Он говорит:

— Все вы дети Гуннара. Всегда об этом

помните.

Всегда об этом помните…

Так и проходят наши вечера в Гринвилле,

Папочка

Возвращается домой,

я прыгаю у него на руках,

вокруг остальные,

все улыбаются,

болтают,

все так любят его.

В конце дня

За печатным станком

вместе с дедушкой работают белые.

К концу дня руки у них так перепачканы краской,

что вряд ли их можно отличить от рук негра.

И хотя он их начальник и к нему положено обращаться

«мистер Ирби», они называют дедушку просто «Гуннар».

По их глазам дедушка видит, что многие из них

не понимают, как могло случиться, что ими командует

цветной.

Никогда такого не было. Им трудно привыкнуть.

Юг меняется слишком быстро.

Иногда белые не слушаются его.

Иногда отлынивают от работы.

В конце дня газета выходит, станки останавливают, рабочие ставят в табеле отметку и расходятся по домам, но

в Николтаун возвращаются только

цветные.

Здесь, куда ни кинешь взгляд: направо ли, налево, назад или вперед — всюду увидишь коричневые лица. Город Цветных. Город Негров. Так в двух словах можно сказать про место, в котором мы живем.

Бабушка говорит,

на Юге так везде.

— Раньше цветные жили там, где скажут.

Но сейчас другое время.

И люди прямо-таки рвутся уехать, куда они хотят.

И все равно в тот вечер жизнь в Николтауне кажется мне прекрасной.

Домработницы

Многие цветные женщины устраиваются

приходящими домработницами.

По утрам их черные тела тесно прижаты друг

к другу в переполненных автобусах, которые

едут из Николтауна на другой конец

Гринвилла,

где живут белые.

Об этом нам рассказывает бабушка,

надевая на голову маленькую шляпку,

прикалывая к ней булавку с топазом и

натягивая белые перчатки

на мягкие темные руки.

Два дня в неделю она, как и эти женщины, ездит на вторую работу, которая теперь особенно нужна,

ведь нужно кормить еще четверых,

а денег от работы на полставки в школе больше не хватает.

— И я не стыжусь этого, — говорит она. — Работа

по дому — как раз то, что я умею. Этим я могу

заработать денег для моих детей, так чего мне стыдиться.

Когда она возвращается вечером, ее руки бледные от стирки чужой одежды — «В основном приходится

руками», —

лодыжки отекшие, ведь она целый день на

ногах,

заправляет постели и подметает пол, смахивает пыль с гардин,

убирает за чужими детьми, готовит — всего и не

перечесть.

— Никому из вас не пожелаю такой работы, — говорит она нам. — Я ее делаю, чтобы вам не пришлось этого испытать.

И, наверное, по всему Николтауну дети слышат сейчас те же слова.

— Принесите английскую соль, — просит бабушка, откидывается в мягком коричневом кресле и прикрывает глаза.

Когда в нем сидит не она, а мы с Хоупом и Делл усаживаемся бок о бок, то остается место для кого-нибудь еще.

Мы наливаем теплую воду, добавляем соль, размешиваем, осторожно приносим тазик и ставим у бабушкиных ног. Каждому хочется потереть распухшие бабушкины лодыжки,

увидеть благодарную улыбку на ее лице, послушать ее истории в тишине

комнаты.

— Когда я уходила сегодня из одного дома,

пол был такой чистый, хоть ешь с него, — тяжело вздыхая, говорит бабушка. — Но видели бы вы, что творилось в комнатах, когда я пришла. Будто черти побывали там и перевернули все вверх дном…

Колыбельная

Ночью кажется, что все живые существа соревнуются в том, кто кого перекричит.

Трещат сверчки,

лягушки не отстают и громко квакают в ответ.

Иногда где-то в соснах ухает

невидимая сова.

Даже собаки не улягутся спать, пока не повоют

на луну.

Но сверчки всегда побеждают.

Уже угомонились лягушки,

и сова улетела домой.

Давно умолкли собаки, проиграв битву со сном,

а сверчки все выводят свои рулады,

будто знают, что поют нам колыбельную.

Библейские времена

На полочке у кровати бабушка хранит Библию. Вечером она читает ее, нашептывая что-то, и наутро обязательно рассказывает нам,

как Ной слушал слово Божье, узнал о потопе и взял на свой ковчег по паре всех зверей. И когда вода обрушилась на землю, он спасся,

а все грешники утонули.

И мы тоже спаслись, ведь сейчас утро, а значит, Бог услышал нас, и из Николтауна до него донеслись наши вечерние молитвы:

— Иегова, смилуйся и даруй нам новый день!

Еда забыта. Моя рука с теплым печеньем, пропитанным маслом, останавливается на полпути ко рту.

— Сколько же воды вылилось на землю, если все грешники утонули? А как они обманывали и грешили? А в потоп были гром и молния? А почему Ной не боялся, что кобра его укусит, или бык забодает, или пчела ужалит?

Нашим вопросам нет конца,

но еще больше нам не терпится послушать, что было дальше,

поэтому, когда бабушка говорит:

«Да помолчите вы! Дайте досказать!» —

мы умолкаем.

Мечты Иакова о лестнице в небо, Иисус в окружении детей. Моисей на горе, глас Божий среди бури и огня и заповеди на каменных скрижалях. Даже Саломея поражает наше воображение своим желанием получить человеческую голову на блюде — как можно пожелать такого, да еще и жить дальше как ни в чем не бывало?

Приходит осень.

За окном дует ветер, шумят сосны.

Мы дома, слушаем истории, едим печенье, кукурузную кашу и яйца, а маленькая пузатая печка наполняет

теплом нашу гостиную.

Мы все еще дрожим, размышляя о злодейке Саломее, и медленно жуем печенье.

Как хорошо, что здесь мы в безопасности, — ведь от библейских времен нас отделяют сотни лет и тысячи миль.

Любительница книг

Когда мы не можем отыскать мою сестру, мы знаем —

она на кухне под столом, с книгой в руке,

со стаканом молока и миской арахиса рядом.

Мы знаем, что можем громко звать Оделлу, можем стучать по столу все вместе изо всех сил, можем устроить хоровод, распевая «Из-за гор она приедет, из-за гор», и бегать вокруг стола, пока не закружится

голова и не надоест песня,

но наша сестра лишь медленно перевернет очередную страницу.

Начало

Я еще не умею писать, но уже в три года

я знаю букву «J».

Мне нравится, как она изгибается петелькой, а сверху я старательно подрисовываю ей ровненькую шляпку, как учит меня сестра. Нравится мне и как она звучит — «джей», и то, что она связана

с моим взрослым именем.

Настанет день, и я смогу написать его

сама.

И сестра не будет водить моей рукой, как сейчас, пока я еще не научилась.

Как удивительны слова, которые я постепенно начинаю понимать. Как чудесно, что с каждым днем я знаю их все больше.

— А слова когда-нибудь закончатся? — спрашиваю я всякий раз, когда запоминаю новое.

— Не-а, — отвечает мне пятилетняя сестра,

обещая мне бесконечность.

Хоуп

Юг не подходит моему брату.

От жары у него шелушится кожа.

— Не трогай! — предупреждает бабушка.

Но он не может удержаться и расчесывает кожу

до болячек.

От пыльцы растений у него распухают глаза,

его маленькие легкие дышат слишком часто

и шумно.

Он медленно двигается, его одолевают самые

разные болезни, которых раньше и в помине

не было.

Но в Огайо, где брат чувствует себя хорошо, его

не ждут. Мысли о Нельсонвилле, где остался милый дом и где так легко дышится, воспоминания о том, как он сидел на плечах у отца, не дают ему спать…

— Ну и оставайтесь на своем Юге! — сказал отец.

Сейчас Хоуп почти все время молчит, пока его не спросят о чем-нибудь, сидит, уткнувшись в комиксы про Супермена, которые дедушка приносит по пятницам. Хоуп в одиночестве просматривает их. И к утру понедельника оставляет растрепанный журнал с загнутыми страницами.

Юг —

его смертельный враг.

Юг — его Криптонит.

Почти друзья

Рядом с нами живет мальчик

с окном в сердце. Иногда днем он приходит

к нам посидеть во дворе и послушать

наши истории. Мы рассказываем ему,

что наша тетя Кей живет в Нью-Йорке и мы, наверное,

когда-нибудь тоже переедем туда. И да, действительно,

когда-то мы жили в Огайо,

поэтому говорим не так, как местные.

Про окно в сердце мы не спрашиваем. Бабушка

говорит,

что мы умные дети, а умные дети не задают глупых

вопросов.

Через дорогу от нас живет Кора

и ее сестры.

О них бабушка говорит одно:

— От Коры-и-ее-сестер держитесь подальше.

Мать бросила их,

сбежала с местным пастором.

Иногда Кора-и-ее-сестры сидят и смотрят на нас.

А мы смотрим на них и не спрашиваем, как это — жить без матери,

потому что бабушка говорит,

что умные дети не задают глупых вопросов.

Чуть дальше от нас живут три брата,

но мы знаем о них только от нашей бабушки.

Все лето они сидят в своем темном доме

и выходят из него только по вечерам, когда их мать возвращается с работы, но нас к тому времени давно уже искупали, одели в летние пижамы и усадили

с книжками в руках.

Все эти дети почти наши друзья, и мы частенько думаем о них, когда нам надоедает играть друг с другом.

Но бабушка говорит: