Жаклин Мартен

Сорвать розу

Посвящается моей матери Марте Штерн и моим отцам Чарльзу Зальцбергу и Гарри Штерну — человеку исключительной индивидуальности.

Часть I

ЛАЙЗА

Из ориентировки разведчикам, отправляющимся на занятую американцами территорию:

...

«Ищите, но не пытайтесь приблизиться или задержать Лайзу Холлоуэй, возможно, называющую себя Лайзой Ван Гулик или Лайзой Микш, предположительно скрывающуюся на вражеской территории. Возраст — двадцать один год, выглядит моложе. Рост — выше среднего, стройная, с хорошо оформившейся фигурой. Волосы — бледно-золотистые, глаза — зеленовато-голубые. Согласно информации, исходящей из британской штаб-квартиры в Манхэттене, Бродвей, дом 1, за предоставление сведений о ее местонахождении объявлена награда в 200 фунтов стерлингов».

ГЛАВА 1

Лайза Микэ Ван Гулик, младшая из пяти детей, росла в Холланд-Хаузе, деревенском поместье отца, расположенном на реке Гудзон со стороны города Джерси, с убеждением, что она — гадкий утенок среди прекрасных лебедей.

Три старшие сестры — Эмили, Лизбет и Мэри — унаследовали от матери, гугенотки Кэтрин Микэ, светлую фарфоровую кожу и хрупкое изящное телосложение, небольшие голубые глаза под тонкими изогнутыми бровями, поджатые губы, изящно вздернутые носики и густые блестящие локоны, каскадом нависавшие над маленькими ушами. Даже их брат Аренд был больше похож на них, нежели она.

Глаза Лайзы меняли цвет в зависимости от времени года, настроения или надетого на ней платья, становясь голубыми, зелеными или темно-синими. У нее был длинный нос с широкими ноздрями, всегда смеющийся рот с пухлыми губами. Волосы такого же золотистого цвета, как и у сестер, не поддавались никаким попыткам модно уложить их: Молли, служанка Кэтрин, сколько бы раз ни накручивала их на ночь на бумажки или ни пыталась завить горячими щипцами, ничего не могла поделать — они распрямлялись в считанные минуты и возвращались в прежнее состояние, прямыми прядями ниспадая на плечи.

— Прекрасные густые волосы, — возразил жене Джорис Ван Гулик на ее очередную жалобу, наблюдая, как младшая дочь бежит к конюшням с туфлями в руках и с взлохмаченными волосами.

— Наступит день, и один из мужчин оценит мягкость этих волос, рассыпанных по подушке, — намекнул он Кэтрин, и его голубые глаза заискрились смехом.

— Сначала нужно привлечь внимание этого мужчины, — резко ответила Кэтрин. — А это вряд ли ей удастся, пока будет выглядеть мальчишкой, а не девушкой.

— Зря беспокоишься, жена, — возражал Джорис. — Девочке только двенадцать, а в ней уже проглядывают черты Ван Гуликов больше, чем у ее сестер. Женщины нашей породы созревают поздно, но уж зато потом…

Широким жестом он показывал то, что не смел сказать, и Кэтрин, выпрямив свое маленькое тело, притворилась шокированной.

— Мистер Ван Гулик, — чопорно предостерегла его жена, — мы не наедине. Умоляю, не будь таким грубым.

— Давай поднимемся в спальню, дорогая, — пригласил ее Джорис, ничуть не раскаиваясь, — уж там-то останемся одни.

— Джорис! — выдохнула она возмущенно. — Только ведь середина дня.

Джорис Ван Гулик посмотрел на окно и прищурился, глядя на солнце.

— Да, действительно. Подождем, пока зажгутся свечи?

Кэтрин царственно проплыла мимо, ее локоны скользнули по кружевному фишю платья из полосатого люстрина, но, не дойдя до двери, оказалась в железных объятиях мужа.

— Когда мы впервые встретились, ты была в возрасте Лайзы, — говорил Джорис то ли ей, то ли себе. — Твои манеры в то время, моя Кэтрин, не были такими женственными, какими стали позже. Все, что тебе требовалось, моя любовь, это обучение. — Он поцеловал ее глаза и подбородок, откладывая напоследок долгий глубокий поцелуй в губы. — И не было в мире ученицы более послушной и способной, так что не отчаивайся из-за нашей маленькой Лайзы.

Кэтрин, приподнявшись на цыпочки, обняла его. Легкая на помине Лайза, забежавшая в дом за несколькими кусочками сахара для Денди, старой любимой лошади отца, с интересом наблюдала, как целовались родители.

Должно быть, приятно, раз они так часто делают это, но, хоть убей, девочка не понимала, почему.

И только в пятнадцать лет начала смутно понимать, являясь свидетелем ранней влюбленности сестер, слушая их взволнованные тайные разговоры о поцелуях, ссорах и примирениях. Все трое — Эмили, Лизбет и Мэри — благополучно вышли замуж, получив хорошее приданое, и предсказания Джориса относительно Лайзы начали сбываться.

Год назад она вдруг начала расти во всех направлениях, сравнявшись с шестнадцатилетним Арендом и большинством других юношей в графстве Юнион, — только грудь все еще оставалась по-девичьи небольшой, да грациозная походка напоминала мальчика-подростка, зато все остальное, с головы до ног, выдавало в ней совершенно взрослую женщину. Девушка формировалась так быстро, что ей не успевали сшить новую одежду, как она уже не влезала в нее.

— Становится даже неприличным, — причитала мать в супружеской спальне. — Голубое кашемировое платье заказано всего месяц назад, а корсаж уже не зашнуровывается.

Хохот Джориса наполнил комнату.

— Ты бываешь когда-нибудь довольной, Кэтрин? Несколько лет назад жаловалась, будто она напоминала подростка, сейчас плачешься, что не влезает в корсаж.

— И не только не влезает, — возразила Кэтрин. — Почти вываливается.

— Если думаешь, что это делает ее менее пригодной для замужества, — заметил Джорис проницательно, — тогда смыслишь в мужчинах меньше, чем можно предполагать, дорогая женушка.

— Конечно, глупо с моей стороны так беспокоиться, — призналась Кэтрин, когда он обнял ее. — Наша Лайза не такая богатая наследница, как девочка Сент-Джона, но любой молодой человек из Джерси может быть уверен, что женитьба на дочери Ван Гулика означает увеличение его состояния и укрепление положения в обществе.

— Никогда не говори этого! — К удивлению Кэтрин, Джорис резко отстранил ее от себя с суровым выражением лица. — Предпочел бы, чтобы ее вообще не взяли замуж, чем использовать как приманку приданое.

— Но Джорис! — воскликнула Кэтрин ошеломленно. — Ты был более чем великодушен по отношению к Эмили, Лизбет и Мэри. Разве не дашь за Лайзой такую же долю? — Ее лицо стало еще более озабоченным. — У тебя не хватает средств? Возникли трудности с состоянием?

— Ошибаешься, жена, — спокойно ответил Джорис. — Я в состоянии сделать для Лайзы больше, чем для ее сестер, во всяком случае, не меньше — фермы процветают как никогда прежде, хороший доход приносит моя доля в мебельном магазине в Филадельфии.

— Тогда что же?

— Лайза не такая практичная, как ее сестры. По всей видимости, как раз наоборот, самая мягкая, нежная и ранимая в нашей семье. Узнай она, что отдала сердце мужчине, женившемуся на ней исключительно ради моих денег, — это причинит ей страдания.

Он приподнял руку, предупреждая возражения Кэтрин.

— Я не настолько глуп, — продолжил он еще спокойнее, — чтобы предположить, что ее поклонники пренебрегут преимуществом жениться на моей дочери, но нетрудно, — его голос стал жестким, — распознать тех, кто ставит это на первое место. Наша Лайза сама по себе сокровище, и я не допущу, чтобы его недооценили.

Кэтрин, сдерживая слезы, положила руки на его широкую грудь.

— Ты добрый человек, Джорис, — пропела она на старом голландском, которому выучилась у него. — Я счастлива, что ты — мой мужчина.

— Мне еще больше повезло, — прошептал он хриплым голосом, — потому что ты — мое сокровище.

Джорис и Кэтрин в тишине, нарушаемой лишь страстным шепотом, под красно-белым балдахином занялись любовью и не заметили, как Лайза с братом прокрались по черной лестнице и благополучно выбрались наружу, остановившись только для того, чтобы натянуть тяжелые кожаные башмаки, прежде чем рука об руку побежать к конюшням.

Авессалом, черный раб, ухаживавший за лошадьми Джориса в течение двадцати лет, и Амос, семилетний мальчик, взятый к нему в помощники, стояли на коленях по обе стороны от Датч Квин — гордости конюшен Ван Гулика. Она лежала на боку, вся в жару, с побелевшими, дико вращающимися глазами.

Лайза стремительно опустилась возле тяжело дышащего животного.

— О, бедняжка. Не бойся, Квинни, любовь моя, — вполголоса проворковала она, ласково поглаживая потную шею и бок лошади. — Ты скоро справишься с… не правда ли, Авессалом?

Авессалом покачал головой.

— Если бы так, Лайза. Наверное, вам лучше вернуться в дом. Ваша мама, похоже, сдерет с нас шкуру живьем, если обнаружит, что вы присутствуете при родах.

— Несчастный! — Лайза усмехнулась, увидев страх на лице юного раба. — Никто не сделает ничего подобного. Посмотри, как напугал Амоса. Не бойся, Амос, — успокоила его девушка. — Язык у мамы временами бывает острым, но это не мешает ей оставаться доброй и мягкой. Во всяком случае, — добавила Лайза уверенно, — она поймет, что виноваты не вы двое, а только Аренд и я.

— Конечно, Аренд и ты! — Брат возвел глаза к небу. — Как будто папа когда-либо обвинит свое единственное драгоценное сокровище.

Лайза засмеялась так заразительно, что и юный раб, и брат присоединились к ней и хохотали до тех пор, пока Авессалом сварливо не предупредил их:

— Если вы прекратите свои споры, возможно, все вместе мы сможем помочь Датч Квин.

Сестра и брат мгновенно успокоились. Больше никто не напоминал о том, что Лайзе лучше уйти, и следующие два часа все помогали страдающей кобыле.

Вначале дело шло очень медленно, зато на последнем этапе — слишком быстро.

— Лучше отойти от ее ног, мисс Лайза, — почтительно предупредил Амос, так как приближались роды, а Авессалом, увидев, что она не торопится, схватил ее за талию и отодвинул в сторону.

Аренд покраснел, когда стал появляться жеребенок, однако Лайза лежала позади Датч Квин и наблюдала со сосредоточенным вниманием, все время шепча кобыле слова любви и утешения.

Наверно, тревожно размышлял Аренд, ему не следовало разрешать Лайзе наблюдать это… это… и вдруг миниатюрный гнедой жеребенок с такой же, как и у матери, зигзагообразной белой полоской на лбу оказался лежащим на соломе, и Аренд, забыв о своем беспокойстве, закричал ликующе:

— Хорошая работа, Квинни! — Затем с надеждой спросил: — Мальчик или девочка?

— Девочка.

— Проклятие! — раздраженно выругался Аренд, а Лайза ликующе захлопала в ладоши. — Тебе всегда везет, — бросил он сестре и снова чертыхнулся.

Влажной салфеткой Лайза ласково протирала жеребенка.

— Вчера папа пообещал, что одному из нас достанется жеребенок от Датч Квин, а второму — от Датч Леди, — смеясь, объяснила она Авессалому и Амосу. — Поэтому мы договорились, что, если Квинни родит девочку, она достанется мне первой, а ему — в случае появления мальчика.

— Жеребенок от Датч Леди не то, что эта прекрасная девочка, — с завистью заключил Аренд.

— Прекрасная девочка. М-мм-ммм. Прекрасная, — повторила Лайза. — Я так и назову ее.

Брат и сестра поднялись, устало потягиваясь и не подозревая, что Джорис Ван Гулик в заправленной в брюки ночной рубашке и с фонарем в руках подошел сзади к спорящим отпрыскам. Первым предупреждением для них стало его громкое и грозное покашливание.

— Разве мать не запретила тебе находиться на конюшнях, когда жеребятся кобылы, моя девочка?

— Да, папа, но…

Никаких «но», — прервал он ее строго, и Лайза, опустив голову, сделала вид, что раскаивается. — Разве мать не запретила и тебе приводить сюда сестру в такое время, Аренд?

— Па, ты же знаешь…

— Знаю только то, о чем сказал, — строго отчитал его отец, и Аренд тоже опустил голову, успев заговорщицки подмигнуть сестре.

Джорис, поставив фонарь на землю, наклонился, осматривая жеребенка.

— В самом деле, прекрасная девочка, — согласился он смягчившимся голосом.

Минутой позже отец поднялся и с удивительной невозмутимостью отвесил тяжелые удары по облаченным в бриджи задницам каждого из отпрысков; мрачно усмехнулся, когда они, прикрыв руками горящие ягодицы, осторожно отодвинулись.

— Чтобы помнили, — объяснил не без изрядной доли юмора, — что почувствуете, если повторите такое еще хоть раз. А тебе пора научиться поступать так, как подобает молодой леди, — обратился он к Лайзе. — Меньше чем через год уже исполнится шестнадцать, пора думать и о замужестве. А теперь, девочка, возвращайся в дом, пока не передумал и не выпорол. Я присмотрю за твоей прекрасной девочкой. — И добавил, обращаясь к сыну: — Если жеребенок от Датч Леди подкачает, Аренд, подыщем другого, который устроит всех, — и щелкнул пальцами. — А теперь марш в постель, — оба!

Дойдя до ворот конюшни, Лайза обернулась, снова подбежала к отцу и обняла его за шею.

— Спасибо, папа. Ни за что не уеду из дома, даже если выйду замуж, — где найдешь мужчину, которого сможешь полюбить так же, как тебя?

ГЛАВА 2

Так самонадеянно и дерзко заявила Лайза о себе в свои пятнадцать лет.

А в шестнадцать — страстно и горячо влюбилась.

Подчинившись Кэтрин, настоявшей на посещении воскресной службы в пресвитерианской церкви — там появился новый священник, преподобный Теобальд Кордуэлл, — Лайза, надувшись, отсидела первые полчаса долгой и нудной проповеди, отдавая предпочтение голландской реформистской церкви, куда ходили отец и Аренд и где обещанный огонь в аду не казался таким страшным и неотвратимым.

В течение второго часа громоподобные призывы преподобного Кордуэлла против греха неослабно продолжались, а Лайза сидела, сложив руки на коленях, — ее мысли блуждали в различных, более приятных направлениях. Она размышляла о скором визите лучшей подруги Крейг Сент-Джон, новом седле и янтарном ожерелье, полученных на шестнадцатилетие… Не отправиться ли им на пикник во время визита Крейг? Действительно ли папа возьмет ее с собой в Нью-Йорк следующей зимой? Многое нужно предусмотреть и еще больше подготовить.

Обеспокоенная внезапно наступившей в церкви тишиной, она очнулась, — неужто, наконец, закончилась проповедь?

Нет. Не тут-то было — преподобный Кордуэлл сделал паузу для большего эффекта, чтобы снова продолжить с пафосом читать нравоучения голосом, долетающим до самой задней балки. Ван Гулики в тот день стали не единственными прихожанами, открывшими рот от изумления. Ну и ну, удивилась Лайза, оказывается, этот многоречивый священник не без определенного восторга убеждал их бороться против правил родной страны!

Священник, разделавшись с грехами, занялся подстрекательством к бунту. Лайза внимательно слушала конец проповеди, затем присоединилась к голосам хористов, певшим заключительный гимн. Ее зелено-голубые глаза лениво скользили по оставшимся прихожанам, Она подумала о том, что отец будет сожалеть о пропущенной церковной службе: как и трем поколениям Ван Гуликов до него, ему нужен был предлог, чтобы осознать — избавление от ига британских правил является необходимым и желанным.

Гимн закончился. Лайза продолжала сидеть, улыбаясь про себя, и вдруг почувствовала, что кто-то наблюдает за ней. Она смело посмотрела вверх и вокруг себя, затем на боковой придел церкви.

Ее глаза неожиданно увидели большие голубые, даже небесно-голубые глаза, более чистые, чем вода в Гудзоне, неподвижно застывшие на бледном нежном лице, покрасневшем, как только их взгляды встретились. Обладатель этих глаз сидел очень прямо на деревянной скамье, и лучи солнечного света, падающие из расположенного рядом окна, так осветили его волосы, что они казались не просто светлыми, а будто сотканными из золотых нитей. Высокий лоб, нос безупречного совершенства и широкий подвижный рот завершали это великолепное создание природы.

В странном приступе стыдливости Лайза отвела взгляд в сторону и снова наклонила голову. «Он так прекрасен», — пылко подумала она. «Прекрасен» — единственно верное определение: если называют прекрасным жеребца, то почему нельзя мужчину? Этого голубоглазого божественного мужчину с золотистыми волосами?

Через несколько минут преподобный Кордуэлл познакомил их на ступеньках церкви.

— Разрешите представить моего племянника Филипа Фэртона из Принстона, обучающегося в колледже в Нью-Джерси и приехавшего на каникулы.

Потеряв дар речи, охваченная благоговейным страхом — вблизи юноша оказался не менее прекрасным, — Лайза только приподняла юбки повлажневшими руками и молча сделала реверанс. Филип Фэртон. Какое подходящее для него имя! Она поразилась той легкости, с какой ее мать пригласила их двоих — преподобный Кордуэлл был бездетным вдовцом — на чай в Холланд-Хауз на следующий день.

Увидев, что священник, перестав улыбаться, нахмурился, Лайза поспешно вмешалась в разговор.

— Это не настоящий чай [Речь идет о бойкоте чая американцами после принятия английским парламентом в 1773 г. «чайного закона», подтвердившего права англичан на обложение колоний налогами (прим. перевод.).] из Англии, сэр, а подбор растений из нашего сада — папа ненавидит его и пьет эль или сидр.

После такого простодушного объяснения преподобный Кордуэлл снова заулыбался и принял приглашение.

В экипаже, по пути домой, после минутного обсуждения довольно смелого подхода к религии преподобного Кордуэлла, Лайза не удержалась и сказала то, что вертелось на языке.

— Он очень красив, не правда ли? — пробормотала она.

— Красив? — удивилась Кэтрин, потому что священник был довольно грузным мужчиной с лицом хотя и обыкновенным, но отмеченным оспой.

Находясь в состоянии любовного томления и смущения, Лайза ухватилась за эту подсказку.

— Наверное, он был красив тоже, — вздохнула она.

Кэтрин внимательно посмотрела на дочь, увидела пылкий взгляд ее зелено-голубых глаз, легкий румянец на щеках и растрогалась — первый раз ее похожая на мальчика дочь проявила хоть какой-то интерес к мужчинам.

— Мне он показался очень приятным молодым человеком, — сухо отрезала мать.

— Приятным! — повторила Лайза, недоумевая. — Ну, конечно же, приятным, — закончила она неубедительно, смущенная насмешливым взглядом матери.

На следующий день, готовясь к чаепитию, Лайза не как прежде в спешке, небрежно — сменила утреннюю одежду на послеобеденное платье, а потратила почти час, примеряя лучшее нижнее белье и новое зеленое платье из люстрина. Когда корсаж уже был зашнурован, она вдруг решила, что оделась слишком нарядно, и громко позвала Молли на помощь — сменить шелковое платье на более простое ситцевое, которое и надела поверх стеганой нижней юбки.

— Какая муха тебя укусила сегодня, что так нервничаешь, мисс Лайза? — укоризненно спросила Молли. — Прекрати вертеться или никогда не будешь готова.

Лайза попыталась стоять спокойно, но через минуту уже трогала шелковистые волосы, рассыпавшиеся по спине.

— Собираешься… хочешь попробовать завить волосы щипцами?

Молли уставилась на нее, в ее взгляде смешались возмущение и удивление.

— Ни за что на свете! — объявила она, и три ее подбородка негодующе колыхнулись. — В последний раз, припомни, кто грозился прижечь мою спину горячими щипцами?

Лайза хихикнула.

— Кому-то должно быть стыдно, — призналась она.

— Должно, — согласилась служанка без особой уверенности. — Все, что можно сделать с твоими волосами, — это поднять их наверх и заколоть или уложить косу вокруг головы, но их нельзя завить, мисс Лайза, и это факт.

Заметив удрученный взгляд Лайзы, она утешила девушку.

— Не расстраивайся, моя любовь. Ты хороша и так. Все, что требуется, — это шляпка, — добавила она озабоченно, вытаскивая кучу красивых газовых и кружевных шарфов и шляпок из шкафа.

— Ты же знаешь, Молли, я ненавижу их.

— Но это очень модно, мисс Лайза, — убеждала Молли без особой надежды в голосе.

К ее великому изумлению, Лайза тотчас же наклонила голову, давая возможность приколоть шляпку. Молли не догадывалась, что простое замечание вызвало у ее любимицы болезненное воспоминание о Филипе Фэртоне — таком прекрасном и модном в зеленых бриджах и шикарном жилете, чулках со стрелками, идеально обтягивающих стройные красивые ноги.