А вот ребята в школе заметили.

В классе покатились со смеху так, что даже в коридоре ученики остановились посмотреть, что же такое забавное творится. Один мальчик дохохотался до того, что лицо у него стало цвета красной фасоли, и его отправили в медпункт — подышать ингалятором от астмы.

Девочка с длинными темными волосами и острым носом — у которой, заметила Олив, глаза были накрашены — перегнулась через проход между партами.

— Они мерзкие, правда? — сочувственно спросила она. — Не обращай внимания. Я вот лично думаю, — продолжила она, пока Олив пыталась выдавить что-то в ответ, — что штанишки у тебя прелестные. Только, — здесь девочка заговорила громче, чтобы все услышали: — ты разве не в курсе, что детский сад в другом здании?

И все снова расхохотались, а Олив от души пожалела, что не может просочиться в щели в полу — к огрызкам от ластиков и грифельной пыли.

Дальше все стало только хуже. На втором уроке, когда полагалось встать и рассказать о себе, Олив промямлила, что ей одиннадцать, что ее родители оба профессора математики, что они переехали в город в начале лета и что — поскольку больше ничего на ум ей не пришло — на животе над пупком у нее родимое пятно в форме поросенка. Чистая правда, но она, конечно, не собиралась никому сообщать об этом.

На третьем уроке Олив попросилась в туалет и так заблудилась, что почти час скиталась по зданию, пока не набрела на чулан за спортивным залом, где ее наконец отыскал добродушный уборщик.

На большой перемене Олив прокралась в столовую с таким чувством, словно в животе у нее стая бабочек выделывает мертвые петли. Все столики были уже заняты (по дороге в столовую Олив тоже успела заблудиться), а дети вопили, смеялись и таскали друг у друга с подносов еду. Растерянно моргая, Олив оглядывалась вокруг и спрашивала себя, хватит ли у нее храбрости, чтобы подсесть к кому-нибудь, и насколько опасно будет пойти в туалет и съесть обед в антисанитарных условиях. Но вдруг, словно заглохшая машина среди ревущих мчащихся автомобилей, из пучины хаоса вынырнул тихий столик.

За ним в полном одиночестве сидел взъерошенный мальчик в мутных, захватанных очках, с растрепанными каштановыми волосами и в футболке с большим синим драконом.

Большие синие драконы никогда еще не выглядели дружелюбнее, и Олив направилась прямиком к нему.

— Привет, Резерфорд, — сказала она, впервые за день улыбнувшись.

Резерфорд Дьюи поднял на нее глаза.

— Ты уже слышала про череп плиозавра, найденный на Юрском побережье?! — воскликнул он, не успела Олив плюхнуться на стул рядом.

Олив могла бы и сама задать ему немало вопросов («Где находится Юрское побережье?», «Что такое плевозавр?», «Его так назвали, потому что он плевался?»). Но единственный ответ, который она могла дать, был: «Нет». Поэтому так она и сказала.

— Завораживающая находка, — быстро и слегка в нос продолжил ее сосед, чей голос слегка заглушал непрожеванный куриный салат. — Один только череп имеет длину почти восемь футов [То есть 2,4 метра.]. Все тело плиозавра, вероятно, было длиной футов в пятьдесят [15,2 метра.], что делает его вдвое крупнее косатки.

— Касатка — это же кит-убийца? — уточнила Олив, разворачивая свой сэндвич.

— Да, хотя прозвище «кит-убийца» отчасти несправедливо, косатка — не особенно кровожадное существо. К тому же все мы чьи-нибудь убийцы.

— Нет, мы… — Олив осеклась на полуслове, задумавшись, считать ли убийством уничтожение зла, сошедшего с картины.

Резерфорд проследил, как она откусывает первый краешек сэндвича.

— С чем у тебя сэндвич? — спросил он.

— С арахисовым маслом.

— В таком случае, ты убийца арахиса. Это неизбежно. Каждый из нас вынужден убивать, чтобы выжить.

Олив поежилась. В сотый раз за день она коснулась выпиравших из-под рубашки очков — убедиться, что они все еще на месте.

— Не волнуйся, — сказал Резерфорд. — Пока мы в школе, бабушка будет смотреть за окрестностями в оба. И в особенности — за твоим домом.

Олив взглянула в пытливые карие глаза Резерфорда. Не в первый раз она испытала странное чувство, будто тот читает ее мысли. Естественно, одернула она себя, ему не составило труда догадаться, что именно ее тревожит.

— Твоя бабушка не замечала никаких… признаков Аннабель? — прошептала Олив.

Резерфорд с безмятежным видом покачал головой. Даже секунду спустя, когда скомканная пластиковая обертка стукнула его по голове, он был столь же безмятежен.

— Нет. Никаких следов ее присутствия, — сообщил он. Мальчишки за соседним столиком тем временем с победным видом хлопнули друг друга по ладоням и мерзко захихикали. — И к тому же бабушка наложила на твой дом защитные чары: это не позволит войти в него никому, кто не получит приглашения изнутри. На нашем доме такие же; эти чары известны со Средних веков, когда они применялись для защиты замков и крепостей, и потому не подходят для охраны открытых пространств. Тем не менее, они все еще весьма эффективны.

Заметив, что глаза Олив затуманиваются, Резерфорд сменил тему:

— Ты уже слышала о миссис Нивенс?

Олив чуть не поперхнулась сэндвичем. Она оглянулась, чтобы убедиться, что никто этого не услышал.

— А что я должна была слышать?

— Полиция признала ее пропавшей без вести. Они и дом обыскали, и все вокруг. Теперь там все опечатано, и его держат его наблюдением.

Олив отложила сэндвич.

— Вряд ли они выяснят, что на самом деле произошло. Как думаешь?

Резерфорд поднял бровь.

— Ты имеешь в виду, выяснят ли они, что миссис Нивенс на самом деле была волшебным портретом в услужении у семейки мертвых злых волшебников, одна из которых и погубила ее? — Выражение его лица вновь стало прежним. — Думаю, что это крайне маловероятно.

— Ага. — Олив помолчала. — Уж обыскивая дом, они этого точно не выяснят. Там все такое нормальное.

Олив вновь вспомнился тот вечер, когда они с Мортоном и котами крались по жутковато тихим и чистым комнатам дома миссис Нивенс — дома, почти столетие хранившего тайну своей владелицы.

Не до конца опустевший пакет из-под молока приземлился точно в центр их столика, взорвавшись фонтаном тепловатых белых брызг. Мальчишки за соседним столиком загоготали.

— Исходя из моего личного опыта, самые «нормальные» на вид люди на самом деле и есть самые опасные, — сказал Резерфорд, утирая каплю молока с кончика носа.

До конца дня Олив вынуждена была пребывать под влиянием розовых пингвинов. На уроке химии она таращилась на полки с мензурками и пробирками, вспоминая комнату со странными банками с помутневшими стеклами, которую обнаружила под подвалом старого особняка, и пропустила мимо ушей половину первого в году домашнего задания. На уроке истории она размышляла обо всех тех людях, которых Олдос МакМартин заключил в свои картины, и так ушла в свои мысли, что не слышала, что к ней обращается учитель, пока тот не окликнул ее три раза. Но время шло, близился последний урок, и, наконец, Олив обнаружила, что поднимается на третий этаж и идет к кабинету рисования.

Олив подвинула к высокому белому столу металлическую табуретку, устроившись как можно дальше от одноклассников. И стала ждать.

И ждать.

И ждать.

— Ну и где, по-вашему, учительница? — спустя несколько минут осведомилась одна из шумных девочек с передних парт.

— Может, позвоним в канцелярию и скажем, что ее нет, — предложила самая шумная из них, которая так вертелась на стуле, что Олив не могла не заметить — и ее глаза накрашены тоже.

Но прежде чем Олив успела подумать еще хоть что-то о макияже или о том, какие люди мерзкие, или о пингвиньих штанах, за дверью класса раздался какой-то звук. Звон, топот, шелест — словно внутрь отчаянно ломился олень, запряженный в сани, сделанные из конфетных оберток. В замке зашевелился ключ.

— Да будь оно все проклято, — раздался сдавленный голос. Дверная ручка вновь задергалась, и в следующий миг дверь распахнулась, продемонстрировав стоявшую за ней женщину.

В руках у нее было полно бумажных и пластиковых пакетов, в которых, в свою очередь, полно было всяких других вещей: ершиков для трубок, солонок и еще чего-то, что напоминало останки крупной морской звезды. На шее у дамы болтались ремни, свистки на веревочках, шнурки, ручки, бусы и связки ключей, звеневшие, словно канцелярская «музыка ветра». Над пакетами во все стороны торчали длинные завитки темно-рыжих волос. Зарычав сквозь зубы, женщина сгрузила свою ношу на учительский стол и, моргая, оглядела ошарашенных учеников.

— Ну и естественно, дверь была открыта, — сообщила она, словно они уже успели начать разговор. — Вы-то все сюда попали, а у вас ключей нет.

Она заглянула в один из переполненных пакетов.

— Вот черт! Коровий череп, кажется, треснул, — вздохнув, дама обернулась к доске. — Меня зовут мисс Тидлбаум. — И она начертала нечто вроде «Мисс Ту…», переходящее затем в каракули. Шумные девчонки с передней парты так и покатились со смеху.

Мисс Тидлбаум вновь обернулась к гогочущему классу.

— Начнем сначала, — объявила она, уперев руки в бедра. Ремни, шнуры и ключи покачнулись и зазвенели. — И начнем с изображения предмета, который вы все знаете лучше всего: с себя.