Мы с Анной вместе работали, но слишком мало друг друга знали, и, когда она приглашала меня вместе с остальными коллегами, у меня возникло ощущение, что ей не очень-то этого хотелось. Признаюсь, я никогда не считалась заводилой или душой компании, но не ходила и в занудах. Была же я из числа тех, имя кому — легион и чье отсутствие никогда никого не волнует. Однако из чистого желания досадить Анне, помню, я приняла ее приглашение с энтузиазмом. Зато теперь я только и думала, как бы поскорее смыться, не пропустив последнюю электричку в Париж.

И тут ко мне подошел он.

— Кажется, ты скучаешь? — заметил он. — Здорово, не так ли, с милым на пару приобрести вот такой шалашик за городом?

В голосе его звучала ирония, но почему-то я ответила со всей серьезностью:

— По мне — так вовсе не здорово.

— Ну, раз так, может, удерем отсюда?

Мы вышли вместе, не попрощавшись ни с хозяевами, ни с гостями, страшно довольные, как нашкодившие подростки. Открывая передо мной дверцу своей машины, «Фиата Панды», он представился:

— Я — Сильвен, а ты?

Когда я пробормотала свое имя, он небрежно бросил:

— Едем, скоро я верну тебя в цивилизацию.

Стыдно признаться, но именно в тот момент — говорить об этом мне и сейчас больно — я угодила в сети его очарования. И даже, думаю, случилось нечто большее. Я влюбилась. Могла ли я знать тогда, что до улицы Мучеников меня промчит с ветерком гнуснейший из подонков…

Раскованный, свободный, Сильвен болтал всю дорогу и, казалось, был в восторге от того, что я сидела рядом. Машину он вел превосходно, выверенным было каждое его движение, а я любовалась им — например, тем, с какой обольстительной небрежностью он зажигал сигарету. Обычно я не выносила запах табака, но с ним ничто меня не раздражало. Он задавал много вопросов: о моей жизни, вкусах, о том, люблю ли я путешествовать. И, представьте, я отвечала ему едва ли не восторженно, очень откровенно, и это я — всегда такая закрытая! Никогда, ни разу в жизни такой мужчина, как он, даже просто не задерживал на мне взгляда. Я чувствовала только одно — что почва уходит у меня из-под ног, и до такой степени была им околдована, что даже ни разу не спросила себя, как могло случиться, что столь средняя девица привлекла его внимание.

И, уж конечно, я тут же ответила согласием на его предложение вместе позавтракать в следующую субботу. Больше скажу, я даже сама предложила ему совершить прогулку до площади Тертр. И уж точно, что я ни секунды не сомневалась, прежде чем в тот же вечер переспать с ним.

Ночью, когда Сильвен заснул, я прижалась к его спине, вбирая в себя блаженное тепло его тела. Внезапно меня охватило невероятное ощущение счастья. Это был единственный раз, когда я не задала партнеру ни одного вопроса. Зато я не переставала задавать их себе. Например: почему он выбрал именно меня? Во время завтрака тот же вопрос я прочла в глазах официантки. Но мне было наплевать. В момент, когда я расплачивалась по счету, я с легкостью выдержала ее насмешливый взгляд, и мне хотелось крикнуть: «Да, он — мой, мой, мерзавка!» Думаю, что впервые в жизни, когда мы в обнимку выходили из ресторана, я чувствовала себя непобедимой. Я правила миром.

4

София

И вот наступил момент, когда я решила ему сказать. Больше ждать было невозможно.

Вместе мы были уже год, семь месяцев и двадцать пять дней. Я могла бы добавить к этому точное число часов, минут и секунд. Учтено было каждое мгновение, проведенное с ним. Само по себе его присутствие уже было чудом, и я жила в постоянном страхе, что потеряю Сильвена и все вдруг исчезнет. Из головы не выходила мысль, что именно такая судьба меня ждет рано или поздно, вот почему я жила одним днем, ценя это хрупкое равновесие, которое держалось на волоске.

Вот почему с тех пор, как я узнала, что беременна, во мне родилась надежда. Появление ребенка, нашего ребенка, могло привязать Сильвена ко мне окончательно и навсегда. Эта безумная надежда теплилась в глубине моего сердца.

На улицу Мучеников он переехал через неделю после нашего первого свидания, того дня, когда я ему отдалась. Сильвен спросил, хочу ли я, чтобы мы жили вместе, и я не поверила своим ушам. Разумеется, я сразу сказала да, не помня себя от счастья. Сначала мне казалось, что он войдет в мою жизнь постепенно, шаг за шагом, соблюдая осторожность. Однако все вышло иначе. В то субботнее утро он появился у меня с большим матерчатым чемоданом коричневого цвета.

Отказавшись от моей помощи, он больше часа, не торопясь, разбирал и раскладывал вещи: одежду, диски рок-групп, папки и несколько книг. Мне пришлось сложить часть своих книжек в стопку (в то время я читала запоем), чтобы освободить для них место.

Когда я теперь об этом вспоминаю, все кажется мне нереальным. Как я могла быть настолько наивной, на грани идиотизма, не знаю. Я словно не видела, что происходит, или же не хотела видеть. Очень скоро, через несколько недель, у меня уже было ощущение, что я не у себя дома. Моя квартира превратилась в его квартиру. Сильвен находился там когда и сколько хотел, обставил ее по своему вкусу, приглашал друзей, иногда поздно ночью, каких-то маргиналов, любителей травки, которых я не выносила, — квартира после их посещений превращалась в конюшню, но ради него я старалась все терпеть.

Однако самым страшным в этом совместном существовании, где моя роль сводилась к приготовлению пищи и раздвиганию ног, если у Сильвена возникало желание, когда я ждала его вечерами и по выходным, а он исчезал, не предупреждая и не давая о себе знать, самым страшным было то, что я и пикнуть не смела. Я никогда ни на что не жаловалась, хотя уже было ясно, что он нигде не работал и жил за мой счет. Послушать его, так ему регулярно поступали деньги благодаря успешному бизнесу, но он не давал мне ни гроша на оплату квартиры и текущие расходы. Напротив, это ему всегда требовались средства на тот или иной «проект», и я выделяла их ему из своих скромных сбережений, счастливая уже тем, что он во мне нуждался. Да, Сильвен был настоящим виртуозом по части обольщения: как только он чувствовал, что игра в одни ворота начинала меня раздражать или тревожить (это бывало так редко!), он тут же являлся с обворожительной улыбкой и букетом чайных роз, моих любимых, или маленьким подарком — дешевым украшением, шарфиком либо чем-то еще… Он вел меня в ресторан, говорил ласковые слова, подбадривал меня, занимался со мной любовью, и мои облегчение и благодарность были настолько огромны, что я мгновенно забывала и о его отлучках, и о грубости. Я тут же начинала себя упрекать, чувствовала свою вину, что, дескать, слишком многого от него требовала. Сильвен говорил, что любит меня… и я, безмозглая ослица, в это верила. Но поняла я все это, увы, слишком поздно.

В ресторане я всегда первой доставала кредитную карту. А он посмеивался: ладно, будь по-твоему, в следующий раз я тебя приглашу. Да только мне было наплевать, главное — я снова видела его счастливым.

Умный, очаровательный, лукавый — я постоянно представляла его в окружении друзей и девиц, которые только и думали, как бы его у меня отобрать. Им, вероятно, казалось, что это легче легкого, и они не могли понять, что он делал рядом с такой, как я. И, кстати, я была с ними солидарна: этого красавца я не заслуживала.

Стыдно признаться, но придется: эта жизнь меня вполне устраивала. Единственное, чего я боялась, — что не сегодня завтра он уйдет так же внезапно, как появился. Верить, что он навсегда останется со мной, было все равно что верить в чудо.

Я мало что знала о его жизни. Да и вовсе ничего не знала, как я впоследствии убедилась. Не была знакома с его родителями («они живут в богом забытом уголке, в Лотарингии»), братьями или сестрами («я старший из троих детей в семье, но мы редко видимся»). Все это оказалось ложью.

О друзьях мне было известно одно — их имена.

Ни разу у меня не возникло подозрения, что Сильвен говорил со мной о придуманной жизни. А может, я просто не хотела ничего знать? Для меня имел значение только он. Семья и все прочие, какое мне было до них дело? Я безумно боялась его потерять, этим все сказано.

Свою беременность пять месяцев я хранила в тайне. Пять месяцев — это был рубеж. Дольше мне не удалось бы скрывать правду, он обязательно бы заметил. Мне хотелось, чтобы Сильвен узнал о ней из моих уст, а не потому, что заметил, и в то же время момент признания вызывал у меня панический страх.

Неделями ломала я голову, как преподнести ему эту новость и, главное, как он потом себя поведет? Может, обрадуется все-таки, несмотря ни на что? А может, даже испытает восторг, подобно мне? Больше всего на свете я боялась услышать, что он не хочет этого ребенка, боялась упреков, что я заманила его в ловушку.

Итак, я стояла на пороге безмерного счастья в ожидании ребенка, который должен был появиться, и в то же время умирала от страха.

Однажды, когда настроение у него было игривое, как мне показалось, я наконец решилась. И реакция Сильвена была настолько ужасной, что и сегодня, когда я вызываю в памяти эту сцену, мне приходится делать над собой усилие. Кошмарную сцену, окончательно выбившую у меня опору из-под ног.