Жаклин Санд

Принцесса Конде

Пролог

Платье было очень тяжелым. Казалось, что к телу привязаны камни и тянут к земле.

— Пожалуйста, не горбитесь, дочь моя. Стойте прямо.

Мать обошла ее, оглядела со всех сторон.

— Сейчас вы выглядите так, как подобает принцессе.

— Неужели в другие дни я выгляжу иначе? — бледно улыбнулась Анна-Женевьева.

— Вынуждена признать, что да. Что ж, дочь моя. Мне кажется, вы готовы к браку.

— Да, я готова.

Она вскинула голову, чтобы показать: она ничуть не сомневается. Никаких сомнений для принцесс крови. Никаких шагов назад. Вперед, только вперед, так велит долг.

— В таком случае нам пора. Сейчас мы спустимся вниз и поедем в церковь.

— Да, матушка.

Служанка почтительно склонилась, приподняла шлейф роскошного платья, расшитого жемчугом так густо, что лиф его напоминал панцирь, который много лет назад носили рыцари. Правда, рыцарские панцири не были белоснежными.

Когда девушка, а вслед за ней и служанка, несущая шлейф, вышли, Шарлотта-Маргарита, мать юной невесты, задержалась на мгновение перед зеркалом. Она смотрела на свое отражение, скривившее губы. А затем еле слышно прошептала:

— Бедняжка.

1

Зима

Декабрь 1642 года, Мадрид

Погода на дворе была премерзкая. Казалось, что стены нисколько не защищают от ветра и стужи. Сквозняк гулял по залу для приема гостей, забирался под своды маленькой домашней церкви, носил мелкие соринки по анфиладе комнат первого, нежилого, этажа. Тепло сохранялось только там, где слуги заботливо расставили жаровни и как следует растопили камины.

Маленького хозяина большого дома в центре Мадрида звали французским именем — Антуан-Филипп д’Анжест. Когда-то он занимал должность епископа Компьенского, а ныне исполнял обязанности папского нунция в Испании. Исполнял поневоле. Каменные дома и мостовые Мадрида удручающе действовали на человека, который привык любоваться могучими кронами буков, грабов и вековых дубов Компьенского леса. Но путь во Францию был закрыт. Виной тому была немилость всемогущего кардинала Ришелье. Первый министр короля Франции заподозрил епископа Компьенского в сговоре с испанцами и шпионаже в пользу ордена иезуитов. Одно упоминание о братстве, созданном Игнатием Лойолой, могло привести «красного герцога» в бешенство. А епископ и вправду несколько раз оказывал помощь агентам ордена. Стены аббатств укрывали врагов кардинала, а путаная сеть лесных тропинок помогала им уйти незамеченными в сторону Пикардии, подальше от Парижа.

Епископ Компьенский обожал Францию и ненавидел Ришелье. Собственно, именно поэтому он и пособничал иезуитам, тем более что почти все они были французами.

Уезжая в почетную ссылку — в Ватикан — якобы для передачи каких-то бумаг Папе Римскому, господин д’Анжест встретился с Ришелье. Встреча была очень короткой. Долгого разговора, впрочем, и не требовалось: все было выяснено заранее раз и навсегда.

Один сказал: «Пока я жив, вы во Францию не вернетесь». Другой ответил многозначительно: «Я и не вернусь… пока вы живы!» Одному еще не было сорока, и у него в руках была власть. Другой перешагнул порог шестидесятилетия и отправлялся в изгнание нищим и бесправным.

С тех пор минуло немало лет. Один по-прежнему был фактическим властителем самого мощного королевства Европы. Другой встретил в Риме радушный прием и понимание, а затем был направлен в Испанию.

Нунцию в октябре исполнилось семьдесят пять, он страдал от болей в груди и приступов подагры, но не терял ясности ума. По вечерам, когда можно было отдыхать от дел, прелат часто в одиночестве направлялся в церковь, посвященную святой Лусии, и молился там. О чем он просил Всевышнего, Пресвятую Деву и всех своих небесных покровителей? Никто не знал, однако молитвы эти порой занимали несколько часов.

Но сегодня папский нунций вышел из церкви уже через час. Должно быть, непогода, бушевавшая на улице, выстудила церковь, и пожилому человеку оказалось не под силу долго стоять коленопреклоненным, пусть и на специальной подушке, сквозь которую все равно чувствовался ледяной холод каменного пола. Прелат шел тяжело, опираясь на палку. По пути он распорядился принести в столовую свечи и подать ужин.

Вечернюю молитву Антуан-Филипп всегда совершал один. Зато к ужину неизменно приглашал двух французов, которые занимали должности при папском представительстве в Испании. Себастьен де Шаплевиль был главным переводчиком. Андре-Франсуа де Линь — личным секретарем господина д’Анжеста. Эти два молодых лица изрядно скрашивали своим присутствием трапезы прелата. Оба были умны, прекрасно образованы, обладали изящными манерами, и — самое главное! — с ними можно было разговаривать на родном языке. Особенно приятно было слушать Себастьена, который вырос в Пикардии и так и не избавился от певучего акцента, свойственного уроженцам этой провинции.

Оба появились через несколько минут, благо, идти было недалеко: нужно было всего лишь спуститься этажом ниже.

— Nunquam et nusquam sine libro [ Никогда и нигде без книги (лат.).], — слегка улыбнувшись, прелат кивнул в сторону Себастьена, который и вправду нес в руках какую-то книгу. — Мой друг, вы способны читать где бы то ни было. Не боитесь испортить глаза?

— Я соблюдаю меру, ваше преосвященство, — господин де Шаплевиль улыбнулся в ответ. — Спросите у Андре, он подтвердит.

— Мнение Андре по этому поводу мне отлично известно. — Антуан-Филипп жестом показал прислуживавшему лакею, что можно разливать по бокалам вино. — Он и сам не далее как позавчера попался на том, что читал всю ночь.

Андре де Линь лишь покорно опустил голову, признавая правдивость этих слов.

— Я не читал, ваше преосвященство. Я разбирал почту, пришедшую из Германии.

Мужчины после краткой молитвы приступили к трапезе.

— Отменно мерзкая погода! — нунций покосился в сторону окна, закрытого ставнями. — Как ваше плечо, Себастьен?

Господин де Шаплевиль несколько лет назад был тяжело ранен во время очередной военной кампании, и с тех пор любая перемена погоды отзывалась жестокой болью старых ран.

— Полагаю, что так же, как и ваши ноги, ваше преосвященство. Но придется терпеть еще как минимум три дня. Потом наступит холодная ясная погода, и боль должна успокоиться.

— Даст Бог, успокоится и раньше…

Все опять замолчали, прислушиваясь к завываниям неистово бушевавшего ветра. Разговор о мадридском климате никому не доставлял удовольствия. А потому после паузы прелат завел речь о том, что было близко всем троим: со дня на день должен был прибыть груз из Рима — книги, выписанные еще весной для пополнения библиотечных фондов.

В разгар беседы в дверь постучали.

— Ваше преосвященство, дипломатическая почта. Срочный курьер из Парижа, — доложил вошедший слуга.

Собеседники тревожно переглянулись. Почта из Парижа на этой неделе уже была, и следующую стоило ждать лишь через три дня. Неудивительно, что все, не сговариваясь, перекрестились.

— Проведите его в мой кабинет! — велел папский нунций, вставая из-за стола. — Господа, ждите меня здесь и продолжайте ужинать. Обещаю, что вернусь как можно скорее.

Торопливыми шагами прелат удалился.

Два француза остались одни. Несмотря на просьбу продолжать ужинать, оба ни до чего не дотронулись. Себастьен неловко поводил больным плечом, стараясь унять бившую его дрожь.

— Вдруг король разрешил ему вернуться? — шепотом предположил он. — Вдруг и нам можно будет его сопровождать?

— Это невозможно! — Андре вздохнул, вытер руки салфеткой и принялся чистить серебряным ножичком одно из яблок, лежавших в вазе. — Даже если король и разрешит, то нужно еще согласие Ришелье, а Ришелье…

— Господа! — Папский нунций даже не вошел — вбежал в комнату. — Господа, Ришелье умер! Умер пять дней назад! Я могу испросить отпуск на два месяца и как частное лицо приехать во Францию! Мы можем вернуться, господа!

Андре перекрестился и отвернулся, чтобы никто не видел выражения его лица. Себастьен, подняв лицо к потолку, беззвучно молился, и на глазах его блестели слезы счастья. Ришелье умер! Во Францию, домой! Можно вернуться домой!

Наутро новость знали все.

Испанский двор лицемерно вздыхал и говорил французскому монарху и его супруге слова соболезнования, но на самом деле в политических и дипломатических кругах царила радость.

Спустя три недели после известия о смерти Ришелье господа де Шаплевиль и де Линь получили разрешение покинуть Испанию и вернуться во Францию. Но грустным было это возвращение.

Их задачей было сопроводить к месту последнего земного приюта гроб с забальзамированными останками папского нунция. Старика д’Анжеста убила радость. Он умер прямо во время мессы, посвященной избавлению Франции от тирании ненавистного кардинала Ришелье, пережив своего врага на полмесяца. Оформление необходимых разрешений и соблюдение формальностей, неизбежных в таком случае, заняло некоторое время.

Поскольку сообщение с Римом было прямым и регулярным, то до Мадрида быстро дошла фраза Папы Урбана Восьмого, сказанная им после смерти Ришелье: «Если существует Бог, Ришелье заплатит за все! Если Бога нет, ему повезло!» Испания ликовала.

Накануне отъезда оба француза, вызвавшихся сопровождать останки епископа Компьенского, были приглашены для приватной беседы не к кому-нибудь, а к самому генералу ордена иезуитов. Беседа с Муцио Вителлески заняла немного времени, но дала много пищи для размышления.

После выполнения скорбного задания оба молодых человека формально могли быть свободны. Себастьену было рекомендовано поступить на службу в полк, которым командовал молодой герцог Энгиенский. Андре должен был поселиться в Париже и получил рекомендательные письма к парижскому архиепископу.

Оставшиеся до отъезда дни приятели посвятили тому, что ежедневно наносили по двадцать-тридцать визитов. Они собирали письма, которые нужно было доставить во Францию. Большинство писем предстояло отдать адресатам прямо по пути, благо путь пролегал через все южные и центральные провинции.

Мадрид провожал путников ясной морозной погодой. Через пять дней после начала путешествия две кареты пересекли границу Франции.

— А старик оказался прав! — сказал Себастьен, провожая взглядом первый приграничный городишко. — Он возвращается домой, когда здесь уже нет Ришелье.

— Главное, что возвращаемся мы! — Андре, обычно столь сдержанный, сейчас позволил себе улыбаться открыто. — Ты не рад?

— Рад. Но вот погода…

В самом деле, погода испортилась. Родина встречала изгнанников дождем со снегом пополам и резким ветром. Небо во Франции было неспокойным…

Предпоследним декабрьским вечером в незаметном за старыми деревьями особнячке на улице Добрых Детей играли в шахматы двое соратников и сотрудников покойного кардинала де Ришелье. Хозяин дома, бывший государственный секретарь Шавиньи, и его гость Шарпантье, бывший секретарь кардинала, сидели в креслах у камина, пили подогретое вино и вели неторопливую беседу. На колени Шавиньи вскочила черно-белая кошка и потерлась о руку.

— Боже мой! — воскликнул Шарпантье. — Ведь это же Газетт, одна из любимиц кардинала!

— Да, дорогой друг, это она и есть. Госпожа д’Эгильон по моей просьбе любезно передала мне ее на мое попечение.

Шарпантье, симпатичный и расторопный молодой человек, обычно производил обманчивое впечатление на людей. Немногие знали, что за этой простодушной и даже несколько наивной внешностью скрывается острый и проницательный ум.

— Так-то, юноша. — Шавиньи именовал «юношами» всех, кто был моложе его. — Еще недавно мне казалось, что кардинал продолжает править и из могилы. Но вскоре все резко изменилось. Король очень болен и долго не протянет. Наследник престола — ребенок. Мы снова на пороге смут и потрясений.

— Шах. Но мне кажется, что вы торопитесь с выводами. Вспомните, Шавиньи, ведь господин кардинал крайне редко ошибался в людях. А ведь он рекомендовал королю именно Мазарини в качестве своего преемника.

Губы Шавиньи искривились в язвительной улыбке.

— Непогрешим, как известно, лишь его святейшество, и то я в этом сомневаюсь. И мне известны по крайней мере два случая, когда кардинал ошибался в людях. Один раз — в начале своей карьеры, недооценив Людовика XIII. Второй раз — недооценив Сен-Мара. И, кажется, третий раз он ошибся в отношении Мазарини.

Шавиньи наполнил бокалы вином из графина.

— Еще шах. Но почему вы так пессимистично настроены?

— Вовсе не из-за моей отставки. Я не так мстителен, как вы полагаете. Просто оцениваю нынешнее положение дел. Посмотрите, наша неугомонная и буйная аристократия, которую кардинал держал за горло, снова поднимает голову. Разве сможет Мазарини держать дворян в подчинении? Сомневаюсь.

— Вам мат, — Шарпантье отхлебнул вина и улыбнулся. — Кстати, насчет нашей аристократии. Могу поведать вам несколько интересных фактов. Конде намерен оспаривать завещание кардинала.

— Откуда у вас такие сведения?

Шарпантье сделал неопределенный жест.

— Мэтр Пино, стряпчий, который ведет дела дома Конде, — мой крестный отец.

— Странно. С чего бы это принц занялся сутяжничеством?

— Ну, знаете ли, я бы на его месте поступил так же. Мало того что кардинал подсунул ему свою ненормальную племянницу, так еще и не включил его в завещание!

— Значит, у герцога есть нужда в деньгах. Иначе он не стал бы мараться.

— Вот и я о том же. Как вы думаете, для чего это ему понадобились деньги?

Шарпантье поднялся.

— Благодарю вас, мой друг, за прекрасный вечер, но, к сожалению, мне пора идти.

— Не дать ли вам провожатых с факелами? На улицах неспокойно.

— Не стоит. Мой слуга вооружен. — Шарпантье нагнулся и погладил кошку, трущуюся о его ноги. — До встречи, Газетт!

Оставшись один, Шавиньи переоделся в шелковый халат, отпустил слугу и подошел к старому секретеру. Открыв верхний ящик маленьким ключиком, висевшим у него на цепочке на шее, Шавиньи извлек на свет божий огромную стопку бумаг. Это была лишь небольшая часть его архива. Сняв нагар со свечей, он медленно перебирал их.

Отчеты и еще раз отчеты… В качестве государственного секретаря по иностранным делам Шавиньи подготовил их бесчисленное множество. Черновики писем послам, своим и иностранным… Письма кардинала. Шавиньи развернул одно из них, датированное 1636 годом, и прочел:

«Остерегайтесь, Леон, когда Вы разговариваете с мсье де Генеллем. Самое лучшее, если Вы вообще не будете обсуждать с ним что бы то ни было. Из последних его писем, перехваченных во Фландрии, следует, что ожидаются события, которые сделают испанцев полными хозяевами положения на поле битвы; в письмах Генелля высмеивается военная мощь Франции. В самом деле, мсье де Генелль не заслуживает снисхождения».

«Мсье де Генеллем» кардинал называл королеву — для конспирации. Еще листы, исписанные четким почерком его высокопреосвященства, указания и деловые инструкции… Пачка листов, перехваченная лентой, с надписью «Мирам»… Письма короля к Ришелье. Что характерно, его величество изволили писать собственноручно! Неровные прыгающие буквы:

«Я знаю все причины, по которым Вы хотите уйти на покой. Я желаю Вам быть здоровым даже больше, чем Вы сами того хотите. Благодаря Господу все идет хорошо с тех пор, как Вы здесь, я питаю к Вам полное доверие, и у меня никогда не было никого, кто служил бы мне так, как это делаете Вы. Не обращайте никакого внимания на то, что о Вас говорят. Я разоблачу любую клевету, возведенную на Вас, и заставлю любого считаться с Вами. Кто бы ни выступил против Вас, Вы можете рассчитывать на меня. Я не изменю своего мнения».

Газетт запрыгнула на стол и улеглась на документах, вылизывая лапу. Шавиньи глубоко вздохнул. После смерти кардинала он попросил госпожу д’Эгильон отдать ему Газетт, потому что знал, как кардинал был привязан к своим кошкам. Кошек он любил гораздо больше, чем людей. Кардинал был для него не только шефом, но и покровителем, воспитателем, учителем, образцом государственного деятеля и, наконец, другом, утрата которого была тяжким горем.

Наконец Шавиньи нашел письмо, которое искал.

«28 ноября 1642 года от Рождества Христова.

Дорогой Леон!

Этой ночью мне стало хуже, настолько, что боюсь не доживу до утра. Временами я теряю сознание. Возможно, что я больше не увижу Вас, а потому хочу проститься. Моя милая племянница пишет это письмо под мою диктовку. Вы знаете, Леон, мое уважение и доверие к Вам. Надеюсь, Вы будете вспоминать меня в своих молитвах. Прошу вас, помните о поручении, которое я Вам дал. Храните этот документ как зеницу ока. Ни одна живая душа не должна знать, что он находится у Вас. Известное Вам лицо будет готово отдать за него полжизни. Не допустите, чтобы документ попал в его руки. От этого зависит судьба Франции. Я полагаюсь на Вас, Леон. Прощайте, мой друг.

Искренне ваш Ришелье».

Шавиньи аккуратно сложил последнее письмо Ришелье. «Будьте спокойны, ваше высокопреосвященство. Я выполню вашу волю».

Он столько лет служил великому кардиналу, что теперь, получив отставку сразу после его смерти, чувствовал себя едва ли не свободнее других. Как будто смерть Ришелье освободила Шавиньи от некоей почтительности по отношению к врагам, но оставила навсегда крепкой привязанность к другу.

Шавиньи провел спокойную ночь и спал крепким сном, как спит человек, полагающий, что его совесть чиста. Проснувшись, он приказал подать завтрак и кликнул Газетт, но кошки почему-то нигде не было видно.

2

Андре в Париже

Январь 1643 года. Париж

Андре-Франсуа де Линь не был в Париже ровно десять лет и совсем не ожидал, что возвращение будет таким, каким оно оказалось в действительности. Мерзкая погода, одиночество и всего десять экю в кармане. Накануне у Себастьена вытянули кошелек и он остался совсем без средств. Приятели по-братски разделили содержимое кошелька шевалье де Линя, и Себастьен направился туда, куда и хотел, — к герцогу Энгиенскому просить о зачислении на службу. У шевалье де Шаплевиля не осталось в Париже ни одного знакомого, тогда как Андре надеялся на чью-нибудь помощь. Он в отличие от приятеля вел в свое время светскую жизнь и был знаком с огромным количеством людей, которые не отказались бы одолжить старому другу некоторую сумму на первое время. А там…

Впрочем, Андре прекрасно понимал, что радужных надежд питать не стоит. Письма, которыми его снабдили в Испании, могли в нынешней непростой ситуации даже помешать. Еще неизвестно, как отнесутся в Париже к рекомендациям, данным в Испании. Да и вряд ли в ближайшие месяцы возникнет хотя бы какая-то вакансия в одном из парижских монастырей. А ему непременно нужно остаться именно в Париже. На худой конец — на расстоянии двух-трех лье от столицы.

Столица требовала немалых денег, а у Андре их не было вовсе. Жалованье, которое получал секретарь папского нунция, позволяло вести скромный оседлый образ жизни, но не путешествовать, тем более на такие дальние расстояния. Именно поэтому шевалье де Линь отправился в самый дешевый квартал столицы. Здешние жители еле-еле сводили концы с концами, но знали все городские сплетни. Андре снял комнату в одной из захудалых гостиниц.

Однако оставаться в этой гостинице дольше, чем на пару дней, он не собирался. Обладатели воротничков из тончайшего голландского кружева с серебряной нитью и шляп, на которых плюмаж закреплен изящнейшим серебряным зажимом, должны жить так, как положено им по праву рождения. И переодевшись и немного передохнув, Андре отправился совершать визиты.

Маркиза Виолетта-Сюзанна де Лавернь только что вернулась из монастыря, где почти две недели предавалась благочестивым размышлениям. Очередной припадок благочестия у придворной дамы Анны Австрийской был связан с совершенно банальной причиной: красотка Сюзи в пух и прах разругалась с очередным любовником. Мысль о том, что первой на разрыв пошла не она, а мужчина, оказалась слишком тяжела для записной кокетки. А потому Сюзанна молилась целыми днями, не ездила в салон Катрин де Рамбуйе и принимала только пару-тройку приятельниц. Мужчины и вовсе не допускались в священную обитель — гостиную маркизы.