Могилу к этому времени отрыли. Роланд Бенгтссон прикинул глубину, удовлетворенно кивнул и помог мальчикам выбраться из ямы. Отряхнулся и пошел к моргу.

Катафалк остановился там же. Дорогой гроб из полированного луба сгрузили и поставили на траву. Родственники покойного потоптались и пошли по домам — процедура предания покойного земле их присутствия не требовала. Остались только пастор и братья. Они стояли по обе стороны гроба и не разговаривали друг с другом. Стояли молча в черных костюмах, и будто грозовое облако висело между ними, вот-вот проскочит искра.

Но церемония есть церемония. Братьям полагается нести гроб до могилы — с помощью Герлофа и Бенгтссона, естественно. Вдвоем не донести.

— Взялись, — скомандовал Бенгтссон, и они подняли гроб.

Эдвард Клосс был не дурак поесть и вообще не отказывал себе в жизненных радостях, так что гроб был очень тяжелый и сильно резал Герлофу плечо. Он шел маленькими шажками, и ему показалось, что он слышит, как тело покойного перекатывается в гробу. А может, только показалось.

Наконец дошли до могилы. Бледный мальчик куда-то исчез. Герлоф огляделся и увидел, что тот зашел за одно из немногих высоких надгробий. Точно прятался.

Но он там был не один. Рядом стоял парень лет тридцати. Они тихо о чем-то беседовали. Герлофу парень был незнаком — бедно одетый, похож на конюха. Тот отошел немного в сторону, и стало заметно, что он хромает.

— Лавидссон! — голос Роланда. — Куда ты смотришь? Помогай.

Могильщик разложил на траве два куска толстой веревки. На них положили гроб, подняли за концы и, постепенно стравливая веревку, медленно опустили в яму.

Пастор взял горсть земли, прочитал короткую молитву и высыпал землю на крышку:

— Из земли ты вышел, в землю и вернешься. Иисус Христос, Спаситель наш, позаботится о тебе в день Страшного суда…

Он бросил в могилу еще три горсти земли и благословил усопшего на вечный покой. Бенгтссон и Герлоф взялись за лопаты.

Герлоф покосился на братьев Клосс. Старший, Гилберт, стоял у него за спиной, как монумент, сложив руки за спиной. Младший, Сигфрид, неуверенно топтался у могилы.

Гроб постепенно покрывался землей. Когда закончат, надо положить лопаты на холмик крестом — таков обычай.

Они остановились передохнуть. Отошли от ямы, расправили спины. Снова вышло солнце. Герлоф зажмурился и подставил лицо теплым лучам.

И тут в полном молчании послышался какой-то негромкий звук.

Он прислушался.

Стук. Три удара. Потом молчание, а потом еще три.

Звук шел из могилы.

Герлоф поморгал и уставился в яму.

Посмотрел на Бенгтссона и по глазам его понял, что тот тоже слышал. И братья Клосс слышали. Оба стали белыми как мел. И мальчик Арон тоже повернулся к могиле.

Значит, он не сошел с ума. А если сошел, то не только он. Другие тоже слышали. Все слышали.

И все затихло. Стук больше не повторялся, но люди так и стояли, почти не дыша.

Гилберт Клосс подошел к могиле с открытым ртом. Посмотрел на почти засыпанный гроб и тихо сказал:

— Давайте поднимать.

Пастор нервно провел рукой по лбу:

— Как же так… нельзя же…

— Можно, — сказал Гилберт.

— Но я же уже сказал надгробное слово…

Клосс промолчал, не отводя глаз от могилы. Наконец подал голос и второй брат, Сигфрид:

— Будем поднимать.

Пастор вздохнул и кивнул Бенгтссону:

— Раз так… придется поднимать. Я позвоню доктору Блуму Ланиель Блум. Герлоф знал его — один из двух врачей в марнесской общине.

Бенгтссон тоже вздохнул, точно так же, как пастор. Можно было подумать, что он его передразнивает.

— Ну как, Лавидссон? Полезешь откапывать? Вместе с Ароном…

Герлоф молча посмотрел в темную яму. Сказать, чтобы ему очень хотелось туда спускаться… Но если Клосс очнулся в могиле… он же может задохнуться? Надо поспешать.

Нагнулся, оперся рукой о край и спрыгнул в яму. Осторожно встал на покрытую землей крышку и вспомнил, как на конфирмации читал отрывок о встрече Иисуса и Лазаря.


И вышел умерший, обвязанный по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет [Ин, 11:44.].


Герлоф все время напряженно прислушивался, но все было тихо. В могиле было зябко, косые солнечные лучи сюда не попадали. Когда-нибудь и он ляжет в землю. Навсегда. Если Иисус не воскресит его к жизни.

Позади что-то скрипнуло, и он в панике обернулся. Но это был всего лишь тот мальчишка, Арон, — он тоже спустился в яму с лопатой. Арон Фред из Рёдторпа. Герлоф кивнул ему в полумраке и почему-то шепотом сказал:

— Лавай копать.

Арон, не отрываясь, смотрел на гроб. Потом губы его пошевелились, он что-то пробормотал, но так тихо, что Герлоф не расслышал.

— Что? Что ты говоришь?

— Америка, — сказал мальчик чуть погромче. — Я уеду в Америку.

— Вот как? — Герлоф посмотрел на него с сомнением. — А сколько тебе лет?

— Двенадцать.

— Ты слишком мал.

— Не один. Свен возьмет меня с собой. Я там станут шерифом.

— Почему?

— Стреляю здорово.

Больше вопросов Герлоф не задавал. Со Свеном он знаком не был и не знал, кто это, но про Америку знал. Земля обетованная. Сейчас там, конечно, тяжелые времена, биржевой кризис, безработица, но соблазн по-прежнему велик.

И именно в эту секунду, стоя на крышке гроба Эдварда Клосса, Герлоф решил, что могильщиком работать не хочет. Он тоже уедет Подальше от Стенвика и от неумеренно строгого отца. Не в Америку, конечно. Он станет моряком. Поедет в Боргхольм и наймется юнгой на одну из грузовых лайб, курсирующих между островом и материком.

Свободная профессия. Солнце, палуба и брызги соленой воды в лицо.

— Как там у вас?

Голос Бенгтссона сверху. Самого Бенгтссона не видать — даже не наклонился посмотреть.

— Нормально… — Они быстро отгребли землю с крышки. — Все готово.

Бенгтссон спустил им веревки. Герлоф быстро подвел их под оба конца гроба и поторопился вылезти из могилы.

Гроб подняли и отнесли в морг.

— Поставьте, — тихо сказал пастор.

Гроб со скрежетом опустили на каменный пол.

Наступило долгое молчание. Все смотрели на крышку, будто ждали, что она сейчас сама по себе откроется и оттуда, как ни в чем не бывало, вылезет живехонький Эдвард Клосс.

Тишина.

Но кто-то же стучал!


Через двадцать минут приехал на велосипеде городской врач Блум с черным акушерским саквояжем на багажнике. Сорочка насквозь мокрая от пота, физиономия свекольная.

— Что тут у вас происходит? — требовательно спросил Блум.

Все посмотрели друг на друга.

— Мы слышали какой-то звук, — прервал молчание пастор.

— Звук?

— Да, звук… Как будто кто-то стучал там, внизу. Только начали засыпать могилу, а там… стучат.

Доктор подозрительно посмотрел на перепачканную землей и уже поцарапанную лопатами полированную крышку гроба.

— Вот как… Ну что ж, посмотрим…

Бенгтссон начал клещами выдергивать гвозди, один за другим. На совесть забитые гвозди натужно скрипели. Братья Клосс молча стояли в проходе.

Лазарь лежал в могиле четыре дня, вспомнил Герлоф.

Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе [Ин, 11:39.], сказала Иисусу сестра покойного Лазаря Мария.

Сняли крышку. Герлоф близко не подходил, но все равно видел тело Клосса, подготовленное к вечному сну: руки сложены на толстом животе, глаза закрыты, черно-синее пятно на виске от упавшей стены сарая. Но одет хорошо: строгий черный костюм из толстого сукна.

Если покойника одеть так же хорошо, как его поминают, он, глядишь, и улыбнется в гробу. Так говорила бабушка Герлофа с материнской стороны.

Но Эдвард Клосс не улыбался. Бесцветные губы слиплись в узкую кривую полоску.

Доктор Блум открыл саквояж и наклонился над трупом, но Герлоф уже не стал смотреть. Отвернулся. Слышал только, как доктор что-то ворчит. Потом звук упавшего на каменный пол стетоскопа.

— Ни пульса, ни сердцебиения, ни дыхания.

Наступило молчание. Потом послышался напряженный голос Гилберта Клосса:

— Откройте вену. Надо удостовериться.

Это для Герлофа было уже чересчур.

Он вышел на воздух и встал в тени церковной башни.


— Пива, Лавидссон?

Бенгтссон. В руке две закупоренные бутылки пильзнера. Где он их берет?

На этот раз Герлоф с благодарностью кивнул, взял бутылку и отпил несколько больших глотков. Пиво было и в самом деле холодным. Алкоголь сразу ударил в голову, и мысли перестали вертеться с такой бешеной скоростью. Он посмотрел на Бенгтссона:

— А раньше так бывало?

— Как — так?

— Чтобы кто-то стучал в гробу?

Могильщик медленно покачал головой:

— Я, во всяком случае, такого не помню. — Он криво и загадочно улыбнулся, отхлебнул пива и посмотрел на церковь. — Но Клоссы… они не такие, как все. И братья его… все они только и думают, где бы что ухватить. Все гребут под себя.

— Но Эдвард Клосс… — Герлофу трудно было подобрать слова. — Не мог он, скажем…

— Тихо, — прервал его Бенгтссон. — Все это никак Лавидссона не касается.

Еще большой глоток.

— А раньше руки связывали… У покойников, если ты меня понял, Лавидссон. Чтобы лежал там тихо, в своем гробу, и не шебуршился. Знал, юный Лавидссон, про такое?