Это была одна из далеких и презренных провинций Рима — Gallia Cisalpina — Предальпийская Галлия. Жители Предальпийской Галлии к этому времени едва успели получить гражданство латинское, отличавшееся от римского существенными ограничениями. Лишь немногие — те, кто занимал государственные должности в своей общине, — имели доступ к полному римскому гражданству. Отец Катулла, полагают, мог принадлежать к этим избранным, потому что, во-первых, дружил с Юлием Цезарем, а во-вторых, был богат и знатен. О том, что Цезарь поддерживал с отцом Катулла дружеские отношения, сообщает Гай Светоний в своих знаменитых «Жизнеописаниях двенадцати Цезарей». Однако это сообщение требует некоторых важных для нас уточнений. В 80-е — 70-е годы до Р.Х. Цезарь был еще малоизвестным политиком, которому постоянно грозили опала и судебные преследования. Если отец Катулла дружил с этим Цезарем, то для него это ровным счетом ничего не значило кроме того, что на мирного веронца могла распространяться часть той опасности, которой была наполнена жизнь его римского друга в кровавые времена диктатора Суллы и жестокой смуты, последовавшей за его кончиной. Даже Цезарь 60-х годов, когда карьера его начала бурно развиваться, был еще вовсе не тем Цезарем, дружба с которым могла возвысить далекого провинциала, ибо римский друг и сам на каждом шагу чудом избегал падений, ускользая то от могущественных обвинителей, то от обнаженных мечей родовитой толпы, встречавшей его при выходе из Сената. Лишь много позже, когда Цезарь стал пожизненным консулом, пожизненным диктатором, вечным императором и «отцом отечества», он мог даровать римское гражданство не только отдельному жителю Вероны, но и всему населению Предальпийской Галлии, что он и сделал в 40-е годы. Но время это уже не связано с Катуллом.

О знатности отца, предположительно открывавшей ему доступ к магистратской должности, которая одна и превращала уроженца Предальпийской Галлии в римского гражданина, не существует никаких сведений, как и о том, что отец Катулла когда-либо был магистратом в Вероне. О богатстве же установлено — по стихам Катулла — только одно: недалеко от Вероны на южном берегу Бенакского озера (ныне оз. Гарда) у отца была вилла, стоявшая на мысе Сирмион. Возможно, именно там Катулл и вырос. Впрочем, о его детстве ничего не известно кроме того, что в раннем возрасте, еще до совершеннолетия, он пережил сильное потрясение — кончину горячо любимого брата, погибшего при неизвестных обстоятельствах в поездке на Восток, в Троаду, где он и был похоронен. Много лет спустя, очутившись в тех краях и разыскав вблизи древней Трои драгоценную могилу, Катулл проливал над ней, как он выразился в своей скорбной элегии, «обильные потоки нескончаемых слез».

Итак, если опираться на факты, пусть малочисленные, Катулл ко времени своего приезда в Рим и встречи с Лесбией был безвестным провинциалом, не обладающим ни родовитостью, ни богатством, ни римским гражданством. Все его достояние составляли несколько юношеских стихов, известных Корнелию Непоту, который тоже был родом из Предальпийской Галлии, но в Риме уже успел прославиться историческими трудами. Ему Катулл впоследствии и преподнес свою книгу, не забыв упомянуть в посвящении, что Непот еще тогда имел обыкновение “aliquid putare” (во что-то ставить) его “nugas” (безделки), когда сочинял свои знаменитые «Хроники» в трех томах — то есть приблизительно в 60 году до Р.Х. Этот год и принято считать годом приезда Катулла в Рим.

Разумеется, прозорливый Непот, а вместе с ним и другие выходцы из Предальпийской Галлии — поэт Гельвий Цинна и оратор Лициний Кальв — ставили Катулла очень высоко. В Риме они вскоре сделались его близкими друзьями. Но на взгляд потомственных римских аристократов, безродный веронец, наделенный второсортным латинским гражданством, «правом Лациума», как оно называлось, должен был выглядеть персоной если не ничтожной, то вполне незначительной, пригодной лишь на то, чтобы пополнить пеструю свиту именитого патрона.

Такой персоной он, вероятно, и представлялся Квинту Метеллу Целеру, сенатору, происходившему из знатного римского рода и избранному в 60 году консулом. По приезде в Рим Катулл очутился в его свите. Это, конечно, не было чистой случайностью. Совсем недавно, в 62–61 годах, Метелл занимал должность наместника Предальпийской Галлии, и для Катулла как выходца из этой провинции было естественно искать у него покровительства. Хотя не менее, а может быть, даже и более естественным было бы попытать счастья в свите отцовского товарища, который добился консульства на следующий, 59 год. Но Катулл почему-то этого делать не стал. Мало того, он принялся поносить Цезаря с неудержимым, кривляющимся ехидством в стихах столь же отточенных, сколь и непристойных. Без всякой видимой причины — комментаторы только разводят руками — он поначалу вдруг сделал персонажем своих глумливых инвектив цезарианского офицера по имени Мамурра, по должности praefectus fabrum (начальник саперного отряда). Катулл пожаловал ему в стихах другую «должность» — mentula, — выражение столь впечатляющее, что академический переводчик Адриан Пиотровский демонстративно оставлял его без перевода в русской транскрипции, не желая пополнять застенчивые советские издания вялыми эвфемизмами вроде «хлыща» и «хрена», которые передают лишь начальную букву, но не энергию охального слова. Упиваясь собственным неистовством, Катулл поносил всё и вся, что было связано с этим Мамуррой-ментулой родом из города Формии, — его блуд, его стишки, его богатства, нажитые на должности не блистательной, но вполне воровской (саперный отряд занимался строительными работами и доставкой провизии), его подружку Амеану, ту самую, за которой последовало в бессмертие выражение “puella defututa”… И в какой-то момент, то ли под воздействием нервного задора, входившего в состав его вдохновения, то ли в силу особого поворота поэтической мысли, он связал с ним и Цезаря:

Славно снюхались два гнусных педераста,

два распутника — Цезарь и Мамурра.

И не диво: оба ходят в скверне —

этот в римской, тот в формийской, — крепко

въелась в них она, ничем ее не смоешь.

Близнецы они — одной страдают хворью;

спят в одной кроватке; оба грамотеи.

И не скажешь, кто из них блудливей, —

девкам римским оба конкуренты!

Славно снюхались два гнусных педераста [Перевод мой. — В.О.].

На Цезаря это произвело убийственное впечатление. Praefectus fabrum Мамурра, сколько бы он ни наворовал, находясь при легионах Цезаря сначала во время его испанского наместничества в 61 году, а затем и в галльских походах, был, конечно, фигурой несопоставимой с полководцем. Цезарь даже ни разу не упоминает этого соратника в «Записках о Галльской войне». Очутиться в «злых ямбах» Катулла рядом с ничтожным сапером было для него, пожалуй, двойной обидой, такой обидой, что ее выражение — несомненно публичное — дошло через 180 лет до Светония. «Валерий Катулл, по собственному признанию Цезаря, — сообщает он, — заклеймил его вечным клеймом в своих стишках о Мамурре, но, когда поэт принес извинения, Цезарь в тот же день пригласил его к обеду, а с отцом его продолжал поддерживать обычные дружеские отношения». Да, извинился, явился на обед. Но после этого еще более утонченно издевался над Цезарем, то выказывая ему презрительное равнодушие — «Знать не хочу я совсем, черен ты или бел», — то рисуя его соратников не черными и не белыми красками, а чистым ядом:

Голова у Отона с черепочек;

Ляжки моет Герий, но по-мужицки;

Воздух портит Либон при всех неслышно —

Ты и сам бы от них отворотился,

И Суффиций, в котле варенный дважды,

Будешь вновь на мои сердиться ямбы

Недостойные, первый полководец? [Перевод С. Шервинского.]

В свите сенатора Метелла Катулл оставался недолго. В 59 году покровитель неожиданно скончался, отравленный, по убеждению современников, собственной женой. Считается, что именно с этого времени началась история любви Катулла и Лесбии.

Обстоятельства могли сложиться так, что исследователи никогда бы не установили, кем была героиня этой истории. По стихам Катулла, где в образе Лесбии сосредоточены одновременно вся волшебная красота небесных богинь и все буйное блядство кабаков и переулков Рима, ее можно было бы представлять кем угодно — потаскушкой с улицы Субура, какой-нибудь вольноотпущенницей, римской гетерой или некоей лесбосской девушкой, то есть жительницей острова Лесбос, — таков точный смысл псевдонима Lesbia, который Катулл дал возлюбленной. Псевдоним остался бы нераскрытым, если бы не цепь случайностей. Два века спустя после смерти Катулла ритор Апулей, автор знаменитого «Золотого Осла», нечаянно захворал по дороге в Александрию. Болезнь заставила его остановиться в Эе, одном из городов Проконсульской Африки. Там он неожиданно женился на богатой вдове по имени Пудентилла, соблазнившись мыслью о семейном покое. Женитьба обернулась для него судебным процессом: родственники Пудентиллы обвинили его в развратном поведении и магических действиях — он будто бы околдовал вдову, которая много лет упорно отказывала всем, кто к ней сватался. Обвинение грозило Апулею смертной казнью, и потому он — на радость грядущим исследователям — подготовился к процессу, проходившему в городе Сабрате под председательством проконсула Африки, с чрезвычайной обстоятельностью: написал обширную речь в свою защиту — «Апологию». В одном из ее пунктов он процитировал свои любовные стихи, служившие на суде доказательством его «крайней разнузданности» (в них воспевались два мальчика), и, обращаясь к проконсулу Клавдию Максиму, сказал: