— Да что же ты говоришь, владыко, — Софья с ужасом посмотрела на патриарха.

— А что я говорю, — патриарх стукнул железным концом посоха о каменную плиту. — Пора бы скиты все затворнические извести, царевна.

На колокольне зазвенел благовест. В монастырском саду распустились яблони и пахло липой.

Софья с нежностью вдыхала удивительный аромат цветов.

— Как же хорошо здесь, владыко, а аромат какой чудесный, сердцу прямо петь хочется.

Патриарх посмотрел на пустившие цвет яблони и искренне улыбнулся.

— А душе как свободно! Век бы здесь провела, в красоте при Божьей милости да без забот. Уезжать не хочется. Сколько езжу в Троицу на богомолье, завсегда садом твоим дивным не устаю любоваться. А там что, владыко? — Софья указала на небольшие темные ящики под деревьями.

— Это ульи, царевна, — ответил патриарх. — Монахи медоносных пчел разводят. Я тебе пришлю медку здешнего, матушка. Пчела — Божье создание.

При упоминании меда и пчел сердце Иоакима смягчилось, и его речь сделалась такой же тягучей, как этот мед.

— Есть ли вести от царевичей, матушка? — спросил патриарх.

Софья кивнула:

— Есть, владыко. Петруша корабли свои строит на Плещееве озере, а царевич Иван опять занемог.

Софья вспомнила, как намедни царевич Иван, вновь сраженный болезнью, забился в припадке у трона перед самым заседанием Думы. Лекари тотчас же скрутили припадочного царевича и унесли прочь в его покои. Три дня его отпаивали разными отварами, лекари немецкие мази иноземные прикладывали. Встал царевич. Но не с лекарств и снадобий, а с Божьего соизволения. И вот опять болезнь протянула к Ивану свои костлявые руки.

— Помолись, владыко, сегодня за брата нашего. И я помолюсь.

— Да, трудно ему на царстве придется, — согласился патриарх, — однако не он себя выбрал. Господь ему ношу такую дал. Ну, да ладно, — патриарх оттолкнул концом жезла камушек с поверхности каменной плиты.

— Царевич Петр недавно денег на корабли свои просил.

— Дала ли, матушка? — вопросительным взглядом глянул на Софью патриарх.

— В казенном приказе пусто было. Вся казна ушла на войну против турок. Наскребли по сусекам пять тысяч рублев, то и ссудили.

— Это хорошо! — глаза патриарха заблестели. — Не время сейчас государям ссориться. Другие вопросы решать надо. Слышала ли, матушка царевна, про Дионисеву пустошь? — Патриарх на секунду остановился.

— Нет, не слышала, владыко, только ты и сказал. А что, беда какая приключилась?

Иоаким набрал в легкие воздух. Софье на миг показалось, что патриарх задыхается, но он остановил ее коротким движением руки.

— Был в монастыре, под Торжком-градом, старец. Дионисием звали, святой человек был да умом не обделен.

Царевна внимательно слушала речи патриарха, пытаясь понять смысл его слов.

Патриарх опустил глаза на каменную плиту, на которой сейчас стоял, и добавил:

— В раскол Дионисий ударился. Собрал вокруг себя таких же овц заблудших и давай проповедовать. А коли стрельцы нагрянут, грозится скит сжечь вместе с бабами да детишками малыми.

Софья удивленно посмотрела на патриарха:

— Так они и раньше, владыко, себя сжигали. Послать роту стрельцов ряженых да скрутить зачинщика.

— Нет, матушка, — патриарх отрицательно покачал головой, — как со всеми нельзя. Другом мне был тот старец, вразумить хочу.

Софья вздохнула:

— Ну, коли так, отправлю кого нужно. Приведут тебе твоего старца, владыко.

Патриарх перекрестился и спросил:

— Молиться со мной пойдешь, царевна?

Софья, склонив голову, произнесла еле слышно:

— Одна сегодня справлюсь, владыко. Прости.

Патриарх улыбнулся:

— Тут не за что прощать. Ступай, молись.

Софья была довольна беседой с патриархом. Первый раз со дня ее воцарения патриарх принял ее со спокойной душой, без злобы и наущений.

Полуденное солнце окрасило золотом купола Троицкого собора. Ему под стать взлетели в небо маковки Успенского собора. За толстой крепостной стеной, уже не раз выдерживавшей осаду неприятельских войск, было тихо и по-домашнему уютно. Уже не нужны были греческие герои, сражающиеся с многоголовыми гидрами. Ни римские императоры. Не нужны театральные постановки, что так завораживали девичье сердце в юности. Здесь все сияло благолепием. И кажется, что не нужно сердцу русского человека ничего больше, чем созерцать взором эти маковки куполов и услаждать слух перезвонами Благовеста. Она прошлась по дорожке вдоль рядов молодых лип и заметила у изображения Святого Духа нескольких монахов в черных рясах, между ними разгорелся жаркий спор. Софья заинтересовалась, о чем могли вести столь оживленную беседу эти люди. Тихонько, чуть дыша, Софья подкралась как можно ближе к темным фигурам, прячась за стволами деревьев. Монахов было четверо.

Высокий инок Сафоний, очевидно еще послушник, рассуждал о природе царской власти на Руси. До черного монашества уже докатились слухи о противостоянии Софьи и Петра, и сейчас монахи ожесточенно спорили, кто для монашества будет лучшим государем. Его противник Никодим, пожилой монах, со всей страстью утверждал, что именно царевна является хранителем той дремучей и праведной Руси, что испокон веков рождала праведников и великих подвижников. На что Сафоний возражал, дескать, корабли и новое устройство армии никоим образом не затрагивают их служения. При любом монархе их долг служить Богу, а кто лучше — Петр или Софья, — то решит Господь, и не им, чернецам, это дело мыслить. Софья помнила, как во время Стрелецкого бунта в Москве бежала в Троицу с двумя юными братьями и всем двором. Тогда Федор Леонтьевич Шакловитый восстановил порядок в стрелецком войске, навсегда покончив с зачинщиками Московской смуты.

Глава 5

Потаенный скит

В тяжелую деревянную, сшитую из ладных сосновых досок дверь тихо постучали.

— Кого еще леший принес, — ругаясь, соскользнул с печи хозяин дома. Обув ноги в чуни, он поплелся к двери. — Померещилось али нет?

Он зачерпнул из деревянной кадки ковш воды и почти залпом опрокинул его. Протерев от испарины ладонью шею, мужик сел на лавку. Псы во дворе умолкли, но откуда-то издали опять послышался еле слышный стук.

— Откуда же стук? — рассуждал полусонный хозяин дома, присев на лавку возле огромного дубового стола. — Допился, царица небесная, — он поднял глаза на киот и перекрестился.

Тихий стук вновь повторился.

— Иду, — хозяин дома, кряхтя, поднялся с лавки и, откинув щеколду, прошел в сени. В сенях было прохладно. — Кто там? — вполголоса спросил он, беря в руку кистень, стоявший у косяка.

— Прокофий Федорович, — из-за двери раздался тихий голос, — это я.

Хозяин дома сразу узнал этот голос.

— Сапыга? И чего тебя леший в такую пору принес.

Хозяин был не рад такому гостю.

— Отвори, — жалобно проскулил тот же голос.

Хозяин отложил кистень на лавку в сенях и открыл большой деревянный запор. В дверном проеме тут же появилась фигура взъерошенного Сапыги.

— Мне бы спрятаться, Прокофий Федорович, — начал он прямо с порога.

— Чего это вдруг? — возразил недовольный хозяин.

— Стрельцы меня по слободам ищут. Ей-богу, на дыбу отправят, — Сапыга сел на скамейку в сенях и облокотился на бревенчатую поверхность стены.

— Натворил чего? — спросил хозяин.

— Дай водицы напиться, — неожиданно попросил Сапы-га. — Опосля расскажу.

Прокофий вынес ковш с водой:

— Ну и на кой ляд ты сюда явился, коли тебя стрельцы ищут. Себя не уберег, и меня под монастырь подвел?

— Ей-богу, не хотел, Прокофий Федорович, — начал оправдываться Сапыга. — Не к кому мне в Москве пойти. Помоги мне, Христом Богом прошу.

— Сколько же ты хорониться будешь? — недовольно спросил хозяин.

— А как утихнет в слободках, так ты мне весточку и дашь.

Сапыга отложил ковш.

— Тьфу ты, принесла нечистая, — выругался хозяин. — Ну, пойдем, коли так.

Сапыга, перекрестившись, осторожно вошел в избу.

— Может, накормить тебя? — предложил хозяин.

— Да, не откажусь, — кивнул Сапыга.

Он еще раз перекрестился и сел за стол. Прокофий Федорович поковылял к печи. При помощи ухвата он вытащил на стол чугунок с еще теплой кашей и отломил гостю краюху черного хлеба. Усевшись напротив Сапыги, он смотрел, как тот ловко орудует деревянной ложкой в чугунке с кашей. Наконец Прокофий Федорович не выдержал и спросил:

— Чего стрельцы взгоношились, утихло же все?

— Все, да не все, — Сапыга отложил ложку. — Емельян Федотыч, старшина из Стрелецкого приказа, лютует.

— А чего ему лютовать? — спросил хозяин.

— Ересь раскольничью старшина на Москве увидел, — опустив голову, ответил Сапыга.

— Так вроде извели всю. И в церкву к их попам ходим причащаться. Смирился уж народ православный. Жить хочет, а не по лесам да скитам бродяжничать.

— Это верно, — заметил Сапыга. — Только знается старшина с думным боярином Шакловитым и подручным его боярином Широковатым. А тем везде измена супротив царевны Софьи мерещится. Были мы на днях в трактире, сиживали, о вере говорили. Затесался в наши ряды бешеный какой-то парень. Ну и поспорили, как водится. Семка водовоз его на место хотел поставить, а тот его ножом и порезал. Ну, а дальше стрелецкий караул налетел, всех скрутили, допрос, как положено, учинили. Трактирщик, что ли, сдал, не пойму. — Сапыга замолчал. — Просижу три дня и уйду в дальний скит.