— Ну что, бражники, кто смелый, подходи!
Сапыга медленно вышел из-за стола:
— Слышишь, паря, не глупи! Мы тебя впервые видим, за стол пригласили по христианскому доброму обычаю, а ты аки зверь с ножом кидаешься.
— А какого он лешего дерется? — паренек ткнул пальцеми на стонущего от боли мужика.
— А я погляжу, гордый ты, не в пример остальным.
— Какой есть! — юноша обтер нож с деревянной рукоятью о скатерть и засунул обратно в сапог.
За дверями послышался шум. В трактир влетел какой-то мужик с истошным криком:
— Стрельцы идут.
Половой испуганно перекрестился и полез под стол.
В трактир вломились стрельцы и загородили выход из трактира со словами:
— Кто вы такие, откуда будете?
Молодой парень стал потихоньку пятиться к печи.
Мужик, которого только что порезали, перестал стонать и только тихо сопел. Стрельцы подошли к нему и открыли рану.
— Совсем плох! — произнес один из них. — До утра не дотянет.
— Кто его так?
Мужики в трактире расступились, образовав проход к печи, у которой сидел паренек, обхватив голову окровавленными руками.
— Взять его! — крикнул стрелецкий старшина. — На дознание. А вы кто такие, откуда будете, зачем прибыли? — он сгреб огромной ручищей со стола остатки трапезы, оставив только штоф.
Налив в стакан водку, он залпом опрокинул его. Затем стрелецкий старшина достал из сумки лист бумаги и перо, прокашлявшись, произнес:
— Подходи по одному и сказывайте. Только не врите мне, иначе шкуру спущу.
Парня скрутили, для острастки врезали пару раз по зубам, чтобы не вырывался, и вывели из трактира. У дверей уже стояли сани, запряженные гнедой кобылой. Грива кобылы была нечесана и не ухожена, так как взяли ее в соседнем дворе, как и сани.
Сам возок был устлан небольшим слоем соломы, на котором сидел еще один стрелец. Юношу небрежно кинули на возок. Уткнувшись в ароматное сено, он тихо застонал.
— Куды его? — спросил стрелец, взявшись за вожжи.
— Вези в Разбойный приказ, там разберутся, и грамоту им передай, — старшина протянул руку с разорванной по краям бумагой. — Скажи, Емельян Федотыч после допроса подойдет.
Стрелец на санях кивнул головой и дернул вожжи, слегка хлестув лошадь по крупу, и отдал команду к движению.
Сани покатили вдоль улицы. Из окон то и дело выглядывали лица любопытных посадских и тут же прятались.
Емельян Федотыч, стрелецкий старшина, редко ходил в патрули по московским слободкам, но чтобы не наесть брюхо и не потерять хватку, иногда все же срывался со своего обитого войлоком и бархатом табурета и выходил в патруль с низшими чинами. По своему разумению он и считал это настоящей службой престолу. Сейчас он сидел за деревянным столом в трактире, пытаясь разобраться в причинах этого непонятного ему преступления.
Березовые поленья в печи весело потрескивали, отдавая кирпичам свое тепло, что разносилось по трактиру. Это делало трактир весьма уютным заведением, где приятно было бы посидеть в тихий вечерок. Государева служба превыше трактирного уюта, стало быть, нужно вести дознание по всем правилам. Басаргин крякнул и уставился на печь.
«Что не поделили эти бродяги в рваных зипунах?» — терзали его мысли. Рядом с ним стоял одноглазый мужик, который, со слов трактирщика, являлся причиной ссоры. Он пододвинул к себе склянку с чернилами и обмакнул перо.
— Значит, Сапыга, говоришь, кличут, — прохрипел он, поднимая тяжелый взгляд на одноглазого мужика.
— Иван, сын Сапыгина, ваше благородие, — миролюбиво ответил мужик.
— Стало быть, так и запишем, — проговорил старшина. — Сапыгин Иван. Холоп али посадский?
— Мирянин я, — закивал головой мужик.
— Знамо нам, какой ты мирянин, — оборвал его старшина. — Али свободный, али беглый. Лоб покажи, — приказал Ивану старшина.
Мужик поднял челку грязных волос, обнажив грязную кожу.
— Клейма нет, — рассматривая задержанного, удивленно произнес Емельян Федотыч. — Руки тоже показывай, — приказал старшина, заставляя мужика закатать рваный рукав.
Мужик нехотя задрал драный рукав. Сквозь грязь на коже проступали пухлые нити вен.
— Тоже чисто, — с разочарованием заметил старшина.
— Может, и вправду мирянин, ваше благородие? — заступился один из стрельцов у двери.
— Разберемся, — херкнул старшина. — А что же ты, Сапыгин Иван, смертоубийство учинил? Не сам, конечно, но причиной явился, так?
Одноглазый мужик помял руки.
— Мы о вере, батюшка, спорили. Парень-то бешеный оказался и с ножом кинулся.
— Не то сказал что-то? — недовольно переспросил старшина.
— Так вся Русь нынче не так говорит, не так крестится, — кивнул Сапыга.
— Понятно, раскольник, значит, — старшина поморщился. — Ваши все в леса сбегли да в дальние скиты, ты чего тут оказался. Гляди, чего удумал, народ в столице бесовскими речами смущать.
— Да не раскольник я вовсе, батюшка, — начал виновато оправдываться Сапыга. — И знамение крестное тремя перстами кладу.
— Врешь, бесов сын, — довольно усмехнулся старшина. — А ну, перекрестись.
Емельяна Басаргина так и подмывала мысль, что раскольник врет и против своей совести и веры не пойдет. Тут он его и зацепит. Зацепит, словно окуня на железный крюк, и все встанет на свои места.
Кабатчик аккуратно снял с киота полотенце, прикрывавшее иконы. Сапыга, еле волоча ноги, обутые в лапти, подошел к киоту и трижды наложил крестное знамение тремя перстами.
— Ничего не понимаю, — пробурчал старшина. — Ежели ты никонианский обряд почитаешь, почему свара-то случилась?
— Так и говорю тебе, батюшка, бешеный он, — Сапыга недоуменно пожал плечами.
— Ну, хорошо, — Емельян Федотыч засунул перо обратно в склянку с чернилами и еще раз пристально окинул взглядом Сапыгу.
На душе у одноглазого мужика похолодело: так смотрят кремлевские подземелья на того, кто попадает в их жадное брюхо. Смотрят холодным лучиком солнца сквозь темные решетчатые окна да поворотными крестами, что выворачивают кости попавшим на них несчастным мирянам и раскольникам. Он знал этот взгляд, но сумел справиться с собой.
— Следующего давай, — зычным голосом приказал старшина.
Сапыгу оттолкнули к печи. К столу подвели другого мужика. Допрос продолжался, каждому присутствующему пришлось держать ответ перед стрелецким старшиной. Наконец Емельян Федотыч громко крякнул и встал из-за стола.
— Тимошка, — прошептал он в ухо караульному. — Будь внимательным, с одноглазого беса глаз не спускай, что говорит, куда ходит, с кем разговаривает, враз все докладывай. Нечисто тут.
Тимошка кивнул головой и исчез за дверью.
— Ребята, гоните их с трактира, — приказным тоном рыкнул Емельян Федотыч.
Караульные стрельцы вывели мирян во двор и затворили дверь.
— Карп, — кликнул старшина.
Из боковой двери появился трактирщик. Он сделал поклон и устремил взгляд на старшину в ожидании распоряжений. Старшина окинул взором трактирщика Карпа. Трактищик был худ и крив, как сосенка на косогоре. Одет он был тоже бедно, но чисто. Сразу было видно, что за ним следят женские руки. Вовремя штопают и стирают.
Услужливость трактирщика очень забавляла Басаргина.
— Какой же ты услужливый, Карп, — рассмеялся старшина. — Не горькую пить остались. За одноглазым смотри. Как вновь появится, тут же в приказ доложишь. Я пока до приказа прогуляюсь, — оповестил он караульных. — Без меня на пост ступайте и не мешкайте, знаю я вас.
Емельян Федотыч важно встал, оправил кафтан и поправил саблю.
Москва ликовала. В честь воцарения Софьи Алексеевны на берегу реки Неглинной соорудили импровизированный деревянный амфитеатр для кулачных боев и медвежьих схваток. Народ облепил деревянные перильца цирка, наблюдая за тем, как два бурых медведя дерутся между собой. Вокруг бродили лоточники с пирогами и питьем.
«Квас, сбитень, пироги горячие, пряники медовые!» — разносились по округе зычные голоса. На одной из трибун сидели два важных человека. Один из них был одет в щегольский кафтан, отороченный по воротнику и рукавам собольими шкурками, что выдавало в нем особу важную. Возможно, даже приближенную ко двору московских государей. Другой же являлся образчиком дремучей старости русских боярских родов.
— Где царевна Софья? — с неподдельным интересом обратился Иван Савватеевич Широковатый к сидящему рядом князю Голицыну.
— На богомолье в Троице-Сергиеву лавру уехала второго дня, — тяжело вздохнул князь.
— Уж лучше бы ей в столице, подле престола быть, — покачал головой боярин Широковатый.
— А ты что, Иван Савватеевич, не иначе как измену какую учуял?
— Смотри, смотри, скоро ему конец, — Широковатый резко, насколько могло позволить ему его пышное тело, вскочил со стула, наблюдая за поведением раненого животного.
Медведь в белом ошейнике упал на траву, поднял переднюю лапу вверх и издал протяжный рык.
— Да ты не криви душой-то, боярин. Коли знаешь чего, так скажи, а матушка Софья в долгу не останется. Али секрет какой? — лукаво произнес Голицын.
— Так ты и сам знаешь, князь, — нехотя отозвался Широковатый.
— Знаю, да не все. К каждому боярину да дворянину шпиона не приставишь. Да и в верности стрелецких полков сомневаюсь я.