Жак Экспер

Гортензия

...

Показания г-на Бернара Дюпуи,

25 июня 2015 г. Выписка из протокола.

Мы [Использование личных местоимений множественного числа относится к особенностям стилистики французских официальных документов и деловых писем. — Здесь и далее примеч. пер.], Фредерик Суссен, лейтенант полиции, сотрудник судебной полиции в составе Бригады по борьбе с уголовными преступлениями г. Парижа, 75001, письменно подтверждаем, что Бернар Дюпуи прибыл для дачи показаний 25 июня 2015 г. в 14.00.

Мое имя — Бернар Дюпуи. Я родился 28 марта 1930 года в городе Люневиль, департамент Мерт и Мозель; в настоящее время — комиссар в отставке, проживаю в городе Бордо, 33200, в доме № 186 по улице Пастера. В течение трех лет я занимался расследованием дела о похищении Гортензии Делаланд, родившейся в Париже 7 мая 1990 года и похищенной из дома ее матери на улице Мучеников, № 42-бис (75009, Париж), в четверг 11 марта 1993 года. […]

Мадам Делаланд после этого ужасного события находилась в шоке, однако, несмотря на свое состояние, она отказалась поехать в больницу, прежде чем мы возьмем у нее показания, и здраво и взвешенно изложила нам все детали произошедшего. Она без малейшего сомнения назвала имя преступника и предоставила о нем всю информацию, которой располагала.

Потерпевшая была крайне слаба: открытые раны на икре и ступне, а также на задней стороне черепа требовали врачебного вмешательства. Не меньше нуждалась женщина и в помощи психолога, хотя это никак не отразилось на ее показаниях — логичных и четких.

Я хорошо помню момент, когда ее забирала скорая: она словно утратила самообладание и разрыдалась, умоляя вернуть ей дочь и не переставая повторять, что та была единственным смыслом ее существования. […] Мне пришлось заверить потерпевшую, что мы быстро найдем ребенка, что это вопрос нескольких часов. После этого она успокоилась и безропотно отдала себя в руки медиков. У меня и сейчас стоит перед глазами эта картина: мадам Делаланд лежит на носилках, прижимая к груди бежевого плюшевого медвежонка, в то время как санитары с трудом протискивают их по узенькой лестнице. […]

Сначала мне действительно показалось, что раскрыть дело будет легко. Личность похитителя была установлена, и теперь все решало время. С момента похищения прошло уже несколько часов, и мы немедленно организовали проведение оперативно-разыскных мероприятий по определению местонахождения подозреваемого. Срочность в подобных делах крайне важна, и необходимо как можно скорее выйти на след преступника, поскольку успешный исход операции целиком зависит от действий, предпринятых в первые часы после покушения. […] Разослав ориентировки, мы тщательно осмотрели квартиру, но ничего существенного не обнаружили. В безупречно убранной детской присутствовали явные следы похищения: одеяло было сдвинуто, белье помято, на подушке осталась вмятина от головки ребенка, который там спал еще несколько часов назад, и мы даже собрали с нее несколько светлых волосков, очевидно принадлежавших Гортензии Делаланд, чьи многочисленные фотографии нам предоставила мадам Делаланд. […]

Осмотрев квартиру, мы перешли к опросу соседей. […] Все они подтверждали сказанное Софией Делаланд. Она жила одна вместе с дочерью, которую очень любила, на взгляд некоторых жильцов, даже чрезмерно. […]

Дело это — просто невероятно, я до сих пор не в состоянии осмыслить то, что недавно узнал. […]

1

София

Свинцовые облака вновь накрыли Париж зловещей тенью, уже и Монмартр почти скрылся из виду. В такую погоду у меня неизменно портилось настроение. Казалось, через мгновение город погрузится в непроглядную тьму, хотя не было и семи вечера. Подумать только — в прошлое воскресенье мы перешли на летнее время! Вот и первая тяжелая капля упала за воротник моей серой полотняной блузки. Стоило поторопиться, чтобы не попасть в грозу, — она неумолимо надвигалась, была рядом. К счастью, и дом мой находился недалеко — крошечная квартирка на улице Мучеников, где я жила уже много лет.

Как всегда по вечерам, выйдя из метро на станции «Анвер», я направлялась по улице Трюден, потом сворачивала налево, чтобы забежать в ресторанчик азиатской кухни, где покупала пять немов [Нем — блюдо вьетнамской кухни наподобие фаршированного блинчика, но меньшего размера.] — мой ежевечерний рацион, не считая яблок «Гренни Смит», которыми я по субботам запасалась в лавке «Фруктовый сад» на Монмартре. Я спешила подняться в свою квартиру на четвертом этаже дома номер 42-бис, никогда не прибегая к услугам лифта. В моем возрасте — через три месяца мне исполнится пятьдесят один — небольшая зарядка не помешает. И потом, я не выношу замкнутого пространства, тем более такого крохотного, как кабина лифта. Установили его четыре года назад, и, насколько я помню, пользовалась я им всего два-три раза. Мне всегда было страшно застрять и остаться в нем навеки.

Каждый мой вечер в точности повторял вчерашний, и завтрашний должен был пройти так же. Но мне и не требовалось ничего другого, меня вполне устраивала эта монотонность, она мне подходила. А вот в выходные была просто беда. Выходные тянулись бесконечно, хотя я и заставляла себя после обеда проделывать путь до площади Тертр [Одна из самых посещаемых достопримечательностей Парижа, на ней работает множество уличных художников, шаржистов и пр.] — и по субботам, и по воскресеньям, в любое время года, несмотря на проливной дождь или адскую жару. Мне нравилось бродить среди уличных художников, которые всегда меня дружески приветствовали. Ходила я туда с незапамятных времен (и правда очень-очень давних), и все меня узнавали, приветливо кивая головой. Они не заговаривали со мной, но улыбались, и этого было довольно. Да и кто я для них? Странноватая пожилая дама, которая все уик-энды проводит среди бродяг. Может, они даже слегка меня побаивались?

Меня развлекало нескончаемое паломничество туристов, особенно тех, кто заказывал портреты, а то и карикатуры, за которые они не задумываясь отваливали кучу денег. Возвращалась я обычно по улице Лепик и потом выходила на бульвар Пигаль. О, я поименно знала местных зазывал, которые старались завлечь в свои «заведения» случайных простаков или подвыпивших прохожих. Могла я назвать по памяти и всех старых шлюх, чья судьба была еще печальнее моей. Порой они перекрикивались с товарками, и я легко запомнила имена. Не уверена, что и они меня не заприметили — даму без возраста, которая по выходным неизменно посещала их владения.

Дама без возраста — это я. Невидимка. Без имени.

Вот кем я стала — ничем.

Я даже не призрак. Призраки в конце концов кому-нибудь да покажутся. Я — ничто, и уже очень давно. Но, прямо скажу, мне на это наплевать.

Больше того — меня это полностью устраивает.

Вернувшись домой к шести, я задергивала шторы и, растянувшись на диване, ждала времени ужина. По выходным у меня наготове была заморозка — каждого блюда хватало на два дня. Потом я какое-то время читала и ровно в десять отправлялась в кровать. Мне даже не приходилось смотреть на часы — старые наручные часы матери, умершей восемнадцать лет назад. Тогда я тайком, чтобы братья не увидели, сняла их с ее руки и спрятала в кулаке, до того как закрыли крышку гроба. Братья считали, что маму надо в них похоронить.

Что сказать о братьях? Старший — Пьер — умер во сне в результате остановки сердца. Вдова рассказывала, как она, проснувшись, обнаружила рядом мертвого мужа, чье тело еще не успело остыть. На погребении Пьера я не присутствовала, хотя и любила его больше, чем младших братьев — Филиппа и Сержа. Не пошла потому, что это стало бы для меня слишком большим испытанием. Не из боязни увидеть его в гробу — нет, а из страха встретиться с остальными, живыми. Со всей нашей семьей: отцом, обоими братьями с их женами и кучей шумной ребятни.

Я не выдержала бы их вопросов: «Чем ты занималась все эти годы?», не вынесла бы взглядов, физически ощущая тяжесть их мыслей о моей загубленной жизни. Нет, я не собиралась ни вызывать у них сочувствие, ни терпеть их жалость.

Всего этого я больше не хотела. Вот почему уже так давно все мосты сожжены.

Вернее, почти все: порой и до меня доходили кое-какие новости. Браки, рождения детей, поездки родственников друг к другу, но все это происходило далеко от Парижа, в провинции, куда я никогда не ездила, несмотря на регулярные приглашения. Признаюсь, в свое время родные мне очень помогли, поддержали в трудные времена, когда я в этом особенно нуждалась. Мне действительно не в чем их упрекнуть. И все же я продолжала жить вдалеке от них. Продолжала быть ничем.

Капли застучали чаще, самое время было спрятаться под козырек подъезда и раскрыть маленький черный зонтик.

Прибавив шаг, я мечтала поскорее прийти домой, где, стоя у окна, смогу с наслаждением наблюдать, как городом овладевает гроза.

Итак, я возвращалась на улицу Мучеников, безразличная ко всем этим людям, которые спешили, сновали рядом со мной, порой касаясь или задевая меня. Вдруг кто-то обошел меня столь энергично, что зонтик вырвался из моих рук и упал на тротуар. Этот кто-то обернулся. Молодая белокурая женщина. Кажется, она огорчилась. Я услышала, как она извинилась, пытаясь подобрать мой зонтик, уже отнесенный ветром в сторону.

Незнакомка повторила извинение, улыбнувшись дружеской, такой славной улыбкой:

— Простите, мадам! У вас все в порядке?

Я была не в силах выговорить ни слова. Так и стояла — молча, неподвижно, и не сводила с нее напряженного взгляда, пока она приближалась, протягивая зонтик.