Герлоф молча покачал головой — нет, не знал. Он представил себе живого человека со связанными руками в гробу. И ни о чем не стал больше спрашивать.

Через несколько минут открылась дверь. Герлоф и Бенгтссон быстро спрятали бутылки. Локтор огляделся, заметил их и помахал рукой:

— Готово.

— И он…

— Естественно, мертв. Никаких признаков жизни. Можете опускать назад.

И все повторилось. Гроб вынесли из морга, подвели веревки, опустили в могилу и начали закапывать. Бенгтссон и Герлоф кидали землю молча, сжав зубы. Герлоф подумал, что после пива не так ловко получается.

Бенгтссон хотел позвать Арона, но ни Арона, ни его хромого знакомого нигде не было видно.

Все собрались у могилы, включая доктора Блума с его кожаным саквояжем.

Земля с глухим продолжительным шорохом падала на крышку.

И опять все услышали звуки в могиле: три коротких удара. Тихо, но вполне различимо.

Герлоф вздрогнул. Сердце бешено забилось. Хмель сразу прошел, ему стало страшно. Посмотрел на Бенгтссона — тот застыл с лопатой в руке.

Сигфрид Клосс напряженно усмехнулся, но брат его, Гилберт, выглядел так, словно его ударила молния. Он уставился на гроб как загипнотизированный.

И доктор услышал стук. Он замер. Потом встряхнул головой, словно хотел избавиться от наваждения.

— Закапывайте, — тихо сказал он.

Пастор помолчал, потом кивнул:

— Тут мы ничего не можем сделать.

Могильщикам оставалось подчиниться. Герлофу опять стало холодно. Он вновь взялся за лопату — она показалась ему тяжелой, как лом.

Земля сыпалась на крышку. Каждый кинул по два десятка лопат, и крышка гроба скрылась под слоем сухой, рыхлой земли.

Никто не произнес ни слова.

Рядом с Герлофом кто-то глубоко вздохнул. Это был даже не вздох, а долгий, нескончаемый выдох. К могиле направился Гилберт Клосс, медленно, с трудом поднимая ноги в сапогах, будто земля была намазана клеем. Остановился на краю. Попытался вдохнуть, но все услышали только негромкий мучительный писк.

— Гилберт? — неуверенно произнес Сигфрид.

Но брат не ответил. Он неподвижно стоял с открытым ртом на краю могилы, будто хотел что-то сказать. Глаза помутнели, и Герлоф понял, что Гилберт сейчас упадет.

И он упал рядом с открытой могильной ямой. Все замерли, как на фотографии, — Бенгтссон, пастор, врач… Герлоф рванулся к упавшему, но добежать не успел.

Тело Гилберта Клосса медленно перекатилось через край могилы и с тяжелым ударом, как мешок с мукой, упало на крышку гроба его брата.

Начало лета

Согреет солнце дали
Теплом своих лучей,
Но о земной печали
Напомнит соловей.

Харри Мартинсон [Здесь и далее — стихотворные переводы С. Штерна.]

Герлоф

Оказывается, лодки тоже умирают. Как люди. Герлоф смотрел на свою старую деревянную шлюпку и размышлял. В этот солнечный июньский день шлюпка должна быть на воде, а она валяется в траве. В борту трещина, и не одна. Лощечка на корме с названием: «Ласточка». Но «Ласточка» по воде уже не летала. Жирная зеленая муха неторопливо, короткими рывками ползла по рассохшемуся корпусу.

— Что скажешь? — спросил Ион Хагман. Он стоял с другой стороны шлюпки.

— Рухлядь, — ответил Герлоф. — Старая, никуда не годная развалюха.

— Помоложе, чем мы с тобой.

— Помоложе, это верно… да ведь и мы с тобой рухлядь.

Герлофу восемьдесят четыре, Иону на будущий год стукнет восемьдесят. Они плавали на балтийских лайбах почти тридцать лет. Капитан и штурман. В Стокгольм — камень, назад — топливо и всякое-разное. В шторм и в штиль. Но это было давно, а теперь осталась разве что эта развалина.

«Ласточку» построили в 1925 году Герлофу тогда было десять. Отец на ней рыбачил, ловил камбалу почти тридцать лет, а потом, уже в пятидесятые, шлюпка перешла к Герлофу. Он греб и ходил под парусом еще сорок лет. Но в начале девяностых пришла пора спускать «Ласточку» на воду, и Герлоф вдруг осознал, что уже не в силах дотащить шлюпку до воды.

Он стал старым. И «Ласточка» тоже.

И с того дня шлюпка так и лежала возле рыбарни Герлофа, и доски обшивки постепенно рассыхались.

В этот день на западном берегу Эланда вовсю светило яркое предлетнее солнце. Порывы ветра с пролива приносили приятную прохладу. Но жара еще не наступила, по-настоящему жарко становится только к середине июля, а бывают годы, когда и лета-то нет — разве что по календарю.

Герлоф потыкал палкой в борт и покачал головой.

— Рухлядь, — повторил он. — Двух метров не пройдет, затонет.

— Можно подновить.

— Ты думаешь?

— А почему нет? Она же не вся гнилая. Больную древесину убрать, сделать вставки, трещины законопатить где надо, зашпаклевать. Андерс поможет.

— Может, и так… Только вы с Андерсом будете работать, а я сидеть и смотреть. Больше я ни на что не годен.

Герлоф страдал болезнью Шёгрена — ревматическим полиартритом. Болезнь то обострялась, то отступала, и никогда не известно, что от нее ждать. Летом еще туда-сюда, передвигался на своих двоих, но иногда без кресла-каталки не обойтись.

— На ней еще деньги можно заработать, — задумчиво произнес Йон.

— Ну да?

— Еще как… Эландское общество деревянных судов. Они поддерживают такие проекты…

Откуда-то послышался тихий, равномерный вой шин. Оба повернулись как по команде — сверкающий черный джип «вольво» с иностранными номерами и тонированными боковыми стеклами.

До праздника солнцеворота оставалась неделя. Стенвик — рыбацкая деревня, со временем превратившаяся в дачный поселок, — постепенно оживал.

Природа, конечно, пробудилась еще в мае. Вылупились бабочки, зазеленела трава, на ней ярко выделялись белые, лиловые и желтые полевые цветы, наполняя воздух тонким и пряным ароматом. Но несмотря на ласковое весеннее солнце, отдыхающие, или, как их здесь называли, купальщики, начали съезжаться только сейчас. Именно в середине июня потянулись караваны машин, повсюду забегали бойкие городские детишки, в садах появились гамаки — горожане изо всех сил старались приблизиться к природе. И так будет продолжаться до начала августа, когда они погрузят в машины чемоданы и разъедутся по своим столицам.

Джип, не снижая скорости, проехал мимо и дальше — на север. Незнакомые люди.

— Это не те норвежцы из Тенсберга, что купили коричневую виллу? — спросил Герлоф.

— Коричневую виллу?

— Да… теперь-то она красная, а когда Скугмансы там жили, была коричневой.

— Скугмансы?

— Ну, эта семья из Истада.

Ион кивнул и проводил взглядом «вольво»:

— Не-е… он проехал поворот к Скугмансу. А разве не голландцы купили виллу?

— Когда это?

— Пару лет назад… весной девяносто девятого, но они там, по-моему, ни разу и не были.

Герлоф уныло покачал головой:

— Всех не упомнишь. Столько народу шастает…

Зимой поселок будто вымирал, но сейчас, перед Ивановым днем, появилось столько новых лиц, что угадать, кто есть кто и откуда, Герлофу было не под силу. На его глазах прошли как минимум два поколения купальщиков, и теперь не так просто отличить отцов и сыновей, мам и дочек. Или память стала подводить…

Купальщики его не знали. Он уже несколько лет жил в доме престарелых в Марнесе и только в последнее время решил проводить весну и лето в своем домике в Стенвике, в постоянной и неравной борьбе с болями в мышцах и суставах.

И ноги устали его носить, и сам он устал. Пробовал при болях пить настойку куркумы с хреном, и вроде бы помогало, но все равно… прошел несколько метров — и остановился.

Хорошо бы вернуться назад, думал он. Вернуться в то время, когда был уверен, что оно у него есть.

По береговой дороге проехали еще четыре машины, все дорогие. Герлоф не особенно интересовался автомобилями. Он проводил их взглядом, повернулся к шлюпке и, рискуя занозить руку, провел по обшивке:

— Ну что ж… попробуем. Только если Лидере поможет.

— Чего бы ему не помочь? Кемпинг сам себя обслуживает.

С тех пор как в начале шестидесятых он сошел на берег, Ион каждое лето брал в аренду кемпинг в Стенвике. Потом подрос сын, Лидере, и взял на себя часть работы. Но Ион каждое утро сам обходил палатки, принимал плату и выносил пакеты с мусором. Он не брал летний отпуск тридцать с лишним лет, но это его, похоже, не особенно удручало.

— На том и порешим. — Герлоф мечтательно покачал головой. — Глядишь, в августе будем жарить камбалу собственного улова.

— Камбалу лучше в печке… Но пусть пока полежит… не камбала, лодка. Это дело не быстрое.

Время… в понимании Иона это могло означать что угодно: от трех дней до трех лет. Герлоф предпочел выбрать нормальный сценарий — не чересчур оптимистичный и не чересчур пессимистичный.

Возможно, через несколько недель Ион с Андерсом и впрямь займутся «Ласточкой».

Он вздохнул и огляделся. Его поселок. Лучший в мире, никаких сомнений на этот счет у него не было. Широкая, глубокая бухта с зелено-синей водой. Ряды рыбацких хижин, рыбарен, как их тут называли. Старые, небольшие, но добротные дома и новые роскошные виллы. А за ними — сплошная зелень. Зеленый Эланд. В детстве Герлофа остров не был таким уж зеленым. Безлесный береговой пейзаж — скалы, никогда не замолкающий таинственный шум моря и редкий кустарник, в основном можжевельник. Он вырос здесь, в этом поселке, подростком ушел в море, а вернулся зрелым мужчиной. И где же ему было построить летний дом для своей семьи, если на здесь, в Стенвике?