Вендела и эльфы

Однажды весной, как раз перед тем как Вендела пошла в первый класс, Генри Форс показал ей следы эльфов и троллей.

Сначала они пошли к эльфам.

Генри взял с собой дочку на луг за домом — там паслись коровы, и пора была гнать их на вечернюю дойку.

У Генри было три коровы, но даже маленькая Вендела замечала, что ему не по душе крестьянский труд. Очень не по душе, он занимался этим только ради хлеба насущного.

— Вот здесь они и танцуют, — сказал он.

Коровы с набухшим огромным выменем неохотно брели по траве.

Вендела смотрит на луг, огражденный невысокой каменной стенкой. За стеной начинается альвар, заросший травой и кустами можжевельника.

— Кто танцует?

— Эльфы и их королева. Ты же ее помнишь?

Вендела кивает. Да, помню. И охотника помню.

— Даже следы есть, смотри. — Рука Генри огрубела и потрескалась от работы с камнем. — Видишь? Здесь эльфы водили хоровод…

Вендела смотрит на луг и видит кольцо слегка пожухлой и более светлой травы диаметром около двух метров. Как будто кто-то ее потоптал. Только в самой середине трава ярко-зеленая.

Генри обходит кольцо. Коровы идут за ним.

— Нельзя наступать на место, где танцуют эльфы. Это приносит несчастье.

Поднял руку и похлопал коров по ляжкам — поторапливайтесь.

Через несколько дней они с отцом идут к берегу — посмотреть на каменоломню. Генри считает, что именно там его место.

Собственно говоря, Венделе пора идти на луг за коровами, но Генри сказал — ничего страшного, пусть попасутся еще немного.

Он всю дорогу поет. У него красивый баритон, и поет он в основном песни об Эланде.

Прощай, земля, прощай, цветенье роз,
На корабле, не на земле живет матрос.

В голосе его печаль и тоска. Венделе кажется, это потому, что его жена, а ее мать, Кристин, умерла.

Умерла уже давно. Она заболела, и дом наполнился звуками. Что-то похрустывало в стенах, скрипело и стонало. Кристин умерла, и все стихло.

— Она умерла от измора, — сказал Генри Венделе, вернувшись из больницы.

Так называли на Эланде болезнь, когда человек таял на глазах, когда ему ничего не хотелось, в том числе не хотелось продолжать жить.

Измор. Вендела много лет боялась, что это наследственная болезнь, пока тетя Маргит не рассказала, что Кристин погибла от прободного аппендицита.

Они подходят к каменоломне, и Генри прекращает петь. Он останавливается у края скалы, в нескольких метрах от провала. Здесь сухо и холодно.

— В этом месте люди добывают камень уже пятьсот лет. Из камня строят замки, церкви и крепости. И надгробия, само собой.

Вендела стоит рядом с отцом и смотрит на безжизненный пейзаж.

— Что ты видишь?

— Камни вижу… щебенку.

Генри кивает.

— Как на луне, правда? Я себя чувствую, как на Луне, только ракеты нет поблизости.

Отец смеется. Он всегда интересовался космосом.

Они спускаются на посыпанную гравием площадку, и смех внезапно обрывается.

— Всего несколько лет назад здесь было полно народу. Но сначала надоело одному, потом другому. Почти все разъехались.

Вендела смотрит на каменотесов. Их всего пять, они выглядят усталыми, одежда присыпана известковой пылью.

Генри машет им рукой:

— Привет, привет!

Никто не отвечает, но каменотесы опускают свои отбойные молотки и молча смотрят на подошедшего.

— А почему ты тут не работаешь?

Генри смотрит на каменотесов и качает головой, словно хочет сказать, что никакой надежды уже нет.

— Они мечтают уехать, — говорит он тихо. — Корят себя, что не воспользовались случаем и не уехали в Америку.

Потом он показывает ей наверх — там его рабочее место. Из ненужных камней отец построил что-то вроде хлипкой стенки, чтобы защититься от ветра.

— Садись, Вендела.

Он достает термос с кофе, выпивает чашку и наливает вторую.

— Осторожней там, внизу! — вдруг кричит он и выплескивает остатки кофе между камнями.

Вендела знает, что так он предупреждает троллей, чтобы те успели отскочить.

У нее щекочет в носу от каменной пыли. Она смотрит вокруг — везде куски раздробленной породы. Она пытается вообразить, что кто-то прячется вон за той кучей камня.

— На кого ты смотришь? — спрашивает отец. — Там, наверное, тролль прячется?

Вендела молча кивает. Отец хохочет:

— Не бойся, тролли днем не появляются. Они не выносят солнечного света. — Он наклоняется к ней и продолжает: — До того как пришли люди, все это принадлежало троллям. Здесь, у моря, было их царство. А эльфы, их заклятые враги, жили повыше, в лугах. Но однажды сюда пришли эльфы, и началась страшная битва. Прямо тут, в каменоломне. Земля была красной от крови… — Он показывает на почти отвесную стену каменоломни. — Просто море крови… ее и до сих пор можно видеть… Иди посмотри.

Он подводит Венделу к вертикальной скале и показывает на красную горизонтальную трещину, примерно в метре от основания.

Она смотрит — и видит, что трещина забита красными кристаллами, похожими на сгустки крови.

— Кровавый разлом, — объясняет Генри, выпрямляя спину. — Все, что осталось от великой битвы троллей с эльфами… окаменевшая кровь.

Вендела понимает, что командовать войском эльфов не мог никто, кроме их королевы, но на кровь смотреть ей не хочется.

— Папа… а они все еще воюют?

— Нет, сейчас у них перемирие. Скорее всего, договорились о границах: все, что ниже кровавого разлома, принадлежит троллям, все, что выше, — эльфам.

Вендела поднимает глаза. Вот бы построить замок тут, на скале, с каменными стенами и высокими стрельчатыми окнами. Как было бы интересно — жить между троллями и эльфами.

Она поднимает глаза на отца:

— А почему они воевали? Тролли и эльфы?

Генри пожимает плечами:

— Вот ты мне и скажи… почему, почему… потому, что они разные. Выглядят по-разному.

8

На Эланде в пятницу вечером не так-то легко купить еду. Чтобы найти открытый продуктовый магазин, Перу с Йеспером пришлось проехать несколько десятков километров. Наконец они добрались до Стенвика. По обе стороны дороги стояли темные заколоченные дома — деревня окончательно превратилась в дачный поселок.

Пер свернул на улицу Эрнста. В двух новых виллах уже были люди — в окнах горел свет, на лужайках перед домом стояли машины. Пер узнал одну из них — это был тот самый черный сверкающий «ауди», который чуть не сбил Йеспера.

Значит, эта пара и есть его новые соседи.

— Новая машина, — задумчиво произнес он. — И для нас хорошо, и для окружающей среды неплохо…

Йеспер повернул голову к нему:

— Собираешься купить машину?

— Позже. Не сейчас.

Амортизаторы на его «саабе» отслужили свое. По шоссе еще ничего, но здесь буквально на каждой ямке слышались натужное кряканье и отвратительный скрип. Но мотор работал как часы. Пер вовсе не стеснялся своей машины.

И своего дома он тоже не стеснялся, хотя сейчас, вечером, темная низкая хижина скорее напоминала строительную подсобку. Дом стоял, открытый солнцу, дождю и ветру, уже почти пятьдесят лет и конечно же нуждался в ремонте. Следующим летом, решил Пер.

Последний раз он приезжал в начале марта, все было покрыто снегом. Сейчас снега почти не было, но теплее от этого не стало, особенно после заката.

— А ты дядю Эрнста помнишь? — спросил он Йеспера. — Мы его навещали.

— Немного…

— А что ты помнишь?

— Он был каменотесом… и еще делал скульптуры из камня.

— Они так и стоят у него в мастерской… довольно много. Можем посмотреть.

Он любил Эрнста. Может быть, потому, что тот был полной противоположностью Джерри, его отцу. Эрнст вставал каждый день на рассвете и шел работать в каменоломню — с киркой, отбойным молотком и долотами. Он много и тяжело работал — Перу запомнились постоянные звенящие удары металла о камень, — но у него всегда находилось время для двоюродного племянника.

«Добро пожаловать». Эта надпись красовалась на коврике перед входом.

Он открыл дверь, и их встретил слабый запах смолы и мыла. При жизни Эрнста всегда так пахло, и запах никуда не делся. Он зажег свет. Все было точно так, как он оставил прошлой зимой: обои в цветочек, лоскутные ковры со следами кофе, до блеска отциклеванный деревянный пол.

В гостиной, если ее можно так назвать, стоял большой сундук. Эрнст и с ним поработал: на передней стенке красовался вырезанный из дерева рыцарь на коне, загоняющий издевательски ухмыляющегося тролля в его каменную нору. Позади рыцаря на камне сидит и плачет принцесса.

Сундук оставим, решил Пер. Но как только он получит деньги, надо будет поменять мебель.

— Давай немного проветрим, — сказал он Йесперу. — Надо впустить в дом весну.

Он приоткрыл окно, и комната сразу наполнилась шумом ветра.

Замечательно. Он был очень рад, что ему достался в наследство этот дом. Дом ему и так нравился, и еще больше нравилось то, что он собирался с ним сделать.

— Двести метров до моря, — сказал Пер, когда они затащили чемоданы в маленькую прихожую. — Будем все лето купаться, как тюлени. Ты, я и Нилла.

— У меня плавок нет.

— Достанем.

У каждого из близнецов была своя маленькая комнатка по обе стороны кухни. Йеспер понес туда свой рюкзак. Пер выбрал себе совсем уж крошечную клетушку за кухней с видом на каменоломню и покрытый льдом пролив. Здесь у него будет рабочий кабинет.

Проживет он еще двадцать, тридцать лет — и дом будет жить с ним. В этом он был уверен. Дети смогут приезжать и оставаться, сколько захотят.

Вдруг зазвонил телефон. Пер не сразу вспомнил, где его искать. Сигналы шли из кухни.

Старинный бакелитовый телефон с наборным диском стоял на разделочном столе рядом с плитой. Пер поднял трубку:

— Мернер.

Он ожидал услышать голос Марики или громыхающий бас врача с последними новостями о Нилле, но услышал только слабое шипение — связь с континентом была так себе.

Наконец кто-то прокашлялся, и послышался бессильный старческий голос:

— Пелле?

— Да?

— Пелле…

Кроме умершей матери, только один человек во всем мире называл его «Пелле». Он узнал хриплый голос отца.

Тысячи сигарет и ночные пирушки сделали свое дело. А с прошлой осени, когда Джерри перенес инсульт, он говорил неразборчиво и несвязно. Имя сына он помнил, помнил и номер телефона, но словарный запас сократился до минимума.

Пер перевел сюда телефон из квартиры в Кальмаре, хотя и знал, что Джерри наверняка будет звонить.

— Как дела, Джерри? — спросил он наконец.

Отец помолчал, слышно было, как он затянулся сигаретой. Потом опять кашлянул и сказал еще тише:

— Бремер.

Пер знал это имя. Отцовский помощник на все случаи жизни. Пер никогда его не видел, но было совершенно ясно, что отца с Бремером связывали куда более тесные отношения, чем с Пером.

— Я сейчас не могу с тобой говорить. Я привез детей.

Отец молчал — очевидно, не мог подобрать нужные слова, — но Пер не стал ждать:

— Так что поговорим попозже.

Он аккуратно повесил трубку, не дожидаясь ответа, и вернулся в свою комнату.

Через две минуты телефон зазвонил снова.

Чему тут удивляться? Надо же быть таким идиотом — перевести телефон в летний дом!

Тот же голос:

— Пелле? Пелле?

Пер устало закрыл глаза:

— В чем дело, Джерри? Что тебе надо?

— Маркус Люкас.

— Кто?

Джерри опять прокашлялся и пробормотал нечто вроде «этот сукин сын», но Пер точно не разобрал — по-видимому, Джерри разговаривал с сигаретой во рту.

— О чем ты говоришь, Джерри?

Ответа не последовало. Пер посмотрел в окно на пустую каменоломню.

— Должен помочь Бремеру, — внезапно сказал отец.

— С чем?

— С Маркусом Люкасом.

Отец опять замолчал. Пер опять посмотрел в окно, на этот раз на пролив. На самом горизонте еле виднелась тонкая черная полоска континента. Маркус Люкас? Ему показалось, что он слышал это имя и раньше. Давным-давно.

— Где ты, Джерри?

— Кристианстад.

Последние пятнадцать лет Джерри жил в Кристианстаде, в насквозь прокуренной трехкомнатной квартире.

— Вот и хорошо. Там и оставайся.

— Нет, — сказал Джерри.

— Почему нет?

Молчание.

— А куда ты собрался?

— Рюд.

Пер знал, где это. Небольшой поселок в Смоланде, у отца там была вилла. Пер однажды подвозил его туда, но это было давно.

— А как ты доберешься без машины?

— Автобус.

Последние пятнадцать лет Джерри доверял Гансу Бремеру безгранично. Еще до инсульта, когда Джерри говорил не отдельными словами, а предложениями, он сказал Перу: «Бремер позаботится обо всем, он любит свою работу».

— Хорошо, — сказал Пер. — Поезжай на несколько дней. Когда будешь дома, позвони.

— Да.

Джерри закашлялся окончательно и повесил трубку. Пер постоял немного с трубкой в руке, глядя в окно.

Родители не должны заставлять детей чувствовать себя одинокими — а именно это Джерри и делал всю жизнь, словно поставил перед собой такую цель. Пер был совершенно одинок — ни родни, ни друзей. Отец распугал всех. Даже первая любовь Пера, улыбчивая красавица Регина, исчезла из его жизни из-за Джерри.

Пер, не сдвигаясь с места, с шумом выдохнул воздух. Надо бы пойти пробежаться, но уже совсем темно.

Насколько Пер себя помнил, Джерри всегда страдал манией преследования. Раньше он умел веселиться и радоваться жизни, но после инсульта все это ушло. Перу казалось, что Джерри необходимы все эти настоящие и выдуманные конфликты, как своего рода пряность, что они заряжали его энергией, но сейчас он слышал голос бессильного старика.

Отец постоянно воображал, что кто-то строит ему козни; чаще всего в роли заговорщика выступало шведское государство с его налоговой системой, иногда какой-нибудь банк, или конкурент, или бывший работник его фирмы.

Сейчас Пер мало чем мог помочь отцу. Ему явно был нужен присмотр, но для Пера было важнее быть хорошим отцом для Ниллы, чем хорошим сыном для Джерри.

Ниллы и Йеспера. Не забывать Йеспера.

Дверь в комнату сына была закрыта, но Пер решил напомнить сыну, что тот не один. Он постучал и приоткрыл дверь:

— Привет.

— Привет, папа, — тихо ответил Йеспер.

Он сидел в постели, как всегда, с «Геймбоем», хотя время для игр было позднее.

Пер решил не обращать внимания. Рассказал только, что ему пришло в голову проложить короткий путь — сделать лестницу, чтобы прямо со скалы можно было спускаться к морю, не обходя всю каменоломню.

— Поработаем завтра? И мышцы нарастишь, и польза будет.

Йеспер немного подумал и кивнул.

На следующий день они спали до девяти, позавтракали и пошли строить лестницу.

Шаткая лесенка, сделанная когда-то Эрнстом, Пера почему-то не устраивала. Он хотел сделать что-то понадежнее. Лестница, по которой они с детьми будут сбегать к морю в солнечные летние дни.

С южной стороны участка скала была поположе, и Пер решил строить именно здесь.

Они пошли в сарай. Там лежало нехитрое снаряжение: лопаты, кирки, долота. Они побросали все это вниз, спустили на канате тачку и вслед за тачкой спустились сами.

Внизу было довольно холодно. Редкая трава и мелкие кусты, насмерть вцепившиеся в расщелины между скалами. На куче камня переругивались чайки с открытыми клювами.

Примерно на метровой высоте по скале шла горизонтальная красная неровная линия, резко выделяющаяся на фоне светло-розового известняка.

Эрнст называл эту трещину «кровавый разлом», хотя, конечно, никакой кровью там и не пахло. Какая может быть кровь в скале…

— С чего начнем? — спросил Йеспер.

— Подтаскаем щебня. — Пер показал на большую кучу поодаль.

— А можно? Он же, наверное, чей-то. Это воровство.

— Это не воровство. — Пер задумался и сообразил, что понятия не имеет, есть ли сейчас у каменоломни владелец. — Мы не воруем, мы используем щебень, который валяется без всякого применения.

Они начали работать. Не слишком быстро — Пер опасался за свою спину, — но почти без отдыха.

Больше часа они перевозили тяжелые тачки, формируя у подножия скалы крутой пандус.

Было уже половина одиннадцатого, но Пер вошел во вкус, и к тому же в пятидесяти метрах он приметил кучу продолговатых, плоских плит. Самые большие были совершенно неподъемны, но даже и с теми, что поменьше, пришлось повозиться.

Он поднял плиту с одного конца, Йеспер — с другого. Камни были сухие и гладкие.

— Используй ноги, Йеспер. Не нагружай спину. Присел — встал, присел — встал.

В тачке поместилось три блока. Можно было погрузить и четвертый, но Пер посчитал, что хватит.

Они уложили первые три ступеньки. Пер задохнулся. Работа была очень тяжелой. Как мог дядя Эрнст работать так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год?

К двенадцати часам нижняя часть лестницы была готова. Спина и шея болели. Они натерли руки до пузырей, но лестница не дошла еще и до половины.

Он устало улыбнулся:

— Совсем немного осталось.

— Жаль, у нас нет подъемного крана, — сказал Йеспер.

Пер покачал головой:

— Это жульничество.

Они вернулись в дом Эрнста.

Не Эрнста, а наш. Как же его назвать? Casa Grande?

Ну нет. Casa M?rner. Дом Мернера. Просто и красиво.

Вечером погода испортилась. Стемнело. Не было слышно ни звука, кроме унылого воя ветра.

Телефон отделения в больнице все время был занят. В восемь часов Пер выполнил просьбу Ниллы и отправил ей мысленное послание.

«Любовь», — задумал он слово и послал его вместе с вообразившейся ему картиной заката над морем.

Ответа от дочери он не получил. Голова была совершенно пустой. Он не верил в телепатию… ну и что? Вреда от этих упражнений никакого.

Пер заснул под завывания ветра, и ему приснилось, что он нашел в каменоломне маленькую деревянную куколку. Он сует ее в тряпичный мешок и зачем-то приносит домой. Кукла приходит в ярость и начинает рвать мешок. Пер достает липкую ленту и начинает заклеивать мешок. Кукла сопротивляется и высовывает в дырки растопыренные пальцы. Пер клеит и клеит, пока не слышит саркастический смех отца.

Нет, это не смех… это какой-то необъяснимый подземный гул. Он чувствует, что весь дом дрожит.

Пер смотрит в окно — и видит что-то невероятное: в проливе растет вулкан. В воздухе стоит гигантское облако багрово-серого дыма, стометровый кратер поднимается все выше и выше к небу.

Потоки лавы заливают берег и подходят к скале.

Он проснулся в растерянности и провел рукой по постели. Мешок с куклой исчез.

Ветер по-прежнему сотрясал дом, но глухой подземный рокот стих. Он подождал немного, закрыл глаза и заснул.

Воскресное утро выпало ясным и солнечным. Пер проснулся в половине восьмого, посмотрел в окно и увидел, что пролив изменился: он был не серо-белым, как накануне, а пронзительно синим. Пер сразу понял, что за подземный гул он слышал во сне — штормовой ветер взломал лед, и теперь видны были только отдельные льдины, медленно плывущие по ярко-синей на солнце воде. У берега громоздилось ледяное крошево.

Ледоход. Тысячи тонн замерзшей воды двинулись в путь с грохотом, вызвавшим в сонном мозгу Пера картину проснувшегося вулкана.

Вот это да!

Но все равно сон был настолько странным и неприятным, что Перу не хотелось его вспоминать.