторы не стали бы обрекать на погибель род людской.

— А если это не опыт? — ответил Обручев так же твердо. — Если те, кто создал Разлом, точно знали, чего хотят добиться? Если прошлое возможно совмещать с настоящим, менять ход веков — не те ли, кто будет жить после нас, управляют этим течением? Не станут ли они направлять реку времени туда, куда нужно им? Обеспечивать собственное существование, переписывая историю набело?

— Ну, если нам придется потерпеть ради потомков, — философски заметил Мушкетов, — так тому и быть.

Старший геолог глянул на него с жалостью.

— Да кто вам сказал, что это наши потомки? — спросил он хрипло. — А не их?

Он указал на птенца. Троодон смотрел на него зелеными, немигающими, очень умными глазами.

Небо по-прежнему было затянуто пеленой туч. Лишь далеко впереди сквозь прорехи в облаках к океану тянулись белые полоски солнечных лучей, словно ряд мраморных колонн, подпирающих серо-свинцовую крышу мира. Но даже такое небо все равно было родным и привычным, сияние чужих звезд осталось за Гранью, за «ураганной полосой», и осознание этого заставляло матросов «Ильтиса» улыбаться невпопад.

Однако склонившийся над столом в кают-компании капитан Нергер поводов для веселья не видел.

— Мы где-то здесь. — Капитанская ладонь накрыла океанскую карту, причудливым континентом вытянувшись от Японии до Гаваев. — И пока небо не очистится, я даже не могу решить, в какую сторону нам плыть: то ли пытаться достичь Циндао, то ли продолжать спускаться к югу, к Марианнам.

— Юг… тепло… — мечтательно прогнусавили от входа.

Нергер обернулся, собираясь осадить вошедшего, но вид Леттов-Форбека заставил мрачного капитана сменить гнев на усмешку. Майор, умудрявшийся выглядеть опрятным до щегольства даже среди динозавров, сейчас был похож на карикатурного алкоголика. На нем было два свитера, горло майор закутал цветастым шарфом, поверх которого торчал лишь ярко-красный нос, а венчавший голову Форбека пробковый шлем лишь усиливал впечатление гротескности. Окончательную же точку в образе ставила бутылка красного вина, бережно прижимаемая к груди.

— Циндао тоже находится не за полярным кругом. И кстати, — добавил Шнивинд, — я знаю там одного лекаря-китайца, который избавит вас от насморка за пять минут.

— Воткнув десяток иголок? — фыркнул майор, падая на диван. — Я ведь тоже воевал в Китае, Отто, не забывайте. Мой бог, кажется, это было вечность назад, а на самом деле прошло меньше десяти лет.

— Возможно, так и есть… в каком-то смысле. — Нергер посмотрел на календарь. Пробитый в трех местах пулями, слипшийся от крови, он так и остался раскрытым на мартовской странице. — Не знаю, станет ли день Разлома началом нового летоисчисления, но уж очередную эпоху точно откроет.

— В любом случае, Карл, мы уже почти дома, не так ли? И возвращаемся cum scuto, а вы при этом отчего-то мрачны. Неужели вы не испытываете никакой радости?

— Я испытываю двойственные чувства, — после долгой паузы произнес капитан. — Мы открыли шкатулку Пандоры, нашли там целый мир — но к добру ли этот дар? Не успели мы толком ступить на новую землю, а уже хороним в ней своих мертвецов, и ладно бы, — возвысил голос Нергер, — эту дань взяли с нас одни ящеры, но нет! Если три корабля не смогли мирно ужиться в бухте, где хватило бы места сотне, что будет, когда по нашим следам двинутся эскадры дредноутов?!

«Эскадры… дредноутов…» — эхом отозвалось в голове лейтенанта Шнивинда. Стены кают-компании вдруг сдвинулись, зажимая лейтенанта цур зее в тесную коробочку… пропали китайские гравюры, шелковая роспись, череп «сороки» — и осталась только некрашеная броня дальномерного поста, далеко внизу — палуба огромного корабля, низкие серые тучи и серое море, а на горизонте, приближенный цейсовской оптикой, вытянулся дымной колонной строй таких же угловато-приземистых силуэтов. Вот чудовищные орудия внизу жарко дыхнули кордитом, черточки снарядов просверлили воздух — и там, вдали, на краю неба и воды, вспух чудовищный гриб. Скорчившийся рядом с Отто матрос радостно заорал «Хох!» и тут же осекся, увидев, как горизонт — весь, сколько хватало глаз, — затягивает багровой зарницей ответного залпа. Залпа, который — отчего-то Шнивинд знал это совершенно точно — им не суждено пережить.

Это длилось пару секунд, не больше, затем видение пропало, и он снова оказался в кают-компании «Ильтиса».

— Старый Свет, — голос Форбека звучал спокойно и гладко, словно майор читал давно составленную и выверенную по слогам лекцию с университетской кафедры, — давно уже беременный войной. Колониальный пирог поделен, однако многие опоздали к разделу и не успели урвать себе лучшие куски, а кому-то и вовсе достались крохи с чужой тарелки. За примером далеко ходить не надо, достаточно взглянуть на Китай, в который ринулись все, кто только мог, пихаясь и оттаптывая друг другу ноги. Но теперь весь этот скопившийся в котле пар будет выпущен в сторону Нового Света — как и четыре века назад, когда испанцы спустили на открытые Колумбом земли свору оголодавших после окончания реконкисты идальго.

— Послушать вас, — хмыкнул Отто, — так случившийся катаклизм прямо-таки манна небесная.

— А почему бы и нет? — парировал майор. — Один катаклизм нам недавно весьма помог, припоминаете? Мы даже отдаленно не представляем, кто и с какой целью распахнул двери в прошлые эпохи… если это вообще «кто-то», а не слепая игра природных сил.

— Скорее все же «кто-то». — Вновь склонившись над картой, Нергер провел пальцем вдоль жирной черты, разрубившей океан пополам. — Мне довелось перед отплытием беседовать с герром Обрутшеффым. То, как были состыкованы два мира, и впрямь больше напоминает работу опытного хирурга.

— А что герр Обрутшефф может знать о природе этих сил? — возразил Форбек. — Он ведь геолог, а здесь нужен скорее физик… хотя сомневаюсь, что кто-то из нынешних физиков пытался постичь сущность времени. Теперь-то, разумеется, они этим займутся — и кто знает, что из этого выйдет. Быть может, уже через десять-пятнадцать лет управлять своим возрастом будет не сложнее, чем нам сейчас завести карманные часы.

— Если только этих физиков не отправят на край света стрелять друг в друга.

— Опять вы за свое, — вздохнул Форбек, — Конечно, процесс освоения не будет исключительно мирным, такова уж человеческая природа, однако и больших войн ждать не стоит. Или, говоря на языке африканской саванны, — майор постучал по краю шлема, — гиены не пытаются отнять добычу льва, если видят рядом бесхозную слоновью тушу.

— Если бы речь шла о хищниках, — мрачно произнес Нергер, — я бы с вами согласился. Однако человек устроен так, что глаза у него больше желудка. За примером, — капитан мастерски воспроизвел насморочную гнусавость Форбека, — далеко ходить не надо. Достаточно взглянуть на тот же Китай, куда британцы и русские ломятся в первых рядах, а им на пятки наступают американцы, едва начавшие осваивать свой Дикий Запад.

— Это говорит лишь о том, что человек иной раз глупее животных, — уверенно заявил майор. — Природу не обманешь, господа, и огромные империи обречены точно так же, как динозавры, с которыми нам довелось повстречаться. Пал Рим, закатилась Испанская звезда… а упомянутые вами британцы и русские тоже идут по этой кривой дорожке — достаточно вспомнить отделение Штатов и продажу Аляски. Если они попытаются откусить кусок за Гранью, он встанет им поперек горла. Эти земли не купишь у дикарей за пригоршню бус. Нет, я верю, их ждет иная судьба, чем стать очередной жемчужиной в британской короне. Собственно, — Форбек выразительно махнул бутылкой, — как раз по этому поводу я и заглянул к вам с этим превосходным рейнским вином, которое берег для особого случая. Отто, можно попросить вас позвать вестового?

— Вестовой кают-компании сейчас отсыпается после вахты, — произнес лейтенант цур зее, открывая шкафчик с бокалами. — Но, полагаю, мы сумеем обойтись наличными силами. Однако, Пауль, что же за случай приключился с вами? Не считая простуды, разумеется.

— О, не волнуйтесь, — заверил его майор, передавая вино капитану, — случай более чем подходящий.

Шнивинд покосился на капитана, однако Нергер лишь приподнял бровь, давая понять, что и сам удивлен очередным сюрпризом Форбека.

— Пауль?

— Сначала вино.

Пауль фон Леттов-Форбек дождался, пока лейтенант цур зее наполнит бокалы, встал, прокашлялся и торжественно провозгласил:

— Итак, я придумал… замечательный тост. За ту, что непременно возникнет на открытых нами берегах. За Новую Германию!

Наверху отзвенел последний удар колокола — восемь склянок, или, по-сухопутному, полночь, и теперь из-за приоткрытого иллюминатора вновь доносились скрип снастей да шипение волн под форштевнем. Большая часть экипажа и «гостей» спала вповалку, досуха выжатая от остатков сил трехсуточной бурей Разлома, однако геолог все никак не мог толком уснуть. Максимум, что удавалось Обручеву, — забыться в нервном, тревожном полусне, из которого его выбивал почти любой звук.

Вот и сейчас он едва начал задремывать вновь, как в дверь каюты постучали.

— Войдите! — крикнул ученый, заранее досадуя на столь несвоевременно явившегося посетителя.

Впрочем, досада его почти сразу же затенилась недоумением. Ночным гостем оказался английский матрос, один из горстки уцелевших на броненосце после катаклизма.

— Что вам угодно, мистер… — Обручев замялся, пытаясь припомнить фамилию британца. — Перкинс, если не ошибаюсь.

— Ошибаетесь, — спокойно произнес моряк, опускаясь на койку напротив. — Но вашей вины в этом нет. На этом корабле меня и в самом деле знают как Сэма Перкинса. Однако моя настоящая фамилия — Харлоу. Я имел звание капитан-лейтенанта Королевского флота и был первым помощником капитана на корабле Его Величества «Бенбоу».

На миг Обручеву показалось, что ему все-таки удалось уснуть и странный визитер — всего-навсего персонаж нелепого, фантасмагорического сна. Но нет, все это было реальностью: душная полутьма крохотной каюты, усталость, качка — и сидящий перед ним человек, точнее, смутный силуэт с белой чалмой бинтов. Обручев тряхнул головой, отгоняя наваждение, но чувство неправильности происходящего лишь усилилось. Полуночный визит, признание… Сцена выглядела сошедшей со страниц пятикопеечных брошюрок, когда третьеразрядный персонаж неожиданно делает признание в том, что является главным злодеем, — поступок, продиктованный сюжетной необходимостью, а никак не здравым рассудком. Неужели перед ним еще один безумец?

— Я слышал, — осторожно начал он, — что все офицеры броненосца погибли.

— В каком-то смысле так оно и случилось. Я не планировал этого маскарада заранее, все вышло само собой. На мне была шинель мертвеца, одного из морских пехотинцев Кармонди, ну а рана, — британец коснулся бинтов, — на голове побудила вашего доктора замотать меня на манер египетской мумии. Кроме меня, из экипажа в живых остались лишь несколько кочегаров да прислуга одного из артпогребов. Узнать прежнего блестящего офицера в новом облике они вряд ли могли, а если кто и сумел, то, видимо, предпочел держать язык за зубами. К тому же, — добавил Харлоу, — большую часть времени я провалялся в лазарете, жалуясь на головную боль и слабость, что было отнесено на счет последствий ранения, ну и отравления вулканическим газом заодно.

— Да, теперь припоминаю, — кивнул Обручев, успокаиваясь.

Он по-прежнему не понимал мотивов гостя, но, по крайней мере, данное им объяснение прозвучало достаточно связно и к тому же соответствовало прочим известным профессору фактам.

— Доктор Билич рассказывал о вас. Вы весьма убедительно… симулировали последствия сотрясения. Он даже опасался, что вы не перенесете обратной дороги.

— В какой-то момент я мог оправдать его опасения, — признался британец. — Кроме физических ран, есть и душевные, а у меня, как понимаете, было много времени на раздумья. В какой-то момент я почти решился шагнуть за борт…

— И что же вас остановило?

— Вы верите в Бога, профессор? — задал встречный вопрос Харлоу. Обручев, не ожидавший подобного поворота беседы, задержался с ответом, и британец, усмехнувшись, продолжил: — Так я и думал. Среди ученых принято верить в науку, в окончательное знание, мы же на море куда более набожны… или, вернее сказать, суеверны. Не знаю, был наш броненосец кем-то проклят или, может, высшие силы ниспослали нам искушение. А то и впрямь не было ничего, кроме стечения обстоятельств, усугубленного гордыней. В любом случае взять на себя еще и грех самоубийства у меня не хватило решимости. Можете счесть меня жалким трусом, профессор.

— Я геолог, а не судья! — раздраженно произнес Обручев. — Если вам, любезнейший, угодно, чтобы кто-то дал оценку вашим делам, то вы ошиблись каютой. Уверен, капитан Колчак с удовольствием окажет вам подобную услугу.

— О да, в этом я не сомневаюсь, — отозвался Харлоу. — Насколько я успел узнать, ваш капитан тоже склонен к быстрым решениям. Но мне сейчас нужен слушатель, а не судья-адвокат.

Некоторое время Обручев молчал, размышляя. Усталость и злость советовали отправить британца ко всем чертям, но в итоге любопытство исследователя взяло верх.

— Что ж, — медленно процедил он, — я согласен выслушать вас. Но предупреждаю, что веры вашим словам…

— Просто выслушайте, ничего больше, — торопливо попросил Харлоу. — Я не собираюсь оправдываться, клянусь вам. Мы стали жертвами несчастливого стечения обстоятельств… но решения, ставшие роковыми, были приняты по нашему собственному выбору. Все началось в то злосчастную ночь, когда наш угольщик пропал в тумане…

Когда капитан-лейтенант закончил свой рассказ, чернильный мрак ночи за иллюминатором сменился рассветными сумерками.

— Скажите… — после долгого молчания нарушил тишину Обручев, — а почему вы решили рассказать мне все это?

Британец пожал плечами:

— Трудно сказать. Наверное, все же хотелось, чтобы хоть кто-то, кроме меня, знал правду. Хотя, учитывая обстоятельства… вряд ли она когда-нибудь станет официальной версией.

— А что предпримете дальше вы?

— Исчезну, — решительно сказал Харлоу. — Как только ваш кораблик причалит в порту Владивостока, я сойду на берег и… На первое время деньги у меня есть, — он выразительно хлопнул себя по предплечью форменки, — в конце концов, на фоне всех прочих преступлений, что мне припишут, взлом корабельной кассы — сущие мелочи. Потом, когда шум поутихнет… Океан велик, затеряться в нем не так уж сложно. А сейчас, когда мир захлестнет новая «географическая лихорадка», и вовсе легко. Я не могу исправить того, что мы натворили. Даже искупить. Но я попробую сделать в жизни что-нибудь толковое… ну и остаться в живых, конечно.