Песни давних лет

В этом году купался Тенька первый раз. Несмотря на жару, вода вовсе не казалась прогретой. По крайней мере, не «как молоко в духовке». С непривычки Тенька даже задрожал. Но через минуту привык, и они с Шуриком долго барахтались, брызгались, кувыркались и верещали. Тенька наглотался воды. У него щекотало в горле и щипало в носу — так же, как в давние времена, когда…

Да, когда они с отцом два года назад купались на дальнем пляже Верх-Сарайского озера, на полуострове Болтун, рядом с которым были широкие отмели, поросшие рогозом. Здесь, у Косы, рогоза не было, но Теньке вдруг показалось, что он чувствует сладковатый запах узких листьев.

«Папа, давай наломаем стебли с головками! Будут копья!..»

Они нарвали десяток упругих стержней с тяжелыми бархатными наконечниками, начали метать их друг в друга. Тенька попал отцу в живот, папа согнулся, сделал вид, что пробит насквозь, свалился на песок, дрыгнул ногами и замер. Тенька малость испугался:

— Папа, ты чего?..

Отец ухватил его в охапку, зашел в озеро по пояс и кинул завизжавшего Теньку в воду…

Неужели такое когда-то в самом деле было?..

Случались такие веселые моменты нечасто. Отец пропадал на работе. Жил отгороженный от всех своими заботами. Бывало, что Тенька сутками не видел его, а если и видел, то усталого и молчаливого… Но ведь случалось и хорошее! В зоопарк ходили, в лес ездили вместе с мамой, устраивали борьбу на ковре. Отец рассказывал про самолеты, про парашютные прыжки…

— Первый раз жутковато перед прыжком. А потом привыкаешь…

— А почему жутковато?

— Ну, высота же…

— А я не боюсь высоты.

— Знаю. Ты герой…

Тенька любил отца? Да, в те времена любил. Но маму любил больше. То есть иначе. Он просто был ее частичкой. И после того что случилось, отец сделался не своим. Злость и обида скоро стерлись, но осталось колючее опасение, словно в отце затаилась угроза. Не сильная, но постоянная…

Недавно, в последний день школьной поры, Тенька встретил отца на улице. Шел с выпускного утренника и вдруг услышал знакомый хрипловатый голос:

— Эй, Степан Васильич… Притормози…

Отец стоял на краю тротуара — высокий, с провалившимися щеками, с глубоко сидящими глазами под светлыми кустиками бровей. В серой рубашке с погончиками.

Тенька встал и напрягся. Ну, не убегать же…

— Здравствуй, — сказал отец.

— Здравствуй, — сказал Тенька, глядя на его коричневые башмаки.

— Судя по всему, рассчитался с третьим классом?

— Да…

Краем глаза Тенька видел на асфальте свою тень (Тень-Теньку), и она готова была рвануться в сторону.

— Ну и как? — спросил Василий Михайлович Ресницын.

Тенька быстро глянул ему в лицо. Вернее, на подбородок.

— Что «как»?

— Какие оценки?

Тенька шевельнул плечами.

— Всякие…

— Небось троечки? — Это он без упрека, весело даже: дело, мол, поправимое.

— Ага. По математике и пению…

— По пению-то за что? Вроде бы ты голосистый малый…

Тенька опять повел плечом.

Отец скользнул по нему взглядом.

— Я вижу, носишь мой подарок…

— Ношу… — выдохнул Тенька. Мол, куда девать-то, не выбрасывать же…

— Похоже, что впору…

— Нормально, — сказал Тенька и колупнул кроссовкой асфальт.

— А я приехал по делам, в Управление, и решил: дай пройду мимо школы, вдруг увижу Степана. И вот, повезло…

Тенька промолчал. Отец тоже помолчал и спросил:

— Что будешь делать летом?

— Не знаю… Книжки читать. Маме помогать на вахте… Может, лодку с Виталей и с пацанами построим…

— Он по-прежнему опекает мелкое население?

Слово «опекает» царапнуло, напомнило слово «Опека».

— Не опекает, а помогает по-всякому…

— Слушай, а может, приедешь в Светлокаменск? Хоть на недельку…

— Зачем? — сказал Тенька в сторону…

— Ну… погуляем вдвоем. Свожу на аэродром, прокачу на самолете.

— Нет. Страшно, — заявил Тенька с еле заметной насмешкой.

— Но ты же не боишься высоты.

— Я не высоты, а что будет укачивать…

— С чего ты взял? Ведь ни разу еще не пробовал!

— Вот и не хочу… Лучше я здесь, на велике…

— Разве он у тебя есть?

— Ребята дают покататься…

— Слушай, хочешь пришлю велосипед? В точности по твоему росту.

— Не-а. Тут есть… Шурик Черепанов. Мы с ним вдвоем на одном. Привыкли…

— А ты кремешок…

— Чево? — сказал Тенька.

— Ничего. Так… Ну, почему ты не хочешь ко мне в гости? Хоть на пару дней!

«Потому что ты изменник. Бросил маму в самые трудные дни…» Но сказать это было все равно что протолкнуться сквозь непролазную репейную чащу. И Тенька проговорил:

— Тебе, наверно, и без меня не скучно… с тем, кто у тебя там…

Отец не рассердился. Только плечи обмякли, руки повисли, длинные такие…

— Не мели чепуху. Я живу один…

«Ну, так тебе и надо…»

Но Тенька не сказал и этого. Не потому, что испугался. А потому, что вдруг почуял: это будет вроде как нечестный удар. Может, и правда отец живет «без никого». Конечно, сам виноват, но… тьфу, какая дурацкая штука эта взрослая жизнь…

Хотел сказать «папа, я пойду». Но «папа» не выговорилось.

— Я пойду…

— Ладно, шагай… Может, хотя бы позвонишь когда-нибудь?

— Ага… — сказал Тенька, зная, что не позвонит. Отец шевельнул рукой, словно хотел потрепать его по голове, но не решился. Тенька легко качнулся в сторону. Еще раньше качнулась его тень, и они (Тенька с тенью) быстро пошли по краешку асфальта… Кто-то стал бегом догонять их, и почудилось, что Танюшка Юкова. Но ведь она уехала накануне. И оказалось, что это Шурик…

Они накупались, пожарились на солнцепеке, окунулись опять. Было хорошо. Даже высотки с торчащим в поднебесье Зубом не казались уродливыми. Освещенные полуденными лучами, они сейчас были похожи на желтоватые скалы из фильма «Забытая планета». Черные окна искрились, будто проблески слюды…

Наконец отправились домой. Вернее, к Витале: чтобы узнать, нет ли каких-нибудь новостей или интересного дела. Может, он уже раздобыл доски и фанеру для лодки? Дед-Сергей пошел с Шуриком и Тенькой. Виталю он хорошо знал и не меньше ребят любил бывать в дворницкой, где всегда прохладно и уютно.

Виталя называл дворницкую французским словом «Ко?кпит». Это означало «петушиный ящик». На старых парусных кораблях так именовали кормовой кубрик, в котором обитали гардемарины-практиканты. Народ был юный, задиристый, гвалтливый. Старые моряки приклеили им прозвище «петушки» — отсюда и название кубрика. И понятно, что в дворницкой «петушков» тоже хватало.

Кокпит похож был и на кладовку, и на мастерскую, и на боцманскую каптерку, и даже на музей. По стенам висели спасательные круги, мотки веревок, велосипедные колеса, шины и разноцветные подносы. На полках стояли банки с краской, паяльные лампы, мятые самовары и старинные бутыли. Громоздилась пирамида ржавых касок разных времен и фасонов. По углам на специальных подставках торчали лопаты, метлы и грабли — можно было в один миг расхватать их и пустить в дело.

В дворницкой постоянно паслись посетители — и завсегдатаи вроде Теньки, Шурика, Лампионовых, Жоха и Эвелины, и всякий другой народ, вроде пацанов с Карпухинского двора (Тенька не всех даже помнил по именам, но знал, что они хорошие люди — плохие к Витале не ходили). И сейчас тоже было многолюдно. Сидели на верстаке, на скамейках и чурбаках.

Среди коловоротов и ножовок висела гитара (появилась недавно). Очень обшарпанная, с выцарапанным на корпусе носатым улыбчатым полумесяцем. Дед-Сергей пригляделся и попросил:

— Дай-ка, голубчик…

Виталя снял и дал.

Дед-Сергей сел на чурбак, погладил гитару, прошелся узловатыми пальцами по струнам.

— Если не обманывают меня старые глаза, этому инструменту лет пятьдесят…

— Типа того… — почтительно согласился Виталя.

— И помнится мне, что когда-то она принадлежала Якову Михайлычу Бирману, моему соседу по здешней квартире. Мы под нее пели, когда собирались, чтобы вспомнить школьные времена.

— Так оно, — сказал Виталя. — А когда Яков Михайлыч уезжал в Хайфу, оставил ее на память моей бабушке. А она потом подарила мне…

— Жаль, что гитара не магнитофон… — Дед-Сергей погладил облупленное дерево.

— Почему жаль? — строго спросил маленький Егорка Лесов. Он сидел на верстаке рядом с Эвелиной Полянской.

Дед-Сергей объяснил:

— Потому что не хранит в памяти песен, которые пели в давние времена…

Хулиган-семиклассник Жох спросил с дерзкой ноткой:

— О комсомольской юности?

Эвелина крепко двинула его гладкой коричневой ногой.

Дед-Сергей не рассердился на Жоха. Кивнул:

— В том числе… Но не только… Например, вот такие… — Он взял аккорд и пропел сипловатым баском:

Наш не слышен шаг, не колышутся лианы,
Мы тьмой со всех сторон окружены.
Осторожней, друг — бьют туземцев барабаны:
Они нас ищут на тропе войны…

Теньке показалось, что открылась книжка про дальние страны и дохнуло нездешним ветерком, запахом тропических трав. И тревогой…

— Это про что? — вырвалось у него.

— Кажется, это Киплинг. Про колониальных солдат на Мадагаскаре… — объяснил Дед-Сергей.

— А дальше? — спросил кто-то из дальнего угла.

Дед-Сергей спел еще пару куплетов.

Осторожней, друг, ведь никто из нас здесь не был —
В таинственной стране Мадагаскар…

Помолчали. Никто не хотел вступать в колониальные войска и завоевывать Мадагаскар. Но ощущение опасности, от которой может спасти только надежный товарищ, накрыло всех молчаливой серьезностью. Игорь и Витя Лампионовы придвинулись к сумрачному Жоху. Эвка Полянская обняла за плечо Егорку. Шурик Черепанов тихонько задышал у Тенькиной щеки. Несколько мальчишек с Карпухинского двора — Славик Саночкин, Максим Полянов, Данька Сверчок — подобрались от дверей и сели у ног Дед-Сергея.

В тишине угаснувшей суровой мелодии словно жило еще эхо:

…Осторожней, друг, тяжелы и метки стрелы
У жителей страны Мадагаскар…

Егорка вдруг спросил из-под Эвкиного локтя:

— Сергей Сергеич, а вы, может, знаете песню про Гавроша? И про маленький тополь…

— Что? — нервно удивился Дед-Сергей. — А, да… Помню. Тоже была наша песня. А ты откуда ее знаешь?

— Папа вспоминал. Но он знает всего четыре строчки: «Срублен маленький тополь, а зачем — не поймешь. Он лежит на обочине, как убитый Гаврош…»

— Да… — кивнул Дед-Сергей. — Только немного не так. А вот так… — И запел не прежним баском, а высоким, почти мальчишечьим голосом:

Тополек — тонкий очень,
Кто срубил — не поймешь.
Он лежит на обочине,
Как убитый Гаврош.
В дымном мареве улиц,
В злой ружейной грозе
Собирал мальчик пули
Для повстанцев-друзей.


Нынче все тут заброшено —
Как маяк без огня.
След мальчишки Гавроша
Стерт на старых камнях.
Но тревога по-прежнему
Все приходит ко мне.
Я свинцовый орешек
Отыщу средь камней.


Он для дела для ратного
Устарел в наши дни,
Но его аккуратно я
Спрячу в дальний тайник.
И скажу я заклятие,
Искусав губы в кровь:
«Пусть растут тополята,
Не боясь топоров…»

Струны погудели и умолкли…

— Ни фига себе… — проворчал Жох. — Это вам не группа «Лысый кенгуру». Чегой-то цепляет не по-нынешнему…

— Да… — хмуро согласился Дед-Сергей. — Цепляет «по-тогдашнему». Начало шестидесятых. Мой однокурсник сочинил, Валя Заславский. По горячим следам…

Никто не знал, что за «горячие следы» были в ту бесконечно далекую пору. И никто не решился спросить. Лишь Виталя помолчал и сказал:

— Новочеркасск… Да?

— Оно так… — согласился Дед-Сергей. Оглядел народ, поставил гитару у ног, согнулся, уперся щетинистым подбородком в гриф. — Долго про те дела история молчала, но теперь уже не секрет. Детям полезно знать…

— Дед, что знать-то? — нетерпеливо сказал Шурик.

— В шестьдесят втором году прошлого века… Считалось, что стоит счастливая социалистическая пора, а только стал в магазинах пропадать хлеб, начали расти цены, голод подступил нешуточный. А по радио кричали, какая у нас прекрасная жизнь… И вот в городе Новочеркасске поднялся народ. Не так, чтобы совсем бунт, но вроде того. А власти вызвали войска. Велели открыть огонь по безоружной толпе… Не знаю, понимали те парни, в кого стреляют, или нет. Может, думали, что присяга превыше всего. Сколько там людей насмерть положили, я не помню. Десятка два или три. Однако самое страшное вот что. Говорят, первый залп велено было сделать над головами, и пришелся он по деревьям. А на деревьях-то полно любопытных мальчишек. Ну, они и посыпались, как переспелые груши — кто с перепугу, кто раненые, а кто и неживые… Рассказывают, что один майор, когда увидел это, прямо на месте пустил себе пулю в висок… Но не все майоры такие…

— Остальные стреляли? — в тишине спросил Егорка Лесов.

Дед-Сергей не ответил, было ясно и так. Он сказал:

— Мы, студенты здешних институтов, были тогда на военных сборах в Сухой Елани. И туда дошли эти слухи, хотя, конечно, ни слова не было ни по радио, ни в газетах… Шумно возмущаться тогда было нельзя, роптали глухо, в палатках и на опушке. А потом Заславский сочинил вот это. И стали петь, собираясь в кружки. И не очень опасались. А что? Ведь не было в песне этой ни про Новочеркасск, ни про убитых ребятишек. Но офицеры все же почуяли что-то. Однажды подполковник Семенов, с нашей военной кафедры, подошел, прислушался. «О чем поем, товарищи курсанты?» Сначала примолкли, а потом прорвалось. Выложили все, что знали. Бывают минуты, когда уже не страшно… Семенов послушал молча, а как узнал про застрелившегося майора, сказал негромко: «Я бы тоже…» И ушел… Хороший был мужик, скоро его отправили в запас…

И опять наступило молчание. Что тут скажешь? Наконец подал голос Жох:

— Ладно хоть, что нынче не стреляют. Обычно дубинками орудуют…

— Как в Заозерске, — вспомнил Максим Полянов.

— Менты стреляют и сейчас, — вставил Данька Сверчок. — Но больше по пьяному делу…

Милицию переименовали в полицию, но храбрых воинов с дубинками по-прежнему именовали ментами. Или ментухаями.

Егорка Лесов неожиданно спросил:

— Сергей Сергеич, значит, в Ново… в том городе было восстание?

— Восстание, это когда с оружием, — вздохнул дед Шурика. — А там люди были с голыми руками.

Виталя вдруг насторожился:

— Ни слова о политике! Сюда движется моя будущая супруга Алена Гавриловна. Сейчас будет давать нам разгон.

Алена не стала давать разгон — ни Витале, ни его друзьям, только сказала не очень ласково:

— Звонил твой подозрительный приятель по кличке Доцент. Говорит, что у тебя телефон молчит…

— Разрядился, паразит… А что он сказал?

— Кто? Паразит?

— Доцент!

— Сказал, что он и его не менее подозрительные приятели раздобыли для тебя фанеру. Скоро привезут.

— Это для лодки! Новость — сплошной восторг!

— Ты полное дитя, честное слово, — грустно сообщила Алена.

— Полное в смысле комплекции? — радостно отозвался Виталя.

— В смысле разума. Ведь мог бы уже быть в аспирантуре…

— А на фиг? Дитем быть лучше. Что говорил Иисус? «Если не будете как дети, не попадете в царство небесное…»

— Больно ты там нужен!

— А почему бы и нет? Хорошие дворники везде нужны. Больше, чем аспиранты. И зарплата не та, что аспирантская стипендия…

— Поразительный болтун!.. Дети, не берите с него пример.

— Бу-удем! — жизнерадостно завопили «дети». Хотя уважали Алену почти так же, как ее жениха.

— Виталий, тогда скажи своим волонтерам, чтобы переложили поленницу у старого дома. Пенсионеры давно просят, дрова закрывают проезд. Ни «Скорой помощи» не проехать, ни пожарникам, если что не дай бог… Егор! Ты ведь в том доме живешь, соседи тебя просили сказать ребятам…

— Ой, я забыл… — Егорка соскочил на пол.

— Люди! — обрадовался Виталя. — Бьют туземцев барабаны! Они нас ищут на тропе трудовых подвигов! Жох, командуй! И, как в песне пионерских времен, «Гайдар шагает впереди!». Не нынешний, а который написал про команду…

— Про шизиков, которые работали без денег… — уточнил Жох. — Ладно, идем, ребята?

И все закричали, что идем, даже Эвка Полянская, которая порхала в кружевном платьице…

Чугунная полоса

В Карпухинском дворе было два ветхих двухэтажных дома послевоенной поры. С темной, как у старых фрегатов, дощатой обшивкой. К памятникам старины они отношения не имели, но, поскольку дворы были неприкосновенны, дома эти тоже никто не сносил и не расселял. Начальство злорадно объясняло: «Кто виноват, что вы обитаете на исторической территории!»

Обитали в деревянных домах главным образом пенсионеры. Но были и семьи помоложе. Например Егорки Лесова, чей отец занимался геологией, а мама работала в газете.

Поленница была длинная и высокая, однако управились быстро. Полтора десятка человек встали цепочкой между старым домом и забором, пустили дрова, как по конвейеру, полено за поленом. Будто в известном кино про Тимура. Новый штабель вырос за полчаса. Правда, не обошлось без мелких неприятностей. Славик Саночкин уронил чурку на ногу и танцевал несколько минут, а Витька Лампионов и Данька Сверчок подрались. Кто-то кого-то неловко зацепил поленом, потом они сказали друг про друга несколько слов («клизма для гамадрила» и так далее) и сцепились, как дикие коты. Игорь Лампионов и Жох разогнали их пинками. Подошел Виталя и сказал, что к таким случаям следует относиться философски: никто в этом возрасте не проживет без драк. Надо только, чтобы драки были без лишнего ожесточения и, желательно, без разбитых носов. Иначе это способствует развитию всеобщего хаоса в ущерб гармонии мироздания. Витька и Данька способствовать хаосу не стали, потрогали синяки на скулах и снова взялись за работу…

Наконец закончили дело. Бабки в открытых окнах улыбчиво жмурились и кивали. Даже возникшая поблизости Изольда Кузьминична смотрела одобрительно. Народ, отряхивая с себя щепки и сосновую кожуру, разбрелся кто куда.

Пришла семилетняя сестра Шурика, Евгения Черепанова, и сообщила брату, что «если ты немедленно не придешь домой, мама сама не знает, что с тобой сделает».

— Вот так и живем… — сказал Шурик и побрел за сестрицей.

— Подходи философски, — посоветовал вслед ему Тенька. А Виталю спросил:

— Можно с тобой обсудить одно дело?

— Давай… Какое дело, Тень?

Пока шли к дворницкой, Тенька рассказал про встречу с отцом. Потому что носить это в себе было трудно, а кому еще расскажешь? Не маме же. И не ребятам…

Виталя взял Теньку за плечо. Вполголоса сказал на ходу:

— И что теперь? Сперва отбрил, а теперь жаль его?

— Да не жаль, а только…

— Скребет на душе?

— Ну…

— Тень, время расставит точки… Возьми да позвони ему. Без всяких хитростей. Мол, как дела?

— У меня, наверно… язык будет застревать. И получится… будто маме изменил…

— Что за чушь! Возьми и позвони. Ну, не сегодня, а через несколько дней…

Они пришли в Кокпит. Сейчас был здесь только Дед-Сергей. Он по-прежнему сидел на чурбаке и трогал струны. Смотрел перед собой выцветшими глазами. Может, снова вспоминал песню про тополенка Гавроша? Шевельнулся, спросил: