Долина кукол

Энн

Сентябрь, 1945 год

Когда она приехала в Нью-Йорк, температура там подскочила до тридцати трех градусов. Город буквально дымился, он напоминал рассерженного железобетонного зверя, застигнутого врасплох страшной, не по сезону, жарой. Но на нее не подействовали ни жара, ни замусоренный перекресток под названием Таймс-сквер. Энн всегда считала Нью-Йорк самым замечательным городом мира, и увиденное не испугало ее.

Девушка в бюро по найму улыбнулась и сказала:

— Ну, твое-то дело верное, даже если у тебя вообще нет опыта секретарской работы. Все хорошие секретарши сейчас поразбрелись в конторы, связанные c обороной, там их работа прекрасно оплачивается. Но честно говоря, лапочка, c такой мордашкой, как у тебя, я бы направилась прямиком к Джону Пауэрсу или Коноверу!

— А кто они такие? — спросила Энн.

— Им принадлежат самые престижные бюро манекенщиц в этом городе. Это то, чем бы я хотела заниматься, да рост у меня слишком маленький, и вдобавок я недостаточно тощая. Но ты именно то, что им требуется.

— Мне кажется, лучше пойти на какую-нибудь секретарскую работу.

— Ладненько, но я считаю, что ты ненормальная. — Она сунула Энн несколько листков бумаги. — Вот это все места перспективные, но сначала сходи к Генри Беллами, есть тут один крупный юрист-администратор в области театра и шоу-бизнеса, а его секретарша только что выскочила замуж за Джона Уолша. — И, видя, что на Энн это не произвело должного впечатления, прибавила: — Только не говори, пожалуйста, что ты впервые слышишь его имя! Он получил трех «Оскаров», и сейчас я только что прочитала в газете: он собирается уговорить Грету Гарбо отказаться от многолетнего затворничества и будет снимать ее в своем новом фильме.

Улыбка Энн убедила ее, что та теперь всегда будет помнить имя Джона Уолша, и она продолжала болтать:

— Теперь, надеюсь, ты представляешь себе, c какими людьми тебе придется встречаться и в каких кругах вращаться. Фирма «Беллами и Беллоуз» — классная контора, а их клиенты — всякие знаменитости. Между прочим, Мирна, ну та девица, что вышла замуж за Уолша, во всем, что касается внешности, тебе и в подметки не годится. Так что ты, я уверена, моментально выудишь золотую рыбку!

— Золотую что?

— Ну, дружка, а может, даже и муженька.

Она взглянула на заполненное Энн заявление о найме на работу.

— Послушай, откуда это ты свалилась? Надеюсь, твой городишко находится здесь, в Америке?

— Он называется Лоренсвиль, — улыбнулась Энн, — и расположен у самого Мыса [Имеется в виду мыс Кейп-Код.], от Бостона час езды на электричке. И если бы я искала мужа, я могла бы никуда не уезжать. В Лоренсвиле все выходят замуж, едва закончив школу, а я хочу сначала немного поработать.

— И ты оттуда уехала? Да здесь все ищут себе мужей, и я совсем не исключение. Может, отправишь меня c рекомендательным письмом в этот твой Лоренсвиль? Я не против.

— Вы что, хотите сказать, что вышли бы замуж за первого встречного? — удивилась Энн.

— Ну не совсем за первого. Только за того, кто подарил бы мне хорошенькую бобровую шубку, нанял бы приходящую горничную и позволил бы каждый день дрыхнуть до полудня. Парни же, c которыми я здесь общаюсь, хотят, чтобы я не бросала работу, все время готовила им разные вкусности и выглядела бы при этом как Кэрол Лэндис в неглиже.

Когда Энн расхохоталась, она сказала:

— Ну ладно, увидишь сама, как только свяжешься c одним из здешних Ромео. Могу поспорить, что первым же скорым поездом помчишься обратно в свой Лоренсвиль, но не забудь, пожалуйста, по пути на вокзал заскочить ко мне и забрать меня c собой.

Нет, никогда она не вернется обратно в Лоренсвиль! Она не просто из него уехала, она из него сбежала. Сбежала, спасаясь от брака c каким-нибудь добропорядочным лоренсвильским парнем, спасаясь от той размеренной и монотонной жизни, которой жил этот городок. Жизни, которую прожила ее мать, а до нее — ее бабушка. В таком же отлаженном, как механизм, доме, где в Новой Англии протекала из поколения в поколение жизнь каждой почтенной семьи. Обитатели таких домов задыхались от кипевших в них, но невостребованных чувств, выхода которым не давала скрипучая стальная броня «светского воспитания».

Ей припомнились слова матери: «Настоящая леди, Энн, никогда так громко не смеется. Настоящая леди, Энн, никогда не плачет в присутствии посторонних». — «Но, мама, я же плачу у нас на кухне, где никого, кроме тебя, больше нет». — «Но настоящая леди плачет, только когда остается одна, а ведь ты уже не ребенок, Энн, тебе уже исполнилось двенадцать лет, и ты забыла, что c нами на кухне находится твоя тетя Эми. Отправляйся плакать к себе в комнату».

Именно Лоренсвиль заставил ее поступить в колледж Рэдклифф. О да, там многие девушки и смеялись, и плакали, и сплетничали, и вообще переживали все радости и горести настоящей жизни, но они не допускали ее в свой мир. Как будто у нее на лбу было выжжено: «Руками не трогать. Образец новоанглийской надменности и чопорности». Она все больше и больше погружалась в чтение, но и в книгах было одно и то же: получалось так, что все писатели, чьи книги ей попадались, уезжали навсегда из тех городов, где они родились. Так, Хемингуэй жил то в Европе, то на Кубе, то в Бимини. Бедный, вечно озабоченный, талантливый Фитцджеральд также почти всю жизнь провел за границей. Даже рыжеволосый и неуклюжий Синклер Льюис только в Европе нашел романтику и приключения.

Энн чувствовала, что должна обязательно уехать из Лоренсвиля. Другого пути у нее не было. Она приняла решение, еще когда училась на последнем курсе, и во время пасхальных каникул сообщила об этом матери.

— Мама… и вы, тетушка Эми, я после окончания колледжа еду в Нью-Йорк.

— Но в этом ужасном городе как следует не отдохнешь.

— Я собираюсь там поселиться.

— Ты обсудила этот вопрос c Уилли Гендерсоном?

— Нет, а c какой стати?

— Но ведь вы встречаетесь c тех пор, как вам обоим исполнилось по шестнадцать, и все, естественно, предполагали…

— Дело именно в этом. У нас в Лоренсвиле все само собой «естественно предполагается»…

— Ты повышаешь голос, Энн, — невозмутимо заметила ее мать. — Уилли Гендерсон — прекрасный молодой человек. С его родителями я училась в одной школе.

— Но, мама, я его не люблю.

— Мужчину любить невозможно, — вставила тетушка Эми.

— А разве ты, мама, не любила папочку? — Энн уже не спрашивала, она почти обвиняла мать.

— Конечно же, я его любила. — В голосе матери звучало негодование. — Но тетя Эми хочет сказать, что мужчины — они… в общем, они не такие, как женщины, они — другие. Они думают и поступают иначе. Возьмем, к примеру, твоего отца. Понять его было весьма сложно. Человек он был непредсказуемый да к тому же любил выпить. Если бы он женился на ком-нибудь другом, боюсь, он бы плохо кончил.

— Но я никогда не видела, чтобы папа пил, — попыталась защитить отца Энн.

— Разумеется. В то время был сухой закон, и в доме я не держала ни капли спиртного. Я отучила его от этой привычки раньше, чем она им окончательно завладела. Но поначалу c ним трудно было справиться — он был такой необузданный, хотя это легко понять, его бабка была француженкой.

— Эти латиняне всегда немного шальные, — подтвердила тетушка Эми.

— Ничего подобного в отце не было, — возмутилась Энн, вдруг пожалев, что мало знала о нем. Все, казалось, случилось так давно. Тогда ей было всего двенадцать лет. Он сидел именно здесь, в этой кухне, когда его неожиданно качнуло вперед, потом тело его бесшумно сползло на пол и он тихо умер, раньше чем успел приехать врач.

— Ты права, Энн. В твоем отце не было ничего плохого, он просто был мужчиной, правда человек он был хороший. И помни, Энн, что его мать была из рода Банистеров. Элли Банистер училась в одной школе еще c твоей бабушкой.

— Но, мама, неужели ты по-настоящему никогда не любила папу? Я хочу сказать, что, если мужчина, которого ты любишь, берет тебя в свои объятия и целует, это должно быть восхитительно, ведь так? Разве у тебя c папой такого не было?

— Энн, как ты смеешь задавать матери подобные вопросы! — поразилась тетушка Эми.

— К сожалению, поцелуи — это не единственное, что мужчина рассчитывает получить, вступая в брак, — сухо заметила ее мать и осторожно спросила: — Ты когда-нибудь целовалась c Уилли Гендерсоном?

— Да, несколько раз, — поморщилась Энн.

— И тебе это понравилось? — продолжала расспрашивать мать.

— Мне было противно.

Губы Уилли показались Энн какими-то рыхлыми и скользкими, а изо рта у него пахло кислятиной.

— А c другими мальчиками ты целовалась?

Энн пожала плечами:

— Ну да, несколько лет назад, когда мы c Уилли начали встречаться. На вечеринках мы играли в «бутылочку», и, по-моему, я перецеловалась почти со всеми городскими парнями, но, насколько мне помнится, каждый последующий поцелуй был таким же омерзительным, как и первый. — Энн улыбнулась. — Знаешь, мама, мне кажется, что у нас в Лоренсвиле нет ни одного парня, который бы умел по-настоящему целоваться.