Вульф Дорн
Мое злое сердце
Посвящается Синдерелле, а также Йоргу, Конни, Лили, Кристофу, Деннису и Дисмасу
«Зло не таится в сути вещей.
Оно живет только в человеке».
Китайская мудрость
«Если бы можно было
чувствовать это всегда,
Если бы все снова вернулось на
круги своя…»
«Навсегда»
Foo Fighters
«Каждый из нас одинок
И скрывает дьявола внутри».
INXS
Черное воспоминание
«Что ты сделала, Дора? Что же ты сделала…»
Там кто-то был. Кто-то пытался проникнуть в мою комнату. Еще не открыв глаза, я почувствовала его присутствие. Холодное. Мрачное. Зловещее.
«Взгляни на меня, Дора!» Этот голос, такой мрачный и скрипучий, не мог принадлежать человеку. Скорее… Нет, мое воображение отказывалось представить законченный образ. Все, что оно мне показывало, — полная, бездонная чернота. Что это было, я не в состоянии описать. Я могла только ощутить, насколько «оно» зло.
«Оставь, — произнес угрожающе голос в моей голове. — Взгляни-ка сюда! Чего ты еще ждешь?» У меня перехватило дыхание. Тело словно окаменело. Я уставилась на свои пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в одеяло, тогда как что-то за моей спиной медленно приближалось. Его ступни бесшумно ступали по ковру, и с каждым его шагом становилось все холоднее. Когда оно, подойдя ко мне вплотную, остановилось, онемение пропало, я начала дрожать всем телом, словно в ознобе.
«Ты боишься меня, — утвердительно произнесло Нечто и хихикнуло. — Но бояться тебе следует в первую очередь саму себя. Не правда ли, Дора?» Снова хихиканье. Будто град стучит по медной крыше. Мой страх перед тем, что я вот-вот увижу, был слишком силен. Я хотела закричать, но ничего не вышло. Я знала, что вздрогну от страха, если обернусь. Но я могла только лежать неподвижно, дрожащая и беспомощная.
«Мы оба знаем, что ты сотворила, — прохрипел голос, и я ощутила леденящее дыхание на своей щеке. — Это наша маленькая грязная тайна. Но что ты будешь делать, если об этом узнают другие? Что об этом подумают милые благовоспитанные девочки?»
— Оставь… оставь меня в покое!
Мне потребовалось напрячь все силы, чтобы заговорить. Слова выходили нечеткими, сбивчивыми, как бормотание пьяного. «Нет, — шепнуло Нечто, — я никогда не оставлю тебя в покое! Никогда, ты понимаешь? Ты впустила меня в свою жизнь, и отныне мы связаны».
— Нет, — я почти рыдала, — прочь от меня! Сгинь!
«Как хочешь, — ответило Нечто. — Сейчас я уйду.
Но я вернусь. И буду возвращаться снова и снова. Пока ты не увидишь, что ты сделала. Никто не спрячется от своих поступков, Дора. И ты в том числе!»
В мгновение ока холод пропал. Существо испарилось. Оно исчезло, будто его никогда и не существовало. Со слезами я очнулась от своего кошмара. Он показался мне настолько реальным, что меня не удивили бы оставшиеся на ковре следы. Но в комнате, естественно, никого не было. Через тяжелые шторы зеленого бархата проникало июльское солнце, бросая яркие полосы. Будильник показывал без пяти восемь. Снизу я слышала звяканье посуды и голоса своих родителей.
— Охотно! — крикнул папа из ванной, перекрывая своим глубоким баритоном жужжание электробритвы. — Два, пожалуйста, вкрутую. Они мне сегодня понадобятся.
Из кухни до меня донесся мамин смех. В любое другое летнее утро эта домашняя суета вызвала бы у меня раздражение, я бы натянула одеяло на голову и продолжила спать. Но сегодня я впервые была рада шуму, разбудившему меня. Я выпрыгнула из кровати, натянула джинсы и футболку и спустилась вниз. Мамусик стояла в кухне и насыпала кофе в кофемашину.
— Бонджорно, кара [Buon giorno, cara — «Доброе утро, дорогая» (ита л.).]. Ты что так рано?
Она улыбнулась мне. В лучах утреннего солнца ее черные волосы соперничали блеском с карими глазами. У каждого человека своя собственная палитра, у моей мамы — удивительные золотисто-карие глаза. Ее родители родом с Сицилии, и моя бабушка всегда говорила: итальянки — самые гордые и самые красивые женщины в мире. Не знаю, относится ли это ко всем итальянкам, но к моей маме точно.
Мамусик мне только кивнула:
— Еще злишься из-за вчерашнего?
— Из-за вчерашнего?
Я покачала головой. В то мгновение я была слишком рада избавлению от своего кошмара, чтобы думать о том, что случилось вчера.
— Нет, уже не злюсь.
Мама улыбнулась:
— Я рада, кара миа. Давай лучше забудем нашу ссору.
— Конечно, — сказала я и попыталась восстановить в памяти события предыдущего дня, но мне это не удалось. — Я слишком бурно реагировала или что?
— Ты унаследовала бабушкин темперамент. Учись с ним жить.
— Так оно и есть, — сказал папа, входя за мной в кухню.
Он склонился ко мне и чмокнул в щеку. Он пах лосьоном для бритья. На бутылочке было написано «Кристальная свежесть». Этот запах вызывал у меня мысли не о кристаллах, а о цвете слоновой кости. Это был цвет моего отца.
— Если ты унаследовала внешность от мамы, а темперамент от бабушки, то что же тебе досталось от меня?
— Второе имя твоей матери, — ответила я, стирая запах цвета слоновой кости со щеки.
Каждый раз, глядя на него, я спрашивала себя, почему выросла только до метра шестидесяти двух сантиметров и выглядела в своей семье карлицей. Папа был высоким стройным мужчиной с широкими скулами и глубоко посаженными голубыми глазами. Он провел пальцами по своим мокрым каштановым волосам и взглянул на меня испытующе:
— Не понимаю, что тебе не нравится.
— Ну, пойми же, папа. Какой девочке захочется, чтобы ее звали Доротея?
— Тебе, судя по всему, нет.
— Мне это имя кажется банальным.
— Знаю, — отец пожал плечами, — но твоей матери оно нравится. Не правда ли, дорогая?
Таймер для варки яиц спас маму от ответа.
— Дора, солнышко, посмотри, как там твой брат. Он наверняка уже проснулся.
— Ох, мама, ну почему всегда я? Разве папа не может за ним посмотреть?
Каждое утро повторяется одно и то же. Одна мысль о кричащем маленьком чудовище напрочь стирает мое хорошее настроение. Не то чтобы я не любила своего полуторагодовалого братца, но необходимость постоянно быть нянькой для нашего «птенчика», как его называет тетя Лидия, меня угнетает. Наверняка маленький Кай уже наделал в пеленки, и при мысли о противном запахе мой желудок сжимается.
— Меня командировали за булочками. — Папа достал ключ от машины. — Будь добра, сделай то, что мама просит. Не забывай, что она тоже унаследовала темперамент твоей бабушки. А кроме того, упрямство твоего дедушки.
— Вы оба просто невыносимы, — сказала мама и рассмеялась. — Ну давайте, вперед, а то у меня яйца остывают.
Мы с папой коротко, с улыбкой переглянулись. Тогда я еще не знала, что это последний счастливый момент в жизни нашей семьи.
Воспоминание о том, что произошло дальше, приходит ко мне лишь в виде разрозненных, спутанных обрывков. Как будто воспринимаешь окружающее, держа голову под водой. Я не слышу больше ни голоса мамы в кухне, ни шума машины, которую заводит отец. Вместо этого мою голову заполняет протяжный монотонный звук. Он уже давно со мной — со времени моей болезни, когда у меня была очень высокая температура. Тогда я тоже слышала этот звук. Смесь гудения и жужжания, которую трудно описать. Это немного похоже на звук, который слышишь под линией электропередач в открытом поле.
Я стою в кухне и смотрю наверх. Солнечный свет падает из окна на ступеньки лестницы, ведущей на верхний этаж, заливая их каким-то нездешним сиянием. Снова все как в моем бреду. По какой-то неясной причине мне не хочется идти наверх, но я все же поднимаюсь по лестнице. Мокрые ступни касаются коврового покрытия. Прочные, узкие ступеньки. Они будто хотят меня задержать. «Остановись, не ходи дальше! — произнес кто-то в моей голове. — Не ходи дальше!»
Комната Кая в конце коридора на втором этаже. Дойдя до середины лестницы, я вижу картонную фигурку на двери. Она такая яркая, что ее краски ослепляют меня. Я моргаю и осторожно иду дальше. Стараюсь расслышать голос Кая через гудение в голове, но в комнате непривычно тихо. Он должен был услышать наши голоса на кухне. Почему же он не кричит, как всегда?
Коридор, ведущий к двери, кажется мне бесконечно длинным, а солнечный свет вдруг куда-то исчезает, будто на окно наползла грозовая туча. Предупреждающий голос в моей голове все звучит. Он не хочет, чтобы я шла дальше. Но я все же приближаюсь к комнате Кая. Шаг за шагом. Я просто не могу остановиться. Я кладу пальцы на ручку двери и осторожно надавливаю на нее. Вступаю в полутьму детской. Странная тишина. Я вижу зарешеченную детскую кроватку Кая. Над ней замерли персонажи диснеевских мультфильмов.
— Кай, — шепчу я, — ты уже проснулся?
Тишина сдавливает мне грудь, словно обручем.
— Кай, — повторяю я, на этот раз громче, — ты, маленький крикун, что с тобой случилось?
Никто не отвечает. Я различаю очертания ребенка под легким покрывалом, смотрю на узор со смеющимися танцующими слониками на голубом фоне. Кай не шевелится. Откуда-то я знаю, что сейчас самое время отвернуться и опрометью бежать вниз. Но что-то неудержимо притягивает меня к кроватке маленького брата. Я стою у решетки, смотрю сначала на тот конец, где ножки, откуда на меня скалится большой мягкий заяц Кая. Все во мне сжимается при мысли о взгляде на другой конец кроватки. Я зажмуриваюсь так сильно, как только могу.
