— Ну что, бражники, кто смелый, подходи!

Сапыга медленно вышел из-за стола:

— Слышишь, паря, не глупи! Мы тебя впервые видим, за стол пригласили по христианскому доброму обычаю, а ты аки зверь с ножом кидаешься.

— А какого он лешего дерется? — паренек ткнул пальцеми на стонущего от боли мужика.

— А я погляжу, гордый ты, не в пример остальным.

— Какой есть! — юноша обтер нож с деревянной рукоятью о скатерть и засунул обратно в сапог.

За дверями послышался шум. В трактир влетел какой-то мужик с истошным криком:

— Стрельцы идут.

Половой испуганно перекрестился и полез под стол.

В трактир вломились стрельцы и загородили выход из трактира со словами:

— Кто вы такие, откуда будете?

Молодой парень стал потихоньку пятиться к печи.

Мужик, которого только что порезали, перестал стонать и только тихо сопел. Стрельцы подошли к нему и открыли рану.

— Совсем плох! — произнес один из них. — До утра не дотянет.

— Кто его так?

Мужики в трактире расступились, образовав проход к печи, у которой сидел паренек, обхватив голову окровавленными руками.

— Взять его! — крикнул стрелецкий старшина. — На дознание. А вы кто такие, откуда будете, зачем прибыли? — он сгреб огромной ручищей со стола остатки трапезы, оставив только штоф.

Налив в стакан водку, он залпом опрокинул его. Затем стрелецкий старшина достал из сумки лист бумаги и перо, прокашлявшись, произнес:

— Подходи по одному и сказывайте. Только не врите мне, иначе шкуру спущу.

Парня скрутили, для острастки врезали пару раз по зубам, чтобы не вырывался, и вывели из трактира. У дверей уже стояли сани, запряженные гнедой кобылой. Грива кобылы была нечесана и не ухожена, так как взяли ее в соседнем дворе, как и сани.

Сам возок был устлан небольшим слоем соломы, на котором сидел еще один стрелец. Юношу небрежно кинули на возок. Уткнувшись в ароматное сено, он тихо застонал.

— Куды его? — спросил стрелец, взявшись за вожжи.

— Вези в Разбойный приказ, там разберутся, и грамоту им передай, — старшина протянул руку с разорванной по краям бумагой. — Скажи, Емельян Федотыч после допроса подойдет.

Стрелец на санях кивнул головой и дернул вожжи, слегка хлестув лошадь по крупу, и отдал команду к движению.

Сани покатили вдоль улицы. Из окон то и дело выглядывали лица любопытных посадских и тут же прятались.

Емельян Федотыч, стрелецкий старшина, редко ходил в патрули по московским слободкам, но чтобы не наесть брюхо и не потерять хватку, иногда все же срывался со своего обитого войлоком и бархатом табурета и выходил в патруль с низшими чинами. По своему разумению он и считал это настоящей службой престолу. Сейчас он сидел за деревянным столом в трактире, пытаясь разобраться в причинах этого непонятного ему преступления.

Березовые поленья в печи весело потрескивали, отдавая кирпичам свое тепло, что разносилось по трактиру. Это делало трактир весьма уютным заведением, где приятно было бы посидеть в тихий вечерок. Государева служба превыше трактирного уюта, стало быть, нужно вести дознание по всем правилам. Басаргин крякнул и уставился на печь.

«Что не поделили эти бродяги в рваных зипунах?» — терзали его мысли. Рядом с ним стоял одноглазый мужик, который, со слов трактирщика, являлся причиной ссоры. Он пододвинул к себе склянку с чернилами и обмакнул перо.

— Значит, Сапыга, говоришь, кличут, — прохрипел он, поднимая тяжелый взгляд на одноглазого мужика.

— Иван, сын Сапыгина, ваше благородие, — миролюбиво ответил мужик.

— Стало быть, так и запишем, — проговорил старшина. — Сапыгин Иван. Холоп али посадский?

— Мирянин я, — закивал головой мужик.

— Знамо нам, какой ты мирянин, — оборвал его старшина. — Али свободный, али беглый. Лоб покажи, — приказал Ивану старшина.

Мужик поднял челку грязных волос, обнажив грязную кожу.

— Клейма нет, — рассматривая задержанного, удивленно произнес Емельян Федотыч. — Руки тоже показывай, — приказал старшина, заставляя мужика закатать рваный рукав.

Мужик нехотя задрал драный рукав. Сквозь грязь на коже проступали пухлые нити вен.

— Тоже чисто, — с разочарованием заметил старшина.

— Может, и вправду мирянин, ваше благородие? — заступился один из стрельцов у двери.

— Разберемся, — херкнул старшина. — А что же ты, Сапыгин Иван, смертоубийство учинил? Не сам, конечно, но причиной явился, так?

Одноглазый мужик помял руки.

— Мы о вере, батюшка, спорили. Парень-то бешеный оказался и с ножом кинулся.

— Не то сказал что-то? — недовольно переспросил старшина.

— Так вся Русь нынче не так говорит, не так крестится, — кивнул Сапыга.

— Понятно, раскольник, значит, — старшина поморщился. — Ваши все в леса сбегли да в дальние скиты, ты чего тут оказался. Гляди, чего удумал, народ в столице бесовскими речами смущать.

— Да не раскольник я вовсе, батюшка, — начал виновато оправдываться Сапыга. — И знамение крестное тремя перстами кладу.

— Врешь, бесов сын, — довольно усмехнулся старшина. — А ну, перекрестись.

Емельяна Басаргина так и подмывала мысль, что раскольник врет и против своей совести и веры не пойдет. Тут он его и зацепит. Зацепит, словно окуня на железный крюк, и все встанет на свои места.

Кабатчик аккуратно снял с киота полотенце, прикрывавшее иконы. Сапыга, еле волоча ноги, обутые в лапти, подошел к киоту и трижды наложил крестное знамение тремя перстами.

— Ничего не понимаю, — пробурчал старшина. — Ежели ты никонианский обряд почитаешь, почему свара-то случилась?

— Так и говорю тебе, батюшка, бешеный он, — Сапыга недоуменно пожал плечами.

— Ну, хорошо, — Емельян Федотыч засунул перо обратно в склянку с чернилами и еще раз пристально окинул взглядом Сапыгу.

На душе у одноглазого мужика похолодело: так смотрят кремлевские подземелья на того, кто попадает в их жадное брюхо. Смотрят холодным лучиком солнца сквозь темные решетчатые окна да поворотными крестами, что выворачивают кости попавшим на них несчастным мирянам и раскольникам. Он знал этот взгляд, но сумел справиться с собой.

— Следующего давай, — зычным голосом приказал старшина.

Сапыгу оттолкнули к печи. К столу подвели другого мужика. Допрос продолжался, каждому присутствующему пришлось держать ответ перед стрелецким старшиной. Наконец Емельян Федотыч громко крякнул и встал из-за стола.

— Тимошка, — прошептал он в ухо караульному. — Будь внимательным, с одноглазого беса глаз не спускай, что говорит, куда ходит, с кем разговаривает, враз все докладывай. Нечисто тут.

Тимошка кивнул головой и исчез за дверью.

— Ребята, гоните их с трактира, — приказным тоном рыкнул Емельян Федотыч.

Караульные стрельцы вывели мирян во двор и затворили дверь.

— Карп, — кликнул старшина.

Из боковой двери появился трактирщик. Он сделал поклон и устремил взгляд на старшину в ожидании распоряжений. Старшина окинул взором трактирщика Карпа. Трактищик был худ и крив, как сосенка на косогоре. Одет он был тоже бедно, но чисто. Сразу было видно, что за ним следят женские руки. Вовремя штопают и стирают.

Услужливость трактирщика очень забавляла Басаргина.

— Какой же ты услужливый, Карп, — рассмеялся старшина. — Не горькую пить остались. За одноглазым смотри. Как вновь появится, тут же в приказ доложишь. Я пока до приказа прогуляюсь, — оповестил он караульных. — Без меня на пост ступайте и не мешкайте, знаю я вас.

Емельян Федотыч важно встал, оправил кафтан и поправил саблю.

Москва ликовала. В честь воцарения Софьи Алексеевны на берегу реки Неглинной соорудили импровизированный деревянный амфитеатр для кулачных боев и медвежьих схваток. Народ облепил деревянные перильца цирка, наблюдая за тем, как два бурых медведя дерутся между собой. Вокруг бродили лоточники с пирогами и питьем.

«Квас, сбитень, пироги горячие, пряники медовые!» — разносились по округе зычные голоса. На одной из трибун сидели два важных человека. Один из них был одет в щегольский кафтан, отороченный по воротнику и рукавам собольими шкурками, что выдавало в нем особу важную. Возможно, даже приближенную ко двору московских государей. Другой же являлся образчиком дремучей старости русских боярских родов.

— Где царевна Софья? — с неподдельным интересом обратился Иван Савватеевич Широковатый к сидящему рядом князю Голицыну.

— На богомолье в Троице-Сергиеву лавру уехала второго дня, — тяжело вздохнул князь.

— Уж лучше бы ей в столице, подле престола быть, — покачал головой боярин Широковатый.

— А ты что, Иван Савватеевич, не иначе как измену какую учуял?

— Смотри, смотри, скоро ему конец, — Широковатый резко, насколько могло позволить ему его пышное тело, вскочил со стула, наблюдая за поведением раненого животного.

Медведь в белом ошейнике упал на траву, поднял переднюю лапу вверх и издал протяжный рык.

— Да ты не криви душой-то, боярин. Коли знаешь чего, так скажи, а матушка Софья в долгу не останется. Али секрет какой? — лукаво произнес Голицын.

— Так ты и сам знаешь, князь, — нехотя отозвался Широковатый.

— Знаю, да не все. К каждому боярину да дворянину шпиона не приставишь. Да и в верности стрелецких полков сомневаюсь я.