— Каланки, — повторил незнакомец и, оттолкнувшись плечом от косяка, вышел на террасу. — Так называют здесь скалистые бухты. Эта еще ничего, а есть весьма опасные, где нельзя близко подходить к краю и на берег не спустишься.

— Я не любитель пеших прогулок, — сухо произнес Сезар.

— Я тоже. При моей комплекции… — Он оглянулся и с сожалением прицокнул языком. — Как назло, никого, кто мог бы меня вам представить. Ладно, справлюсь сам. Арман де Лёба, к вашим услугам. — Расцепив наконец руки, он поклонился. — Я близкий друг господина де Греара.

— Сезар Мишель Бретинье, виконт де Моро. Старшего или младшего?

— Младшего. Старший меня не очень-то жаловал. — Господин де Лёба тонко хихикнул. — Он был, между нами говоря, весьма нелюбезен… А вы тот самый виконт, который должен жениться на нашей малышке Сабрине? Повезло ей. У какого парижского портного вы одеваетесь?

Всю эту речь можно было бы счесть наглой и даже в чем-то оскорбительной, если б не интонация, с которой господин де Лёба ее произносил: немного заискивающая, наивная, мягкая. Сезару новый знакомый показался человеком зависимым, да, вполне вероятно, так оно и есть. Мишель де Греар, в его физическом совершенстве и сиянии молодости, может запросто подчинить себе подобного человека, даже невольно.

— У Ворта и Гажелэна, — небрежно сообщил виконт.

Рот Лёба округлился.

— Ворт! Тот самый англичанин, что одевает императорскую семью? Боже, боже. Об этом можно только мечтать. — В последнее время имена портных начали наконец звучать в обществе, а не теряться на заднем плане, и разговоры о них тоже вошли в моду — как и журналы, где печатались рисунки новых моделей. Арман де Лёба развел руками. — А я, как видите, нашел местного, который кое-как умеет управляться с иглой. И дерет сумасшедшие деньги, просто сумасшедшие. — Он внимательно разглядывал Сезара с головы до ног. — И ваши туфли! А в Марселе ничего, кроме рыбацких башмаков, не отыщешь. Ха-ха-ха! — громко засмеялся он. — У нас тут глушь, настоящая глушь, да.

— Вы живете в поместье неподалеку? — прервал его виконт.

Арман заморгал, словно удивившись вопросу.

— Неподалеку? В поместье? Нет. Какое поместье! Я не мог бы его содержать. У меня дом в городе, небольшой, но вполне еще приличный, там я и живу. Впрочем, не стану отрицать, я много времени провожу здесь. Мишель, мой добрый друг, очень щедр, и мне перепадает от его щедрот. И всегда со мною любезен, всегда. Мы давно с ним дружны. Общие интересы, да-да, и родство душ. — Он говорил даже с некоторой гордостью, что заставляло сделать вывод: общественное положение господина де Лёба гораздо ниже, чем у Греаров. — И его сестра — ангельское создание. Любезна, как любезна! Так вы с нею сочетаетесь браком?

— Откуда вам известно об условиях завещания? — резко спросил Сезар.

— А? Так это всем известно. Подобные вещи в тайне удержать сложно, знаете ли. Лично мне сказал Мишель, а мадемуазель Сабрина проговорилась кому-то из своих подружек, так и разнеслось. Опять же, осмелюсь заметить, этот их нотариус, господин Шампель, совершенно не умеет держать язык за зубами! Да вы поймете. Если сегодня к обеду снова приедут те, кто обычно заглядывает в последние две недели…

— У хозяев траур. Разве они принимают?

— О! Закрыть двери дома? Это не по-марсельски. — Господин де Лёба ухмыльнулся и потер большие мягкие руки. — Здесь у нас не принято запираться, даже когда постигла тяжелая утрата. А в Париже все не так?

Он казался столь добродушным, так легко и непринужденно болтал, что Сезар подумал: вот человек, который может снабдить его необходимыми сведениями, сам того не подозревая. Только на террасе болтать не следует — мало ли кто услышит. Виконт позволил себе улыбнуться и сделать широкий жест рукой, указывая на сад.

— Признаться, я рад встрече с вами, господин де Лёба! Все эти беседы о смерти и женитьбе отбивают аппетит. Не прогуляться ли нам неподалеку? К ужину еще не звали.

— Охотно! И, прошу, зовите меня Арманом. Так все ко мне здесь обращаются.

— А вы называйте меня Моро.

— Благодарю, ваша светлость. Большая привилегия.

Они спустились по широким ступеням в сад и медленно направились по дорожке к морю; под туфлями заскрипела галька. Розовые кусты стояли окутанные предчувствием цветения, и кое-где среди глянцевых блестящих листьев уже виднелись бутоны. А пока на клумбах раскинулась нежная россыпь фиалок. Местами поднимали головки крокусы, которые уже отцветали, и ирисы, только начинавшие зацветать. Словно облака, зацепившиеся за землю, стояли в цвету черешневые и миндальные деревья, и каждый порыв ветра вызывал маленькую снежную бурю, срывая лепестки с цветов. Весь сад был усыпан этими крохотными белыми лепестками.

— Как, вы сказали, называются здешние бухты?

— Каланки. Весьма живописно, не так ли? Это известняк. Море и ветер творят с ним чудеса. — Господин де Лёба шел, широко размахивая руками. Виконт старался держаться чуть в стороне от него, что было непросто на узкой дорожке. — Вода в этих бухтах всегда холоднее, чем в море, потому что здесь множество подводных рек.

— Вы всю жизнь живете здесь? Не надоедает? В Париже гораздо веселее. — Сезар поморщился, как человек, вынужденный терпеть невыносимые условия. На самом деле ему нравилось и закатное небо, и лепестковый дождь.

Арман бросил на собеседника веселый взгляд.

— Столица? Да. Это мечта. Но мне не по средствам там жить. А здесь климат гораздо лучше. — Он с любопытством смотрел на виконта. — Говорят, вы воевали?

— Откуда вам это известно?

— Мишель сказал. Я бы никогда не смог. — Он передернул плечами. — Война — это слишком страшно. Предпочитаю мирную жизнь, партию в карты по вечерам да стаканчик хорошего вина. А вы вот решились.

Следовало быть очень осторожным дальше: неизвестно, что именно знает Мишель де Греар о военных похождениях Сезара и что он поведал своему недотепистому другу. Виконт произнес небрежным тоном:

— Война — способ упрочить положение в обществе и доказать собственную лояльность нашему императору, именно потому я и отправился туда. Это был земной ад, и я не желаю в него возвращаться. Я старался держаться подальше от смертоубийства. Но мундиры у нас красивые.

Арман захохотал; он вообще, заметил Сезар, улыбался часто и легко, что говорило о нем как о человеке, который любит жизнь и радуется всему, что его окружает.

— Мундиры! Нынче на марсельских улицах их полно. Солдаты пьют за победу, а потом палят по окнам; полиция уже устала сажать бузотеров на ночь в кутузку, чтобы протрезвели. Но жители не жалуются, нет; лучше уж пьяные, но наши, чем трезвые да чужие. Не готов слышать на улицах Марселя русскую речь.

— Вряд ли бы до этого дошло. Император Николай желал немного иного.

— А я верю в наглость русских. Они весь мир подмяли бы под себя, если б до того дело дошло. Говорят, русские грязны, грубы и все время пьют водку. Это так?

— Не больше, чем французы или англичане, — хмыкнул Сезар. — Впрочем, война закончилась. Не желаю о ней вспоминать. Я приехал в Париж с легким сердцем, осознавая, что все завершилось, и уже был приглашен на прием к императору, когда объявилась моя родственница! Не могу сказать, что меня это обрадовало. Однако столь тяжело завоеванную репутацию следует поддерживать. Если завещание действительно составлено так, как говорят, я найму Греарам хорошего юриста. Он поможет опротестовать документ.

Сезар повторил Арману то, что говорил и остальным: пусть эта версия будет основной. И кто скажет, что она не правдива?

Собеседники добрались до места, где дорожка делала крутой поворот, уводя в дальнюю часть сада. Здесь открывался превосходный вид на узкую бухту, сейчас лежащую в глубокой тени, отчего вода в ней казалась почти черной и вместе с тем оставалась прозрачной, так что можно было разглядеть на дне крупные камни. Арман кивнул на скамью, стоящую под раскидистой сосной, крепко вцепившейся узловатыми корнями в камень.

— Присядем, Моро? Это одно из лучших мест в саду. Очень люблю его.

Они уселись на скамейку и некоторое время молчали, предаваясь созерцанию вечернего пейзажа. Затем де Лёба осторожно произнес:

— Я понимаю ваше недовольство и разделяю его. Не смыслю, отчего Гийом де Греар вмешал в это дело вас.

— Я думал, может, вы что-то знаете. Мои родственники только лепечут нечто невразумительное.

— Это на них похоже. Мишель — сильный человек, я восхищаюсь им, но в некоторых вопросах он безобразно наивен. Мадемуазель Сабрина… Она девушка, и этим все сказано. А старик Гийом был своеобразным типом, что да, то да. Но о вас они почти не упоминали. Только однажды я слышал, как отец Мишеля разговаривал о вас с кем-то — со своим нотариусом, мне показалось.

— И о чем же они говорили?

— Я не любитель подслушивать и потому знаю немного. — Арман сцепил на объемистом животе пухлые пальцы. — Припоминаю, старик заявил, что вы могли бы и снизойти до родственников, прислать им приглашение навестить вас в Париже или учинить что-то в этом роде. Дескать, мадемуазель Сабрина — молодая девушка, которая могла бы сделать прекрасную партию, введи вы ее в высшее общество. Тот человек — не уверен, что это был Шампель, но я не слишком хорошо его знаю, — отвечал, что вы и сами достаточно богаты. Сказочно богаты, сказал он. Это все, что я слышал.

— Сказочно богат, — буркнул виконт, — может быть. Смотря какие сказки мы имеем в виду.

— Я не знаю, — Арман покачал головой. — И не понимаю, отчего старик беспокоился. У мадемуазель Сабрины здесь немало ухажеров, и многие из них весьма состоятельны. Она посещала балы под присмотром мадам Посси, и мне пару раз выпала честь потанцевать с ней.

— С мадам Посси?

Де Лёба снова захохотал.

— Вы шутник! С мадемуазель Сабриной. — Лицо его приняло мечтательное выражение. — Она божественна! Мне уже тридцать, и пора подумывать о женитьбе, но мадемуазель де Греар не пара мне, конечно. Я, видите ли, совсем небогат, совсем… Может, женюсь на дочке купца. Здесь их много — и купцов, и их дочек, которые появляются в свете, так как гордые отцы могут купить им платья и драгоценности. Да… Впрочем, вам это неинтересно, конечно. Вы живете совсем другою жизнью.

— Это верно. Так что же, старик де Греар, может, не любил своих детей? Дочь ему чем-то не угодила?

— Кто вам сказал такое?! Он их обожал. Чудесная семья, дружная! Души друг в друге не чаяли.

— Тогда его поступок тем более необъясним.

— Думаю, старик хотел Сабрине добра.

— Это правда, что он почти ничего не понимал в последние месяцы?

Арман помолчал, затем произнес неохотно:

— Тяжелое было время. Он болел, долго, тяжело. Мадемуазель Сабрина и Мишель от него не отходили. К концу он уже слабо их узнавал. Может, в его воспаленном мозгу все смешалось, и это завещание — бред сумасшедшего.

«Да, — подумал Сезар, — если врач, пользовавший старого де Греара, подтвердит слова Армана, то дело можно считать выигранным».

Скорее всего, так и случилось: старик, почти сошедший с ума перед смертью, решил облагодетельствовать дочь и написал завещание, которое стало для девушки и ее брата источником кошмара. Если старый де Греар был невменяем и не сознавал, что делает, опротестовать документ довольно легко.

В любом случае это выход.

Под чьими-то осторожными шагами заскрипел гравий, и мужчины обернулись.

— Господа, — сказал подошедший слуга, — вас приглашают к ужину.

— Ужин! — оживленно воскликнул Арман, поднимаясь. — Пойдемте, Моро! У Греаров отличная повариха. Какой суп она готовит!

Сезар решил, что господин де Лёба ему, пожалуй, нравится.

Глава 7

Ужин в Мьель-де-Брюйере

Почетного гостя, виконта де Моро, усадили справа от хозяина дома. Мишель был бледен и печален — ни дать ни взять герой сентиментального стихотворения; впрочем, Сезар искренне сочувствовал молодому человеку, попавшему в такой переплет. Сестра его сидела по левую руку, напротив виконта, ела мало и по сторонам почти не смотрела. Ее темно-синее платье было почти черным, никаких драгоценностей Сабрина не надела. Но волосы девушки, мягко сиявшие в свете свечей, казались самым изысканным украшением. Господин де Лёба уселся рядом с Сезаром, чтобы продолжить разговор, хотя присутствие недавно понесших утрату людей приглушило живую беседу между новыми знакомыми.

Как и пророчествовал Арман, за ужином, кроме него, виконта и Греаров, были еще двое гостей. Хотя, судя по виду последних, их не приглашали, просто отказать не смогли. Когда новых гостей представляли Сезару, тот внимательно всматривался в лица, пытаясь понять, играют ли эти двое хоть какую-то роль в происходящем, и если да, то какую.

На первый взгляд они были милы. Дама лет шестидесяти, с могучей грудью, двойным подбородком и снисходительной улыбкой на ярко накрашенных губах, носила имя Мари-Клод де Жоли и являлась очередной представительницей местной аристократии. Родственницей Греарам она не приходилась, дружбу со столь молодыми людьми водила вряд ли, а потому Сезар недоумевал, что сия особа здесь делает, пока проникшийся к нему уважением Арман не шепнул:

— Это одна из претендентов на состояние Мишеля, если тот не сумеет его удержать.

Вторым гостем был священник. На него виконт сразу уставился с подозрением: еще до отъезда в армию он имел неприятную историю как раз с участием святого отца и с тех пор относился ко всей этой братии с недоверием. Но кроткий отец Артюр Кальм вряд ли мог совершить какие-либо противоправные деяния. Это был согбенный старик, передвигавшийся с тростью и — на первый взгляд — стоявший одной ногой в могиле, однако виконт заметил, как резво священник поспешил в столовую, когда гостей позвали туда. Вдруг шарканье и перекошенные плечи — всего лишь ловкий ход, чтобы отвлечь возможного врага? Виконт поморщился, подумав об этом. Какого врага, где?! Когда-то Сезар полагал, что армия, где все прямолинейно, способна излечить его от врожденной подозрительности, однако сначала он выяснил, насколько извилистыми бывают иногда армейские пути, а затем пришел к неизбежному выводу, что подозрительность — неотъемлемое свойство его натуры.

Похоже, священник тоже рассчитывал на щедрый дар Божий: едва усевшись за стол, господин Кальм принялся рассуждать о приютах, о несчастных бедняках, страдающих от голода и холода, и о последнем куске хлеба, который они отдают своим больным детям, прежде чем сами скончаются в ужасных мучениях. Речь святого отца изобиловала цитатами из наиболее страшных мест в Библии с описанием Господних кар, кои цитаты из милосердия к читателю мы здесь приводить не станем. Достаточно того, что господин Кальм был излишне многословен — до тех пор, пока мадам де Жоли не прервала его:

— Ах, бросьте! Был бы жив мой муж, драгоценнейший полковник де Жоли, он бы вам сказал, что заботиться нужно не только о детях, из которых не вырастут хорошие люди, коль уж скоро они попали в приют, но и о тех калеках, что не могут сами о себе побеспокоиться! Бывали ли вы в портовом районе, святой отец? Видели ли тех несчастных, что раньше разгружали корабли, а затем получили травму — покалечили ногу или руку — и хозяева выгнали их? Им тоже нужно кормить семьи, а как? Они слоняются по улицам, смердя, с язвами на руках и ногах, и нигде не находят работы!

Ведя столь мало способствующий аппетиту разговор, мадам и священник продолжали уплетать рябчика, приготовленного в вине, и никаких затруднений по сему поводу не испытывали.

— Насколько мне известно, сломанная нога или рука не вызывает язв на теле, мадам, — сказал виконт любезно и громко, — только нагноение, если уж вы желаете беседовать об этом за ужином.

Собеседники обернулись к нему в таком удивлении, что впору было рассмеяться.

— Сударь! — ответила ему мадам де Жоли с большим достоинством. — Вы бывали в Марселе раньше?

— Раз или два суда, на которых я возвращался во Францию из путешествий, приходили в этот порт.

— Тогда как вы можете судить о том, что творится здесь, не зная подробностей? Сколько бедных, несчастных людей тут живет!

— Тогда, мадам, — произнес виконт, поигрывая пальцами на ножке бокала, — почему вы не снимете свои превосходные изумруды и не отдадите их беднякам? Несколько семей могли бы год есть до отвала. Не рябчиков, конечно.

Вдова полковника невольно прикоснулась широкой ладонью к прекрасному изумрудному ожерелью.

— Это подарок моего покойного мужа! Как я могу расстаться с ним? Вы сами не знаете, о чем говорите!

— Расстаньтесь с каретой, — посоветовал Сезар (в кои-то веки игра в нахального, не признающего никаких правил столичного франта начала его забавлять). — Ходите пешком. Это полезно для здоровья, а климат, как я вижу, здесь отличный.

Мадам едва не задохнулась от возмущения. Сабрина, наконец оторвавшая взгляд от своей тарелки, смотрела на виконта во все глаза.

— Сударь! Как вы смеете… — вновь заговорила вдова.

— Мадам де Жоли, — негромко заметил Мишель де Греар, — виконт де Моро — высокопоставленный гость. Возможно, вы…

— Да будь он хоть самим императором! — Мадам не на шутку разбушевалась. Ее подбородки тряслись, словно выброшенная на берег медуза. — Он не имеет никакого права судить о наших делах!

— Но буду иметь таковое, если сочетаюсь браком с мадемуазель де Греар.

Священник едва не подавился рябчиком и враждебно уставился на Сезара из-под седых клочковатых бровей.

— Поэтому, — закончил виконт в наступившей тишине, — возможно, мне кто-нибудь объяснит, что происходит? Не стану утруждать вас, мадемуазель. — Он послал Сабрине воздушный поцелуй. — Возможно, вы, Греар?

Мишель переглянулся с Арманом.

— Мадам де Жоли является распорядительницей союза состоятельных марсельских женщин, который помогает семьям бедняков, — неохотно объяснил Греар. — Отец упомянул союз в завещании, и в случае, если известные вам условия не будут выполнены, часть наследства отойдет ему. Отец Кальм заведует приютами, его имя также упомянуто.

— И нам повезло, что сегодня господин Бланшар не приехал, — вполголоса заметил Арман.

— А кто он такой, позвольте спросить?

— Еще один претендент. Создал текстильное предприятие, на котором работают отверженные — знаете, бывшие каторжники, женщины… гм… определенного сорта, вставшие на путь истинный…

— Я мог бы догадаться.

Виконт откинулся на спинку кресла и обвел присутствующих ленивым взглядом, словно кот, выбирающий, какая мышь сегодня станет его ужином.

— Очень уважаю страсть покойного господина де Греара к благотворительности. Поистине достойное дело; я и сам иногда бросаю нищим пару медяков. Но обделить собственных детей? Либо у господина де Греара имелись на то причины, либо его разум помутился. Если дело в причинах, осталось их выяснить, если в разуме — завещание будет опротестовано. В любом случае я не понимаю, чего вы ищете здесь, мадам де Жоли, отец Кальм? Ведь эта семья в трауре. Пускай мои родственники почти не носят его, что было бы неразумно в здешнем жарком климате; но сие не означает, что следует надоедать им своим присутствием. У нас в Париже, — тут он лениво зевнул, прикрыв рот салфеткой, — после этого больше не приглашают в приличные дома.

Арман, не сдержавшись, фыркнул, на губах Мишеля появилась слабая улыбка, а щеки Сабрины порозовели. Но ни один из них не сказал ни слова поперек. М-да, умение ставить людей на место либо дано, либо нет.

— Вы! — Отец Кальм указал на Сезара трясущимся пальцем. — Ваши слова — это богохульство!

— Докажите мне это, святой отец, — попросил виконт. — Видите ли, мадемуазель де Греар может стать моей невестой со дня на день. Не утверждаю, что это будет так, но кто знает? Я приехал к своим родственникам, которые, вероятно, станут мне еще ближе. Я хотел поговорить с ними и оценить то, что мне могут предложить. Видите ли, — тут он заговорил жестче, — я занимаю определенное положение в обществе и привык, когда вокруг находятся люди, которые умеют себя вести. Вы не умеете, я утверждаю это с полным правом. И либо сейчас извинитесь перед моими родственниками за свою неподобающую беседу в их присутствии и впредь не станете заводить подобные разговоры за этим столом, либо я сделаю так, что вы сильно пожалеете о встрече со мной.