Первой вытащили семью, задержанную в Хабаровске: полного бородатого мужчину, его жену и двоих детей десяти и шести лет.

Есаул Гузь задавал всем один и тот же первый вопрос:

— Социальный статут?

Капитан Лю Жень Ши тоже озвучивал всегда один вопрос, по-китайски, по-русски и по-алтайски:

— Сопротивленец?

— Я свинками занимался на Ханко, ферма была, двести голов, поставлял свинину нашей доблестной армии, собачки были, валяли пояски из собачьей шерсти, всё на фронт, всё ради победы, чтоб радикулиту у солдатиков наших не завелось, патриот Дальнего Востока, в партии Хургала состоял, пока якуты не разогнали, — забормотал толстяк.

— Раздеть!

Подручные быстро содрали с толстяка одежду. На левом плече у толстяка был вытатуирован круг с полярным волком.

— Ты такой же фермер, как я банкир! — зло рассмеялся Гузь. — На дыбу. Горелку.

Не обращая внимания на оправдательные возгласы толстяка, его вздёрнули на дыбу. Он закричал. Завизжала его жена и заплакали дети. Толстяку стали поджаривать гениталии газовой горелкой. Он заревел медведем.

Гузь схватил жену толстяка за волосы:

— Сожжём муде твоему хряку, говори, кто он!

— Фермер, фермер, фермер!! — вопила жена.

— Парни, на тройные вилы её! — скомандовал есаул, швыряя женщину подручным.

И двух минут не прошло, как два белоруса и алтаец содрали с женщины одежду и стали насиловать.

— А вы смотрите глазёнками. — Гузь схватил воющих детей за шкирки и поднёс поближе. — Видите, что с вашей мамкой делают?

— Кто ваш отец? — повторял Лю с непроницаемым лицом. — Сопротивленец?

— Видеофаг… — прохныкал дрожащий от ужаса мальчик.

— Устами младенца, бля! — рассмеялся Гузь. — А говорил, фермер? Стоп, горелка, стоп, дыба.

Толстяка опустили на пол. Рухнув, он сжался на полу, выставив жирную спину. Жену его продолжали насиловать.

— Какой спутник? — спросил Гузь, пнув спину сапогом.

— Астра… 129… — простонал толстяк.

— Опять казахи, — покачал головой есаул. — Сколько же их внедрили, мать твою?!

— Много! — усмехнулся Лю, засветив голограмму протокола и быстро заполняя её.

— Сколько на нас и вас злобы накопили, а? — Есаул подписал протокол.

— На нас больше, — поправил Лю.

Голограмма исчезла.

— Всех на ломти! — приказал Гузь.

Толстяк завопил и забился на полу:

— Золото есть, господа, товарищи, ксяншенмен, семь кило, под Барнаулом в лесу закопано!!

— Мы бессребреники.

— Знаю, где жидкие комплекса залиты!!

— На хер нам сдались твои комплекса.

В руках у двух подручных возникли бластеры, сверкнули напряжённо гудящим бело-голубым пламенем. Лучи с громким треском разрезали тело толстяка на части. Подручные теми же крюками подцепили дымящиеся куски и забросили человечину в контейнер.

Подручный алтаец занёс гудящий луч бластера над мальчиком:

— Кого любишь больше — папу или маму?

— Ма-м-му… — пролепетал тот, рыдая.

— Это правильно.

Луч с треском перерезал спину насилуемой.

— Ёб твою, Амат! — Насильники повалились на пол вместе с половинами женщины.

Её тоже разделали и закинули в контейнер.

— Парня к предкам! — скомандовал есаул.

— Встать! — заорал узколицый, тонкогубый и ушастый беларус. — Смирно!

Мальчик выпрямился перед ним, дрожа.

Бластер белоруса развалил мальчика с макушки на две половины. Половины не успели упасть, как их подцепили крюками и зашвырнули в контейнер.

Девочка сидела на полу, дрожа мелкой дрожью.

— А эта пусть от волков побегает.

Один из подручных привычно распахнул квадратную дверь.

— Марадона! — скомандовал Гузь.

Здоровенный и высокий алтаец отступил назад, размахнулся и дал девочке такого пинка, что та, как кукла, вылетела в квадратное пространство двери.

— Один — ноль! — произнёс алтаец мясистыми губищами и смачно харкнул на пол.

Следующими были братья из Хабаровска — полурусские-полукитайцы. Как их ни подвешивали на дыбу, как ни жгли, они кричали одно:

— Коммивояжёры!

Лю собственноручно стал отрезать им ноги по кускам, но следствию это не помогло. Исходя кровавой пеной, братья вопили от боли, но стояли на своём:

— Коммивояжёры!!!

Тела их были татуированы агрессивными живыми татуировками, которые о многом говорили.

Лю плюнул им в лица.

— На ломти… — недовольно зевнул есаул, достал фляжку с коньяком и сделал глоток.

Братьев покромсали.

Ядерные китайские бластеры работали чисто — ни капли крови на полу, резаные части обугливались под режущими лучами тут же. Вытяжка, работающая в вагоне № 21 на полную мощь, удаляла горький дым.

Следующей из клетки выволокли очень полную женщину. Она так вопила и хваталась за других задержанных, что понадобилось три крюка. Алтайка. Хозяйка горной гостиницы.

— Кто жил у тебя во время войны?

— Крестьяне мои! У них дома все посгорали, авианалёт казахский, всех приютила, всех спасла, всех кормила, всех молоком своим, как мать, вспоила, а теперь терплю за доброту свою!

Но едва её грузное, мучнистое тело стали поднимать на дыбу, она завопила другое:

— ПВО! Казахи!! Муж сбежал! Сыночка в жаяу эскер забрали, потом якуты пришли, штабные, штаб, штаб, шта-а-а-аб!! эве корганиси, номер двенадцать, я не виновата!

— Имена штабных! Память! Лица!

Память у толстухи оказалась прекрасной. Лю надел ей на голову голограмму, и все лица казахских военных возникли, со званиями, био-сомой, кустами. 12, 26, 35 имён.

— Осиное гнездо! — заключил довольный Лю.

— Куда её? — спросил Гузь.

— За правду — свобода.

— Побегай от волков, пухлая!

Открылся квадрат с заснеженным железнодорожным полотном, уходящим в зимний невысокий лес. Женщину толкнули в проём, но белый, красивый, гладкокожий зад её застрял. Он оказался больше квадратной двери.

— Нефритовая жопа! — усмехнулся Лю.

— Марадона! — скомандовал есаул.

Удар. Полное белое тело закувыркалось на рельсах.

Следующим вытянули старика-алтайца.

— Где твой сын, полковник ВДВ, дезертир и предатель?

Старик бормотал непонятное.

— Где он прячется?

Старый тряс головой по-козлиному и что-то блеял. На дыбе он тут же потерял сознание.

— Вколите ему йоку женчан! — приказал Лю.

Вкололи весёлую правду. С вывернутыми, порванными плечами, худой как жердь старикан вдруг вскочил и расхохотался.

— Сел медведь-медведь на лося-лося, да и поехал к волку-волку на свадебку-свадебку, чтобы от пуза-пуза натрескаться барсучьего сала-сала-сала, — заговорил он громко, нараспев по-алтайски. — А умный волк-волк сальце-то припрятал в тайном местечке-местечке, в дупле-дупле у совы-совы, сова-сова сидит-сидит, на всех глядит-глядит, улетать не хочет-хочет!

— Что мешает сове улететь? — спросил Лю.

— Яйцо-яйцо! — расхохотался дед.

— Ченсе ку [Склад оружия (кит.).], — расшифровал Лю и тут же скинул своим инфу.

Деда рассекли.

Крюк в раколовке зацепил длинноволосого парня.

— Я сам пойду, не надо, — спокойно произнёс он.

Вылез из клетки, встал перед дознавателями.

— Ты поэт-вредитель, — глянул Гузь его протокольную голограмму.

— И горжусь этим, — с достоинством ответил парень.

— Пацифист?

— И горжусь этим.

— Дезертир?

— И горжусь этим.

— Сопротивленец?

— И горжусь этим.

— Что писал?

Парень тряхнул волосами и задекламировал:

Озадачили меня
Военкомы из района:
— Потроха на толь менять,
Мозг — на прелую солому.
И не вякай поперёк,
Одного тебя не хватит,
Колотухин заберёт
На муку сестёр и братьев.

Гузь и Лю переглянулись.

— Сообщники есть? — спросил Лю.

— У поэта не бывает сообщников. Поэт всегда один в этом мире! — гордо ответил парень.

— Герой-одиночка, значит? Это хорошо! — заключил Гузь и вдруг выпустил газы. — Во бля… пердение — золото. Слыхал поговорку, поэт?

Парень молчал.

— Героев уважаем, — продолжил Гузь. — Войны на героях держатся. Ты, Анзор Семёнов, от резака не помрёшь.

Есаул выхватил из кобуры кольт и профессионально выстрелил парню в лоб. Сверкнули бластеры, ещё агонизирующее тело поэта с треском развалилось на дымящиеся куски.

— На поэте хорошо покатим! Следующий!

Крюк завис над девочкой лет двенадцати, но она сама схватилась за него. Её вытащили, поставили перед следователями. Её голопротокол свидетельствовал: дочь расстрелянного врага народа атаманши Матрёны Пехтеревой, имеет брата.

— Где брат?

— Нигдя, — спокойно ответила девочка.

— Ты дебилка?

— Я не иебил, — ответила девочка, глядя ему в глаза.

— Повторяю: где брат скрывается?

— Нигдя.

Голограмма засветила семейное пустое пятно.

— И на хуя её задержали? — спросил Гузь Лю. — Там пусто.

— Инструкция.

Гузь мрачно посмотрел на девочку. Она была прелестной — старше своих лет, с оформившейся грудью, голубоглазая, с двумя русыми косичками и привлекательным лицом. На щеке её был свежий шрам.

— Как звать? — спросил Гузь.

— Аля, — повторила она, неотрывно глядя ему в глаза.

— Тебя уже ебали, Аля?

— Я не проёбано.

— Это хорошо! Что тебе, Аля, разорвать — пизду или жопу?

Девочка смотрела спокойно:

— Я лучша отсасо тебя.

— Отсосать? А ты умеешь?