— Сейчас узнаем, милорд, — усмехнулся немецкий посол. — Во всяком случае, наши задачи в Московии не меняются, кто бы из сих особ сей трон ни занял. Однако!

— Однако будет весьма прелюбопытно, — посланник английской короны лукаво ухмыльнулся.

Софья вновь взяла слово:

— Хочу объявить вам волю свою!

Бояре тут же насторожились, и вокруг воцарилась тишина. Все с нетерпением ожидали решение Софьи.

— Федор Леонтич, неси указ!

Царевна подняла руку. Думный дьяк Шакловитый, шаркая по ковру каблуками сафьяновых сапог, устремился к царевне со свитком в руках.

— Сама зачту, — пояснила царевна, протягивая ладонь к свитку указа.

Шакловитый спрятался за ее фигуру.

— С соизволения Господа нашего, беру в руки свои управление державой нашей единоначально. Регентом и помощником в сем деле будет назначен наш первый человек, князь Василий Василич Голицын.

Дума охнула. Бояре нервно заерзали на скамье. У многих из них были с Голицыным споры и тяжбы.

— В продолжение… — царица обвела Думу тяжелым взглядом. Хотя по ее голосу было видно, что ей и самой сейчас стало тяжело. — В продолжение, царевич Петр Алексеевич с матерью своей, бывшей царицей Натальей Нарышкиной, удаляется со двора в село Преображенское, для их же здравия и безопасности.

Софья свернула свиток.

Патриарх Иоаким в углу от наглости такой заскрипел зубами. Но стрельцы были грозной силой. Игнорировать их требования — значит обречь себя на постриг и ссылку в дальнюю обитель. Патриарх скривился и промолчал.

— Федор Леонтич, — произнесла царевна, — выйди на крыльцо, скажи стрелецким полкам, что воля их исполнена.

Шакловитый засеменил к выходу. Он чуть было не споткнулся о порог, но вовремя поддернул полы кафтана, отороченные соболем, и выскочил на каменное крыльцо.

Во дворе у Думской палаты собралось более двух тысяч царских стрельцов. Лица стрельцов были напряжены. Они ждали этого момента, потому и собрались на царском дворе. Сабли и пищали в их руках находились не для смотра или парада. Стрельцы пришли изъявить свою волю и надеялись услышать ответ власти на свои теребования. Шакловитый поморщился. Он еще помнил, какой грозной силой могут быть эти воины в красных кафтанах с пищалями наперевес.

— Стрельцы! — громко закричал Шакловитый.

Толпа стихла, открыв рты.

— В честь своего воцарения царевна Софья Алексеевна жалует каждому из вас по десяти рублев денег. Жалует вас званием придворной стражи. Ну и харчи, соответственно.

Стрельцы одобрительно гудели. Из их строя вырвался низкорослый толстяк и заорал:

— Слава царевне! Слава!

Стрельцы вздернули руки с оружием вверх:

— Слава царевне Софье!

Бояре в Думе испуганно съежились. Царевна пришла к власти на стрелецких штыках. Что она еще может удумать? Софья улыбнулась. Этот крик был ей милее всего сердцу.

А с опальным царевичем Петром и Нарышкиными будет время решить. Сейчас главное упрочить свое регентство над государством. Слабоумный братец Иван Алексеевич преградой не будет, он все же Милославский. А раз так, то и опираться она может на всех Милославских. Ну и что, что баба, зато своя. А Нарышкиным быстро бороды повыдергивают.

Царевна вышла из Думы, оставив бояр наедине со своими мыслями и страхами. Сейчас все складывалось как нельзя лучше. Думный боярин Артамон Матвеев и князь Михаил Долгорукий были мертвы. Нарышкины уже скорее мертвы, чем живы. Царевич Петр уедет в село Преображенское. Теперь ничего не мешает устроить личную жизнь. Царевна вспомнила, как еще в девичестве при царствовании своего брата Федора Алексеевича они с сестрами тайком бегали смотреть театральные представления. Как это было загадочно и в то же время волшебно. И только маленькое оконце в стене отделяло ее от этих сильных и красивых шутов, балагуров и актеров. Этих античных героев, что спасали красивых женщин от лап чудовищ. Эта жуткая медуза Горгона и Одиссей. Герой Геракл, сын Зевса и простой смертной женщины. Это пугало и очаровывало одновременно. Но теперь все в прошлом. Она царица этой огромной державы, а детские страхи остались позади. Ей больше не нужно ходить в одиночестве под каменными сводами Коломенского дворца, выглядывать в окна и с замиранием сердца рассуждать, что где-то там есть другая жизнь.

Другая судьба, совершенно не похожая на жизнь ее сестриц, запертых в полутемных комнатах дворца, где единственными подружками были служанки. Она еще молода и красива, стало быть, быстро найдет свое место в истории. Софья улыбнулась сама себе в зеркальце и спокойно положила его на столик.

— Царевна, — раздался тихий голос из приоткрытой двери. Она узнала его. Милый сердцу друг. Теперь она может не опасаться перетолков посадской толпы. Князь Василий Василич достойный претендент на руку и сердце русской царевны. Не государь, но разве кто из латинских государей достоин ее руки? Нищие, презренные и малоземельные холопы. Ее держава могла вместить десятки таких государств.

— Проходи, князь, — тихо произнесла она.

Голицын вошел в покои царевны и, склонившись у ног величественной Софьи, робко поцеловал ее руку.

— Исполнены ли мои указы, князь? — спросила она.

— Ваше величество! — с восторгом произнес Голицын. — Все выполнено. Царевич Петр и его мать Наталья Нарышкина в Преображенском. Я оставил несколько своих людей с наблюдением.

Софья кивнула.

— Устал ли ты, Василь Василич? — нежно, с придыханием спросила она.

— Разве можно устать на службе у Ее величества, — отозвался Голицын, с нежностью и нескрываемой страстью расцеловывая руки Софьи.

— Ну, пока еще рано называть меня величеством, князь.

— Ничего не рано, моя царственная принцесса. — Голицын рванулся вперед и обнял царевну.

Софья была обескуражена его напором, но сдалась. Она лишь прошептала:

— Князь, еще не все закончено.

Но его уже было не остановить.

Утро пришло в Москву ярким апрельским солнцем. Уже не слышно во дворе боя барабанов шального Петруши. Не слышно и криков полоумного братца Ивана. Она словно попала в другой мир. Где все ее, и даже эти косматые облака, нависшие над маковками Ивана Великого.

Ее города, ее слободки и монастыри, больше не нужно прятаться, скрывая лицо под тяжелым балдахином, как ее сестрицам. Она — полновластная царевна.

Софья умылась и дала знак служанкам:

— Собирайтесь, едем к молебну в Троице-Сергиеву лавру.

Служанки забегали по покоям, доставая из сундуков наряды царевны.

На пороге появился дьяк Шакловитый:

— Далече ли, матушка, собралась?

— В Троицу, боярин, — бросила Софья. — Хочу помолиться в избавление от грехов.

Шакловитый усмехнулся:

— Так много ли их, матушка, так, с наперсточек.

— С наперсточек, но мои! — резко отрезала царевна.

Карета с царевной покатила по талому снегу. Шакловитый перекрестился:

— Ну, дай-то Бог.

Глава 2

Посадская слобода

За широким столом из грубо тесанных досок сидело пятеро собеседников. На столе стояла глиняная миска, наполненая квашеной капустой с клюквой. Одноглазый косматый мужик в рваном кафтане разливал штоф водки по грязным стаканам. Он опрокинул стакан в горло, тяжело крякнул и поднял кверху палец:

— Раскол — это вам не просто борьба веры нашей, а устремление души христианской супротив еретиков.

Хозяин трактира беспомощно развел руками:

— Кто их знает, как этих раскольников от порядочных людей отличить?

Одноглазый мужик назвался Сапыгой.

— Я давно по Руси скитаюсь, — продолжил Сапыга. — И верно говорю вам, что придет Спаситель и всех слуг анти-христовых покарает.

Зеваки, собравшиеся вокруг него, раскрыли рты от изумления.

— Чего же не покарал до сих пор? — возразил ему молоденький, словно не оперившийся щегол, паренек. — Сколь ждать-то еще?

Мужик по имени Гаврила, будучи старшим по возрасту среди собеседников, отвесил молодому парню подзатыльник:

— Наливай, пей да слушай, чего святые люди говорят.

Парень схватился за горлышко бутылки.

— Поставь на место, — удержал его рукой сидящий справа мужик. — Грешно горькую пить, — добавил он.

— А коли грешно, зачем наливаете тогда, — обиженно фыркнул парень. — И чего тогда этот проповедник пьет, — парень, словно дикий зверек, зыркнул на Сапыгу своими черными глазищами.

— Так я и не праведник вовсе, — в ответ посмотрел на него Сапыга. — Далеко мне до учителей наших. А про горькую это верно сказано, грех, но апостолы наши тоже не сразу праведниками стали. Через великие муки прошли. И взошли в Божье Царствие на кораблях огненных.

— Что-то я не пойму, мужик, — буркнул парень. — Попы никонианские про Царствие Божье вещают, и ты туда же. И какое из них самое праведное?

Сапыга замолчал и склонился к тарелке.

— А по мне, так царствие это для всех одно, — продолжил парень. — Ранее двумя перстами крестились, сейчас тремя. Что изменилось-то на небесах? Али Богородица другая стала?

Мужик, сидящий сбоку от парня, отвесил ему новый, не менее звонкий и болезненный подзатыльник:

— Больно умен, как поглядим. Сказано же: раскол!

Парень тихо нагнулся под стол и вынул из складок сапога нож. Резкий удар острым лезвием опрокинул мужика на пол. Молодчик соскочил со скамейки и, испуганно озираясь, закричал: