Богиня умерла. Бога сокрушил еще более могущественный бог.

Я поежился и посмотрел наверх, в бескрайнее небо, затем вниз, на облака. Потом снова вверх, на слабые очертания звезд, потускневших в утреннем свете.

Какое непостижимое, всеобъемлющее зло скрывается за ними? Смотрит ли оно на меня в этот момент?

Оно смотрит, не так ли?

— Все хорошо, Кева? — подалась вперед Рухи.

Я потер щеку. Она оказалась мокрой от слез.

— Что такое? — спросила Рухи.

С чего вдруг я разревелся?

— Прости. Я просто… я просто кое-что понял.

Ну и жалкое же зрелище, должно быть, я собой представлял. Совсем не тот могущественный маг, которым притворялся.

— Просто не обращай внимания. — Я попытался вытереть слезы с лица, но только размазал их по бороде. — Что-то… накатило на меня, ненадолго.

— Ты можешь мне рассказать. — Она положила руку в перчатке мне на колено. Но ладонь оказалась холодная, и ее прикосновение совсем не утешало.

— Нет. Это моя му́ка, которую я должен вынести.

— Необязательно каждому выносить муки в одиночку.

Я указал на ткань, закрывающую ее лицо.

— Ты же выносишь.

Рухи взялась за один конец покрывала и сняла его. У нее оказалось гораздо больше волос, чем я предполагал. Они были цвета пальмовой коры и очень густые. Ее золотистая кожа сияла, как песок Зелтурии. Только это было трудно разглядеть за кровавыми рунами. Странные рисунки Эше покрывали все в остальном приятное лицо.

— Тогда посмотри на меня.

— Все не так ужасно. Ты все равно… все равно красива под этими рунами.

— Все так говорят. А теперь расскажи, с чем ты не в силах справиться?

Я не мог озвучить свои страхи. Я не стану ввергать других в это отчаяние.

— Прости, но… я не могу. Не потому, что не доверяю тебе. Я просто… не хочу видеть твою боль.

Она слабо улыбнулась. Я впервые увидел ее улыбку.

— Ладно. Я понимаю.

Я уснул, как часто бывало во время путешествий в летающей лодке.

В нужное время Кинн разбудил меня криком:

— Подлетаем!

Великолепие раннего утра меня удивило. Солнце висело над горизонтом, заставляя мерцать изумрудный ковер внизу. Потом я вспомнил, что мы летели на запад, а значит, двигались вместе с солнцем.

Чтобы не поднимать шума, мы приземлились не в самой Костане, а в получасе ходьбы от нее. Не каждый день увидишь летающую лодку, в большом городе это привлекло бы нежелательное внимание.

От волнения Рухи, похоже, не сомкнула глаз. Ветер зачесал ее волосы назад. Когда мы приземлялись, я посоветовал ей покрепче держаться за борта. Кинн мягко опустил нас на лесной поляне.

Я много раз здесь бывал. В одном приличном караван-сарае подавали самый вкусный кокореч — жаренные на огне потроха, обернутые в баранью кишку. Я почти поддался искушению совершить часовую прогулку на юг — кроме всего прочего, мы оказались бы ближе к дорогам, ведущим в Демоскар и другие города царства. Царство. Давненько я не думал о Сирме в таком ключе.

Такой чистый воздух по сравнению с пустыней. Дышать им — одно удовольствие. Я совершенно не ценил его, когда жил здесь.

— Добро пожаловать в Сирм, — сказал я, когда мы с Рухи выбрались из лодки.

— Здесь так… зелено, — произнесла Рухи. Покрывало она до сих пор не надела. — Это джунгли?

Я рассмеялся.

— Нет, это не джунгли. Просто лес. Но ты права, Сирм поразительно зеленый. Даже не верится, как сильно я скучал по нему.

Она крутила головой во все стороны, рассматривая эту обычную лесную поляну.

— Все покрыто травой и листьями. Как будто десять оазисов разом в одном месте. — Она указала на краснохвостую белку, что-то верещавшую на ветке. — Лат всемогущая, а это что за тварь?

Я продолжал смеяться.

— В военное время из них выходит неплохая еда. Хотелось бы задержаться подольше, но нам лучше идти. Не хочу явиться во время дневного сна шаха Мурада.

— Должно быть, он не слишком утруждается, если может вздремнуть посреди дня.

— Здесь это обычай. Сон придает сил для поздних вечеров, которые так любят здешние жители.

— А чем занимаются люди в Сирме поздними вечерами?

Снова эта улыбка. Она обезоруживала.

— Завеса ночи… — Я не мог вспомнить продолжение стиха. — Завеса ночи… скрывает…

Я поскреб в затылке.

Рухи хлопнула себя по бедру и засмеялась.

— Ну ты и поэт.

— Я вспомню. А пока пошли.

Мы мирно шли к необъятным стенам Костаны. Я развлекал Рухи сюжетами из истории и рассказами о своей юности. Сплошные сражения: с крестоносцами, рубади, непокорными забадарами и мятежными янычарами. Я поведал ей о том, как рубадийские и рутенские разбойники пересекли Сиянское море и начали грабить караваны на перекрестках дорог, и я вместе с янычарами отправился в этот прекрасный лес, чтобы искоренить их. В той битве я орудовал топором, громадным куском темного металла. Ничто не сравнится с топором, рубящим до самой кости. Их вождь по имени Замбал, носивший шлем с оленьими рогами, погиб от моей руки.

Рухи как будто даже нравились эти рассказы, и она задавала много вопросов, но я почти не помнил интересовавшие ее подробности. Например, имена богов, к которым взывали рутенцы, когда мы убивали их, — мой разум не сохранил их в своих чертогах.

Когда мы подошли к покрытому лилиями холму, с которого открывался вид на город, Рухи указала на мощные каменные стены.

— Они почти такие же высокие, как горы Зелтурии.

— Ну, это все же некоторое преувеличение.

— Они как минимум в три раза выше круговой стены Кандбаджара.

— Это верно. И их не сломаешь. Крепкие и толстые, как слон.

Очередь к главным воротам растянулась по огромному базару, шумевшему за стенами города, — в ней стояли мужчины, женщины и дети во всевозможных чужестранных одеждах, а также лошади, ослы и даже верблюды. Не желая вливаться в это море, мы пошли к воротам поменьше, с восточной стороны. Они предназначались только для высоких гостей. К ним вела вереница наспех построенных зданий, похожих на сараи, где заседали те, кто управлял воротами Костаны.

Вдоль дорожки цвели свежепосаженные цветы — первый признак того, что город восстанавливается. Люди, испытывающие острую нужду, не занимаются посадкой цветов.

У самых ворот я подошел к трем янычарам. У каждого на спине висела длинноствольная аркебуза, а на поясе — шамшир. В знак того, что они на службе, на них были форменные высокие шапки с тремя павлиньими перьями на макушке. Их шаровары были пышными и свободными, а кафтаны — бордовыми с золотыми пуговицами, как и подобало.

— Я маг Кева. А это — Апостол Рухи. — Я указал на Рухи, снова завернувшуюся в покрывало. — Мы проделали долгий путь из Зелтурии.

Один янычар вынул свиток и развернул его.

— Мои извинения, но я не нахожу ваших имен в списке.

— Нас не ждут, — ответил я. — Но весьма важно, чтобы нас немедленно провели к самому шаху Мураду.

Янычар со списком в руках пошептался с другим, и тот поспешил к одной из деревянных построек. Через минуту он вернулся с четвертым янычаром, по всей видимости, их капитаном, судя по золотому оттенку плюмажа.

— Ты утверждаешь, что ты маг Кева? — спросил капитан.

Его лицо было словно высечено из камня, а седые усы шевелились, когда он говорил.

— Да, это так. Я не хотел бы здесь задерживаться. Мы намерены повидать шаха Мурада до его послеобеденного сна.

— Я помню тебя, хотя тогда ты был немного старше. Я был с великим визирем Эброй, когда ты со своими забадарами столкнулся с нами под Лискаром. — Капитан опустился на колени, запачкав шаровары грязью, взял подол моего кафтана, поднес его ко лбу, а затем поцеловал.

Остальные янычары последовали его примеру, а я понятия не имел, что сказать или сделать.

Я мог только перейти к делу.

— Не говорите никому, что я здесь. Нас нельзя задерживать.

— Да, милостью Лат, проходите, — сказал капитан, вставая. — Храни тебя Лат, Кева.

— Храни тебя Лат, — повторили они хором.

Янычары расступились, и мы прошли в ворота. Их венчал каменный павлин Селуков, обнимая распростертыми крыльями всех входящих.

— Может, поэт из тебя и так себе, — сказала Рухи, когда мы шли по тенистому проходу, — но, похоже, ты настоящий герой.

Почему это слово прозвучало одновременно и похвалой, и ругательством?

— Я тот, кто я есть.

— Пытаешься быть скромным?

— А, по-твоему, я не скромен?

— Какой скромник будет летать туда-сюда в лодке?

— Я не раскрасил лодку и не намалевал на ней герб.

— А хотел? — хихикнула Рухи. — Можешь мне признаться.

Я остановился среди узких каменных стен и сказал:

— Какова награда за то, что мы делаем? Ты когда-нибудь задавалась этим вопросом?

— Награда будет в следующей жизни.

Рухи говорила серьезно. Она пребывала в уверенности, что получит плату за службу. В ее словах не слышалось сомнений.

— Помимо этого, — я указал на булыжники под нами, — нам что-нибудь причитается здесь и сейчас?

— Если возьмешь награду здесь, ничего не получишь там.

Она не совсем понимает, о чем я спрашиваю?

— Шейхи любят говорить, что жизнь коротка. А я скажу, что она слишком длинна. Слишком длинна, чтобы у тебя просили все и не давали ничего взамен. В конце концов, даже самому благородному, стойкому, преданному слуге понадобится что-то, чтобы его поддерживать. Даже такие маленькие жесты… — Я указал на ворота, сквозь которые мы прошли. — Они делают путь чуть более гладким. Немного облегчают испытания.