— Поймали убивцу-то? — с интересом спросил Иван Савватеевич.
Старшина кивнул:
— Поймали и в приказ отправили. Да и пес с ним, убивцем этим.
— Ну?! — Широковатый сделал задумчивое лицо, словно он сам расследовал это дело.
— Меня больше приятели убиенного занимают. Врут, что не раскольники. А спор-то у них за обряды шел.
Иван Савватеевич усмехнулся и покосился на старшину:
— Нашел же, кому верить, смердам. Надо было всех в приказ доставить на дознание. Матушка ведь как говорит, ежели раскольник, то от ереси своей не откажется, если настоящий. Тогда и прощение ему только через покаяние и раскаяние. Иначе в сруб его, как еретика.
Старшина задумался:
— А если он крестится тремя перстами?
Иван Савватеевич задумался:
— Ну, коли так, то и не раскольник он вовсе, а глупец, плетями учить надо да на каменоломни высылать.
— И то верно. Но дознаться хочу, — задумчиво произнес старшина.
— Окажешь честь присутствовать при допросе, Иван Савватеевич? — старшина протянул руку вперед, указывая боярину путь.
Широковатый вздохнул:
— Веди, так и быть, допросим убивцу.
В Разбойном приказе было тихо. Подьячие трудились над бумагами, раскладывая листы с доносами по степени тяжести возможного наказания. Сенька подьячий с острым носом и впалыми щеками, увидев на пороге стрелецкого старшину со знатным боярином Широковатым, достал со стола бумагу и ключи.
— В подвале он, — пояснил Сенька.
— Не убили хоть? — поинтересовался старшина.
Сенька отрицательно мотнул головой:
— Эту седмицу Демьян внизу командует, он не зверствует.
— Вовремя успели, Иван Савватеевич, — осмелился дерзнуть Сенька.
В ответ боярин Широковатый усмехнулся и продолжил расспрос:
— Часто не успеваете?
Сенька скривился и попытался оправдаться:
— Да почитай всегда, когда на смене в пыточной камере Никодим Ноздреватый, не человек, а демон.
Боярин злобно ухмыльнулся:
— Вашего Ноздреватого самого бы в цепи и в подвал. Топорно работаете. Люди издыхают прежде, чем расскажут.
— Так тут и не монастырская келья, а Разбойный приказ, — заступился за подьячего старшина. — Ну, веди! — скомандовал он.
Сенька отворил в стене маленькую деревянную дверцу. Полумрак подвалов Разбойного приказа оставил неизгладимое впечатление на боярина Широковатого. Они шли по глухим коридорам, освещаемым только светом факелов. Где-то в стороне лязгали железные запоры и цепи, и эхо доносило крики умирающих заключенных.
— Тяжко тут у вас, — произнес вполголоса боярин.
Старшина перекрестился:
— Не дай Бог, постояльцем сюда определят.
— Коли совесть перед государыней чиста, то бояться нечего, — добавил в ответ боярин.
Старшина остановился и, посмотрев в глаза боярину Широковатому, спросил:
— А перед государями?
Иван Савватеевич растерянно поморщился:
— Господь рассудит.
Парень, которого доставили стрельцы с трактира за смертоубийство, лежал на соломенной подстилке, одной рукой пристегнутый к решетке кованой цепью. На лице темнели следы от кровоподтеков. Одна бровь была рассечена, но кровь на ней уже высохла.
— Ай-ай-ай, — покачал головой Иван Савватеевич. — Чего лупили-то так? — спросил он у Сеньки, что стоял рядом, бряцая связкой ключей на большом кольце. — На кой вам дознание-то понадобилось?
— Полагается, — ответил Сенька, глупо улыбаясь.
— Так он же признался во всем, — вмешался в разговор старшина.
— Под протокол надобно, — пояснил свою позицию подьячий.
— Ну, надо так надо, — с сомнением произнес боярин. — Отцепи его, — распорядился он. — Мы наверху подождем, разговор имеется.
Парня умыли холодной водой и сняли кандалы. Он брел босой по холодному каменному полу Разбойного приказа. Иногда он останавливался и утыкался лбом в железные прутья решеток. Его не торопили, давая прийти в себя для разговора с важными людьми.
Парня завели в маленькую келью для допросов с решетчатым оконцем под потолком и усадили на лавку.
— Ожидай.
Через несколько минут тяжелая дверь с коваными запорами натужно скрипнула, и на пороге появились два человека. Заключенный с трудом поднял голову и пристально посмотрел на вошедших. Один из них был ему хорошо знаком. Именно этот человек в стрелецком кафтане дал указание бросить его в подвал. Второй человек был ему не знаком. Но дородный вид и богатый кафтан говорили, что пожаловала важная птица. И речь пойдет не иначе о его сиротливой головушке, которую черт дернул связаться с раскольниками, засевшими в трактире. Парень мотнул головой и уставился на белую стену, по которой черной точкой, медленно перебирая лапками, ползла большая черная муха.
Боярин Широковатый немедля уселся на лавку подле стола и, подтянув брюхо руками, с прищуром посмотрел на парня. Стрелецкий старшина Емельян Федотович Басаргин, отодвинув тяжелый стул от деревянного стола, деловито уселся на него, опустив локти на стол.
— Начинай ты, Иван Савватеич, — попросил старшина Широковатого.
Широковатый довольно крякнул, хоть какое-то развлечение.
— Значит, о вере говорили с бражниками в трактире? — строго спросил у заключенного Иван Савватеевич.
Заключенный повернул голову в его сторону.
— О вере, батюшка, — сквозь зубы пролепетал парень. — В раскол они подались, или знаются с ними.
— Повтори, — вклинился в допрос старшина.
— Про огненные корабли говорили, про поклоны и двуперстие, — пояснил парень.
Боярин отчаянно прицокнул языком:
— Я что говорил!
— Как величают тебя? — спросил Широковатый.
— Волдарь, — растянуто ответил парень.
— Чей будешь, откуда? — наседал на него старшина.
— С Поморья я.
— Свободный крестьянин, стало быть? — уточнил Иван Савватеевич с легкой иронией.
Парень согласно кивнул.
— А в Москве чего забыл?
— С рыбным обозом приходил, да деньги все пропил.
Широковатый криво усмехнулся:
— Теперь уж не скоро рыбу свою увидишь.
Боярин обратился к старшине с неожиданным вопросом:
— Раскольники на Москве объявились?
— Так они и раньше были, — усмехнулся кривой улыбкой старшина, — только тихо сидели.
— Так я о том толкую, — добавил ему вслед боярин. — Вновь пришла ересь Аввакумова в столицу.
— Стража! — громко крикнул старшина. — Этого забирайте и не бейте больше. У него вся вина на лице написана.
Боярин Широковатый и старшина вышли из здания приказа.
— Ну, что делать будем, а? — спросил старшина.
Иван Савватеевич покосился на старую кремлевскую стену. Местами кирпич выпал, осыпавшись на землю красно-бурыми осколками и песком.
«Неустройство в государстве нашем», — про себя произнес он.
— Ловить будем, как положено. О таком происшествии придется доложить думному боярину Шакловитому. Он указик издаст, матушка подпишет, тебе, Емельян Федотыч, как и положено, искать.
Старшина пристально посмотрел на боярина. Заметив его взгляд, Иван Савватеевич поспешил его успокоить:
— Тебя не забуду, не сомневайся, вместе дознание провели.
Старшина повеселел. Служба службой, а деньги карман в кафтане не оттянут. Не святым же духом питаться.
Глава 3
Преображенские коллизии
Утро в селе Преображенском выдалось пасмурное. Туман лег на верхушки деревьев, и казалось, будто они покрыты огромным пуховым одеялом, а шапки из тугих, косматых облаков готовы вот-вот пролиться первым летним дождем. Где-то на опушке леса куковала кукушка. Сверчок, примостившись в щели бревен темных покатых сельских изб, издавал радостные трели, радуясь теплу и летнему солнцу. На лугу за селом сидела девчушка, на голове которой красовался венок из первых цветов подснежника и мать-и-мачехи, глядя на старшего брата, закинувшего удилище из сосны в яму у изгиба реки.
Единственными звуками, что нарушали эту райскую деревенскую пастораль, были бой пехотного барабана да стук десятков плотницких топоров.
Юный царевич строил свою первую крепость: Престбург.
Потешные гренадеры, пока еще просто бывшие деревенские холопы, упражнялись с деревянными мушкетами в штыковой атаке и строевых маршах.
— На плечо взять! Шагом арш!
Бывшие холопы, не понимая команды, рушили строй, запинались о переднюю шеренгу, наступая друг другу на пятки. Франц Лефорт бегал по полю, где еще несколько лет назад крепостные сажали овес, и орал на будущих солдат.
— О майн гот. Ты есть тупая русский скотина! — брызгал он слюной, выхватив очередного провинившегося рекрута из строя. — Питер, это очень, очень сложно их обучать.
Высокий юноша, стоящий у деревянных, наспех сколоченных ворот крепости, улыбался, глядя на его старания. Он хлопал широкой ладонью немца по плечу, приговаривая:
— Ты уж постарайся, Франц.
Немец вскидывал руки в стороны и плелся обратно к строю. Так повторялось изо дня в день, пока горе-воины не постигли искусства строевого шага. Но и на этом их беды не закончились. В крепость доставили литые пушки, и будущие гренадеры пытались взять крепость штурмом, над деревянными сводами Престбурга раздавались стоны и проклятия. После очередного штурма бывшие холопы выплевывали на траву зубы и утирали кровавую юшку с разбитых носов.
— Петруша развлекается, — глядя в окно деревянного дворца, шептала прислуге Наталья Кирилловна Нарышкина. Она выпивала свой чай и садилась за новую вышивку.