Владимир Ящерицын
Рассвет тьмы
Часть первая
1. Рождение
Мое имя Шевцов Юрий Владимирович. С рождения я был не простым человеком. Когда-то я был солдатом.
Родился жарким летом 1980 года в большом приграничном селе. Отец служил пограничником, мать работала учительницей в сельской школе. Я иногда с ностальгией вспоминаю беззаботное детство: пыльные дороги, стайки таких же грязных и босых сорванцов, как и я сам, мелкие обязанности по хозяйству. Впрочем, я был более правильным и более везучим, чем остальные (возможно, это было сильное влияние семьи). Отец, начав служить младшим лейтенантом, быстро продвигался по службе. Впрочем, это было не удивительно, учитывая то, что дед тоже был военным и, надо сказать, ему везло. Дед прошел всю войну и был дважды ранен, что, в конце концов, и заставило его уйти в отставку незадолго до моего рождения. Жил он в избе вместе с отцом и матерью, работал лесником. Больше близких родственников не было — оба брата моего деда погибли во время Великой Отечественной войны. Старший брат — в Севастополе (хоть эта тема и не была популярна в семейных разговорах, я знал, что дед дважды ездил искать, но так и не нашел даже примерное место его гибели, не то что имя на братской могиле), средний — на Курской дуге (он был командиром Т-34, и во время атаки танк попал под выстрел «флака»). Дед часто рассказывал о войне, о разных случаях — смешных и грустных, героизме и трусости, верности и предательстве. Дед был колоритной фигурой. Иногда на него что-то находило, и он уходил в лес на два-три дня. Особенно запомнилась одна история. Вспоминая ее, я словно возвращался назад на машине времени. Дед был невысок — где-то метр семьдесят шесть в молодости. Круглое лицо, будто бы высеченное из мрамора, ежик седых волос, пронзительный взгляд серо-стальных глаз (когда-то они были сине-голубыми, как осеннее небо, — иногда я думаю, что они выцвели из-за того, что видели), спокойный, иногда ехидный или веселый голос.
Вечер в саду, небольшой костер между двумя яблонями. Голос деда:
— …нас прижали огнем немецких пулеметов. Звук стрельбы очередью из МГ-42 похож на звук рвущейся бумаги. Рядом рвутся немецкие гаубичные стопятимиллиметровые снаряды. Один падает метрах в пятнадцати перед нами — и мы с товарищами бросаемся к воронке. Я был дальше других. Вижу — не влезу, и только остановился, как в ту же воронку, в то же место, еще один снаряд падает. Все, кто был ближе, — в клочки, а мне — два осколка в шею… А еще говорят снаряды в одну воронку не падают… Всякое бывало… И минометные мины в щели между бревнами залетали. Я тебе так скажу — вся война на случайностях была, на слепой удаче. Кто и весь посеченный осколками без лекарств и бинта на поле боя выживет, а кто и водкой в штабе захлебнется…
Я вырос. Советский Союз развалился. Мне еще запомнилось, как отец сидел перед приемником и ждал приказа на выдвижение к Москве. Но приказа так и не последовало. Дед смачно поносил Ельцина и ходил из угла в угол. Сейчас я вполне понимаю его чувства, а тогда я лишь смотрел на то, как он недоумевает, почему их там всех в Беловежской Пуще не кончили.
Потом я закончил школу, а так как был благодаря матери отличником, то поехал в областной центр поступать в институт. До сих пор помню, как провожали меня на автостанции немного грустный дед, отец и мать. Я еще не знал, что увижу родственников очень нескоро.
В институт я поступил без проблем, но неожиданно понял, что выбранная специальность не мое. Как-то странно ко мне пришло осознание того, что я хочу служить. Причем не просто служить, а сражаться. Я позвонил родственникам и сказал, что пойду в армию. Отец сначала ругался, но потом неожиданно согласился. Сейчас-то я понимаю, что наша семья всегда была связана со сражениями.
Надо сказать, что здоровье у меня было отменное, поэтому проблем в армии я не ожидал.
2. Конец и начало
Призывной пункт неприятно удивил меня своей мрачностью. Здание довоенной постройки, внешне обшарпанное, с грязновато-ржавыми потеками под ржавыми же подоконниками. Парадное крыльцо поднималось над асфальтированным плацем на три бетонные ступеньки, на верхней ступени стоял хмурый капитан и о чем-то спорил с пожилой, но когда-то явно очень красивой и ухоженной женщиной в белом врачебном халате. Над крыльцом повис ржавый козырек, по которому ходили туда-сюда, воркуя, черно-белые голуби. Я прошел мимо капитана и вошел в здание. Очутился в длинном изогнутом коридоре, слабо освещенном ртутными лампами дневного света, расположенными на потолке. До потолка было около четырех метров. На стенах развешаны плакаты в пропагандистско-милитаристическом стиле, прославляющие разные рода войск. В принципе, больше ничего запоминающегося. Мне повезло — осенний призыв еще не закончился. Из врачей запомнился только веселый шутник, который посадил меня во вращающееся кресло и, велев закрыть глаза, крутанул. Дав покрутиться, остановил и сказал пройти по воображаемой прямой линии. Я легко прошел. Сделав пометку в карточке, он отправил меня дальше. В конце посетил давешнего капитана. Просмотрев карточку, он сказал:
— Ну что ж, сынок, ты годен. Проблем со здоровьем нет. У нас недобор. Ты можешь пойти служить куда хочешь, кроме танкистов — высоковат, и десанта — ростом не вышел.
— А в спецназ возьмут?
— Ну-у-ум-м… — Он еще раз перелистал карточку и практически равнодушно ответил: — Да.
* * *
Военный, темно-зеленого окраса, грузовик везет меня и других новобранцев в учебку. В пути мы уже где-то час. Парни переговариваются между собой. Меня клонит в сон.
Я вам скажу так: если вам кто-то говорит, что АК-74, ПМ и, не дай боже, ТТ — это лучшее оружие в мире, смачно плюньте этому человеку в лицо. Ибо он ничего в руках кроме этих, пусть надежных и простых, убожеств отечественного производства не держал. Вы знаете ресурс ствола ПМ? Двадцать-тридцать тысяч выстрелов. А ресурс «глока»? Сорок тысяч по гарантии и миллион в случае бережного обращения. Я своими ушами слышал рассуждения двух полковников о том, что необходимости в перевооружении и переоснащении нет, а АК до сих пор лучший автомат мира. Гады. Их бы с нами на Кавказ. И каску без подшлемника. И кирзачи без портянок. И родной броник, весом двадцать килограммов, ни от чего не защищающий. И в очередь к полевой кухне за перловкой. Ах да, в грязи бы еще их вывалять, чтоб только глаза были видны на черных рылах. И для антуража — чтоб арабский снайпер с новомодной европейской снайперской винтовкой, с эффективной дальностью поражения полтора километра, постреливал по ним, не давая нормально пожрать. Они бы тогда по-другому завыли. Как иногда тихо выли мы, молясь, чтоб наша арта накрыла очередной дот, а не нас…
В норматив на стрельбу из ПМ я с трудом уложился. А вот из АК и СВД я был первый в роте.
Иногда мне кажется, что вся предыдущая жизнь была чередой кошмарных нереальных снов.
— Беременные бегемоты!!! Разве так носок тянут? Четче шаг! Раз-два, раз-два! — это был наш прапор Спицын, на редкость тупой осколок Советского Союза. Очевидно, кроме того, как печатать шаг и матюгаться в матюгальник, он больше ничего не умел. Остальные наши командиры и консультанты были умнее его и выше званием. Впрочем, искры разума у Спицына хватало, чтобы осознать эту несправедливость, и прапор срывал злость на нас. Честно говоря, строевая была единственным предметом нафиг — если не сказать покрепче — нам не нужным. Наверное, прапор иногда это вспоминал и зверствовал пуще прежнего. Именно он настаивал, чтобы во время марш-бросков мы или песню пели, или противогазы надевали. Кстати, если марш-броски были на индивидуальный зачет — прибегал я всегда первый.
Наверное, из-за этого учебка сохранилась в памяти лишь небольшими фрагментами. Время пролетело очень быстро — вот мне за отличие в строевой подготовке дают младшего сержанта, а вот нас уже сажают на поезд, едущий в Чечню.
Грязный, вонючий, но такой родной вокзал. Приехали родители меня провожать. Они взяли с собой маленького братика Сережку. Жаль, что я так и не смог подержать его на руках. Прапор, жалкий ублюдок, так и не выпустил меня на перрон — наверно, боялся, что я дезертирую у всех на глазах. Хорошо, что он не остался с нами, а укатил обратно. Я б, точно вам говорю, во время первой перестрелки засверлил бы ему пулю в живот (чтоб подольше мучился), и никто бы меня не сдал. Мои чувства разделял весь отряд — не одного же меня провожали…
Я думаю, что все это (ненависть младшего командного состава, отвратительное питание, изматывающие тренировки, внутренняя нездоровая атмосфера в отрядах) было частью подготовки к переходу нами рубежа перед первым убийством.
Для меня же это произошло как-то буднично.
Горы. Нас выбросили с вертолета перекрыть отступление каких-то, как сейчас модно говорить, «бандформирований». Вот же идиотство! Самое печальное было то, что арабские наемники были лучше снаряжены и вооружены. Может, АК и опережал свое время полвека назад, но сейчас его лидерство в поле уже давно было оспорено. Можно сколько угодно говорить о надежности и простоте, но это решающие факторы только тогда, когда АК держат в руках двенадцатилетние пацаны, идущие на следующий день в качестве пушечного мяса…
