Книжник остановил взгляд на карте. Такой он еще не видел — она была удивительная, дремуче-архаичная, украшенная витиеватыми изображениями морских чудищ и людей в странной одежде. Похоже, что-то из времен Великих Географических Открытий. Страстно захотелось подойти поближе, поглядеть, может, даже купить или выменять на что-нибудь…

Привычным чутьем он ощутил неприятный холодок слежки. И снова нырнул в толпу, пробивая себе путь локтями. Вслед понеслись ругательства, тычки и затрещины:

— Куда прешь!

— Под ноги смотри!

— Чего это он несется? Уж не стащил ли чего?

Возможно, это была паранойя. С какой стати кому-то следить за ним? Может, он действительно двинулся умом, и неспроста старые знакомые поглядывают на него косо. Наверное, так бывает с каждым, кто одержим одной, заведомо невыполнимой задачей. Той, что постепенно превращается в манию.

Он просто хотел спасти друга.

Зигфрида. Боевого товарища, которому не раз был обязан жизнью.

Проблема в том, что это понятное желание мало отличалось от стремления вернуть покойника с того света. Ведь и сам Книжник не был уверен в том, что Зигфрид все еще жив. Тогда, уходя в спасительный портал Розы Миров, он оставил его в схватке с заведомо превосходящим врагом.

И это разъедало изнутри, не давая сна и покоя.

Можно сколько угодно убеждать себя — он не виноват, он не бежал, не бросал друга в бою. Их просто разделила непреодолимая стена пространства и времени — призрачный портал, что привел его домой и возвел перед его другом непреодолимую стену пространства. Он был уверен, что Зигфрид шагнет следом — и спасется. Зигфрид не успел.

И Книжник ни при чем. Он просто не рассчитал. Ошибся. Его вины нет.

Но перед глазами стояла одна и та же картина: искаженные ненавистью лица врагов, готовых расправиться с прикрывающим отход воином, и один-единственный меч против десятков стволов, ножей, топоров — всего, что может убивать и калечить.

— Стоять!

Резкий окрик вернул к реальности. Парень и сам не заметил, как добрался до княжеских палат. Перед ним высились ратники из личной дружины князя. На семинариста они глядели с непрошибаемым равнодушием каменных статуй.

— А ну, шаг назад! — приказал старший.

— Я княжий советник… — начал было Книжник.

Дружинник оборвал его:

— Я знаю, кто ты. Не велено пускать.

— К-кем не велено? — Книжник запнулся.

— Князем.

— Не может быть… Ведь я…

Старший сделал шаг навстречу. Семинарист невольно попятился — рослый, широкоплечий, затянутый в броню из стальных пластин ратник производил устрашающее впечатление. Он положил на плечо парню руку в боевой рукавице, и Книжнику показалось, что на него свалилось бревно. Голос же старшего стал мягче, но оттого не менее насточив:

— Дружище, мы ничего не имеем против тебя, но ты же понимаешь — служба.

— Понимаю… — пробормотал Книжник.

— Князю надоели твои идеи со спасением Зигфрида. Мы все его помним и уважаем как воина… — старший оглянулся к товарищам и те хмуро кивнули. — Но ты должен смириться — он мертв.

Книжник в оцепенении глядел на ратников. Старший, видимо, воспринял его молчание как согласие и продолжил:

— Зигфрида не вернешь. Живые должны думать о живых. А ты… — старший поморщился. — Послушай совета — перестань говорить… странные вещи. У тебя в Кремле не только друзья, но и недругов полно. Уже поговаривают, что ты… — старший замялся.

— Что я спятил, да?

— Кое-кто нашептал князю. Тому не очень нравится, что его советник — малость… хм… не от мира сего. Мы так не думаем, но… Знаешь, что будет, если тебя действительно признают безумцем?

Книжник знал. Сумасшедший в Кремле приравнивался к опасному чужаку. Так повелось со времен, когда главной доминантой была борьба за чистоту генофонда. Отцы церкви предавали анафеме, а Боярская Дума навсегда вычеркивала безумца из кремлевских списков. Итогом было одно — изгнание. Семинаристу доводилось уже попадать в немилость, но признание чужаком не имело обратной силы.

— Меня изгонят? — тихо проговорил Книжник.

— Ну, почему же, сразу? Просто перестань привлекать к себе внимание. На какое-то время. Ну а потом… Князь вспомнит твои заслуги, я уверен…

— Вы не понимаете… — попятившись, тихо произнес семинарист. — Потом может быть поздно. Я знаю, кто может помочь спасти Зигфрида…

— Опять этот юродивый? — новый голос был глух и безлик и не было даже понятно, откуда он вдруг раздался. — Почему не гоните его? Всыпьте ему плетей!

Сбоку бесшумно выплыла тощая фигура в сером балахоне. Безликая, как и ее голос. Такова уж особенность служителей этой мрачной корпорации — кремлевского Тайного Приказа. Опричник, ревнитель внутренней безопасности, вызывающий у каждого нормального человека страх и отвращение вкупе с пониманием суровой необходимости такой службы. Ратники разом подобрались, сжали кулаки, неприязненно глядя на подошедшего. С Тайным Приказом у ратников давняя вражда. Кому приятно понимать, что такая вот серая крыса одним росчерком по бересте может сделать из тебя врага и преступника?

— Тайный Приказ нам не указ, — хмуро сказал старший ратник. Но сделал Книжнику знак: уходи, мол.

Сгорбившись, как будто его давило сверху само небо, Книжник уже собирался отправиться восвояси. Теперь уже окончательно ясно — никто не поддержит его замысла. Неужто, он и впрямь свихнулся? Говорят, сумасшедший не видит собственного безумия — это только со стороны заметно.

— Куда же ты, советник? — вкрадчиво позвал опричник. — Придется тебе прогуляться со мной!

Служитель Тайного Приказа принялся описывать полукруг, как будто хотел зайти Книжнику за спину. Парню это здорово не понравилось.

— Это еще зачем? — обернувшись, пробормотал он.

— Мы поможем тебе, — пообещал опричник. — Это наш долг помогать заблудшим душам…

Мерзкий холодок пробежал по сердцу. Трудно забыть «помощь» Тайного Приказа — до сих пор в памяти сырые каменные стены, ржавые решетки и запах тюремной безысходности. От этих воспоминаний ноги становятся ватными. Каменный мешок Тайного Приказа — страшнее смерти.

— Мне не нужна помощь… — сообщил семинарист.

— Поверь — нам лучше знать, что и кому нужно… — опричник сделал знак куда-то в сторону, откуда, очевидно, подбиралось такое же неброское с виду подкрепление. — Не дергайся — тебе же лучше будет!

Острое ощущение угрозы пронзило тело. Вот, значит, кто следил за ним! Если за него снова взялся Тайный Приказ — дело дрянь. И князь, видать, от него отвернулся. Стало быть, помощи ждать неоткуда…

Книжник и сам не понял, в какой момент бросился бежать. Его вел инстинкт — тот, что не позволил погибнуть во множестве смертельных переделок. Кто мог подумать, что подобные навыки могут понадобиться здесь, под защитой кремлевских стен?

Остановившись, как вкопанный, прямо посреди перекрестка кривых улочек, парень нервно озирался и хлопал глазами. Дыхание было хриплым, в глазах потемнело от бега. Коснувшись пальцами висков, он прислушался к собственным ощущениям. Было тревожно — на душе словно кошки скребли.

Затравленно обернувшись, Книжник поискал — нет ли чего подозрительного? Действительно ли за ним гонятся, или все это лишь составная часть сумасшествия?

Он ударил себя ладонью по щеке, затем по другой. Рядом испуганно вскрикнула какая-то белобрысая девчонка. Встретив его затравленный взгляд, подобрала подол самотканого сарафана — и бросилась наутек. В вышине низко прозвонил колокол. На кремлевской стене что-то зычно прокричал караульный.

Вокруг шла обычная жизнь — люди боролись за выживание, работали, сражались и умирали. И никому не было дела до воина народа вестов, пропавшего в далеком затерянном городе на берегу ледяного моря…

— К черту! — выдохнул Книжник. — Если я и вправду псих — попробуйте меня остановить!

Алхимик наблюдал за гостем из-под полуприкрытых век — усталым, чуть удивленным взглядом. Чему удивляться тому, кто познал непознаваемое? Кто изучил не доступное простому смертному, кто достиг вершин знаний и возможностей человеческого интеллекта? После чего, правда, рухнул на самое дно интеллектуальной ямы. Забыть все, что знал и умел — это ли не самое тяжкое наказание для ученого? И пусть никто не верит старику, вернувшемуся в Кремль после полувекового скитания, — это не имеет значения.

Старик знал: этого юношу не остановят его слова. Его вообще ничто не в силах остановить — разве что, сама смерть. И если он принялся искать что-то столь упорно — значит, это действительно того стоит.

Семинарист копался в бумагах, разложенных стопками по тесной келье. Сотни страниц с заметками, расчетами, схемами, картами, плотно покрывавшими неровную поверхность драгоценной бересты. Парень раскладывал листы, в ярости рвал их, разбрасывал в стороны. Наконец, кривой столб древних книг в человеческий рост высотой не выдержал — и обрушился на голову семинариста, похоронив того под грудой бумаг и пыли.

— Так что же ты ищешь? — спросил, наконец, Алхимик.

В ответ Книжник лишь чихал от бумажной пыли и бессвязно ругался. Он пытался выбраться из-под книжного завала, но это было непросто. Старик и не думал помогать ему — он лишь наблюдал с бледной усмешкой.