Джулиет потребовала рассказать, о каком одолжении просила меня Серафина. За что я продалась.
Это меня взбесило. Я бы никому и ни за что не продалась!
Но разве все выглядит не так? Когда ты принимаешь деньги, которые не заработал, всегда приходится расплачиваться.
Оглядываясь назад, я думаю, что просто злилась на себя. Потому что я и правда продала себя. И теперь эти занозы впились в мою кожу, а я не могу их достать.
Тогда Джулиет повернула нож. Она поморщилась и сказала, что теперь все обретает смысл. Но дальше она не стала распространяться. Я знаю, мне не следовало спрашивать. Я знаю! Но, конечно, я не сдержалась. Я спросила, что она имеет в виду. Она сказала, что из-за этих денег я стала подходить к живописи без страсти. Именно это слово она использовала. Такие резкие фразы не забываются, они причиняют больше боли, чем мое послеоперационное состояние. Без страсти. Она как будто проникла прямо в мой мозг и затронула мою самую глубокую рану. Я горячо ответила, что страсти у меня в избытке, а она просто сказала: «Может, она у тебя где-то и есть, но похоронена под всеми этими деньгами».
«Все это скоро закончится», — обещаю я себе, вглядываясь в свое, но чужое обнаженное отражение. И что потом?
Затем раздается стук и, прежде чем я успеваю сказать «войдите» или «нельзя», Дарси проскальзывает в комнату. Мои руки рефлекторно прижимаются к груди.
— Ты раздета. — Она отводит глаза.
— Ага.
— За исключением… — Ее взгляд перемещается на мои ноги. — Какие классные сапоги!
— Спасибо. — Я слабо улыбаюсь и снова принимаюсь рассматривать себя.
— Ты хочешь побыть одна? — спрашивает Дарси.
— Что? Нет, — говорю я, а затем мельком замечаю массивный чемодан, все еще упакованный и застегнутый на молнию, стоящий рядом с раскрашенной ширмой. Я колеблюсь. Может, мне стоило сказать «да». Выпроводить ее. Убрать чемодан с глаз долой.
— О’кей, ну… — Дарси странно смотрит на меня.
— Что — ну?
— Ты не хочешь что-нибудь надеть?
— Ой. — Я нервно смеюсь и натягиваю платье через голову.
Одевшись, я смотрю на себя в зеркало и морщусь. В этом струящемся платье я похожа на Дарси. Не то чтобы она некрасива, наоборот — она миниатюрная и женственная в свободных платьях. Но я не хочу выглядеть как она. Раньше мой стиль был откровенным, одежда облегала меня. Только я больше не знаю, каково это — выглядеть как я. Я сажусь на кровать и стараюсь не смотреть на себя.
— У тебя там много шмоток? — Дарси указывает на чемодан, в котором на самом деле нет никакой одежды.
— Я не знала, что будет на мне хорошо смотреться! — слышу я свой собственный возглас.
— О боже! Мне так жаль, Викс. — Дарси кивает и краснеет. — Ты права, конечно.
Столько лжи! И слишком много лжи самой себе.
— Каково это — вернуться сюда снова? — спрашиваю я.
— Ох! — Она подходит к окну, из которого виден бассейн. — Я всегда забываю, что из этой комнаты открывается тот же вид, что и из апартаментов моей бабушки.
Дарси расположилась напротив по коридору, в более просторной комнате, чем моя. Рядом с ней, ближе к Серафине, обитает Сильви. Их комнаты выходят окнами на фасад дома.
Я подхожу к ней.
— Я никогда не смогу забыть этот вид.
— Да. — Она прижимает руку к стеклу. — Ты знаешь, бабушка видела, как он упал. Видела, как он умер.
Она говорит о своем дедушке. Я знаю, какой трагедией его смерть стала для Дарси.
Учитывая, что, будучи ребенком, она потеряла отца, смерть деда была для нее очень болезненной. Это произошло в нескольких шагах от нее, самым кошмарным образом. Вполне логично, что возвращение сюда бередит ее старую рану.
— Ужасно. — Я не знаю, что еще сказать.
— У нее была такая тяжелая жизнь, у моей бабушки. С привилегиями, но тяжелая.
— Она так и не вышла замуж повторно…
— Нет. Она никогда этого не хотела. Она всегда говорила, что ей посчастливилось испытать великую любовь, любовь всей ее жизни, и ей больше никто не нужен.
— Как ты думаешь, если бы Оливер умер, ты бы снова вышла замуж? — интересуюсь я и сразу жалею о столь дурацком вопросе. Но я ловлю себя на том, что в последнее время много думаю о смерти. Смерти, а также ее противоположности. Что значит быть по-настоящему живым.
Дарси улыбается странной улыбкой, и мне кажется, что в ответ она отшутится. Но неожиданно она произносит:
— Я думаю, лучше спросить так: если Оливер мертв, не я ли его убила?
У меня невольно вырывается смешок.
Но Дарси не смеется. Вместо этого она хлопает себя руками по бедрам. Это ее молчаливый способ перейти к следующей теме. И, действительно, она говорит:
— Я собираюсь прогуляться перед ужином. Хочешь присоединиться?
— Конечно! — Но затем мой взгляд падает на чемодан. Мне нужно распаковать его, придумать, куда спрятать вещи. — Хотя… на самом деле нет. Я лучше немного отдохну. Увидимся за ужином.
— Хорошо, люблю тебя! — говорит она.
Я улыбаюсь.
— И я люблю тебя.
— И не опаздывай, ладно? — добавляет она. — Знаешь… — Она замолкает, поймав мой слегка раздраженный взгляд. Я опоздала на ужин всего один раз, почти двадцать лет назад. Но Дарси явно этого не забыла. Она пожимает плечами и удаляется, пританцовывая. — Бабушка просто терпеть не может, когда кто-то опаздывает.
Глава девятая
Раф
Я забираюсь на дерево, чтобы собрать вишни, когда вижу фигуру, бредущую по лугу от главного дома. Прикладываю руку ко лбу, чтобы заслониться от заходящего солнца.
Это одна из прибывших дам, одетая в платье, похожее на ночную рубашку, та, что по дороге из аэропорта сидела впереди, рядом со мной. Она только что заметила меня и уже находится в нескольких футах, ее бегающий взгляд говорит о том, что она пытается решить, будет ли невежливо, если она пройдет мимо, не остановившись поболтать.
Я кидаю несколько вишен в корзинку, демонстрируя всем своим видом, что совсем неплохо обойтись без любезностей.
Но не тут-то было. Она останавливается у подножия дерева, над нами щебечут птицы, и вся эта обстановка настолько ей подходит, что мне почти смешно.
— Bonsoir [Добрый вечер! (фр.).], — говорит она.
— Bonsoir, — отвечаю я.
— Привет! — Она машет рукой. — Я — Дарси.
— Да, я помню. — Разумеется, помню. Не только потому, что она сидела рядом со мной в машине. Серафина часто рассказывала о ней. Я предвкушал встречу с ее знаменитой внучкой. Однажды, когда мы играли в петанк, Серафина призналась, что больна раком, затем оперлась на трость и проговорила: «Присмотри за Дарси, когда меня не станет, хорошо? Убедись, что она в безопасности». Она сказала это очень серьезно, будто над Дарси нависла угроза. Будто я мог присматривать за незнакомой мне женщиной, живущей в Нью-Йорке.
Но я ответил: «Хорошо, обещаю». И мы вернулись к петанку. Я говорил искренне. Я всегда говорю то, что думаю.
— Я — Раф.
Она кивает:
— Да, я тоже помню. — Что-то в ее интонации заставляет меня захотеть поклониться ей. Это не злорадство. Просто она кажется слишком серьезной. Или, возможно, слишком печальной. Я не порицаю, просто лишь мы, печальные люди, можем по-настоящему разглядеть это друг в друге.
Мне ничего не остается, как спуститься.
— Хотите вишню? — Я протягиваю ей корзинку.
— Конечно. Спасибо. — Она лезет внутрь, выбирает ягоду, кладет ее в рот. Ее глаза закрываются. Открывая их, она произносит: — «Голубиное сердце».
— Что?
— Это вишня так называется.
— О, да. Верно. Ну и как вам?
— Ну, честно говоря, вы собрали их с опозданием на неделю. — Она печально кивает в сторону плодовых мушек, которые теперь порхают вокруг моей корзины. — Видите ли, если бы вы собрали их чуть менее спелыми, мухи бы не слетались.
Она права, я сразу это осознаю и отворачиваюсь, чтобы она не увидела моей реакции. Я злюсь на себя. Я много раз советовался с парнем на рынке, как и что делать. Даже попросил его прийти сюда и показать мне некоторые вещи. Кое-что в этой работе интуитивно понятно. Я считал, что заниматься садом будет легко. Сколько знаний, по-вашему, нужно, чтобы пропалывать, собирать и выращивать? Я не отвечаю за винодельню. Я простой сборщик вишен. Также в мои обязанности входит уход за огородом с травами: тимьяном, розмарином, лавровым листом и орегано. Терруар — это моя вотчина — земля, грунт. И боже, мне нужно понять, когда настанет время выкапывать кабачки.
— Откуда вы так много знаете о вишнях? — наконец спрашиваю я.
— Мой дедушка собирал их с этого самого дерева. Он и научил меня.
— А-а-а. — Вероятно, она была бы лучшим садовником, чем я.
Внезапно налетает мистраль, пробираясь сквозь маки и подсолнухи, которые за последние несколько недель породили на лугу множество детей, внуков и правнуков.
— Наверное, больше нет смысла собирать.
— Я видела, что Арабель купила вишни на рынке. — На ее губах появляется улыбка. — Ваши будут великолепны для джема.
— По крайней мере, они хоть на что-то сгодятся. — Я складываю лестницу и засовываю ее под мышку. Затем, с корзинкой в руке, направляюсь обратно к замку, оглянувшись на собеседницу. — Вы идете?
— Думаю, я еще немного поброжу перед ужином, — отвечает Дарси. Я киваю и продолжаю путь, но она почему-то все равно догоняет меня и идет рядом. — Я не была в шато пару лет, — говорит она. — Боже, он навевает столько воспоминаний.