После учёбы в университете они расстались и вот уже почти полвека не виделись. Cтарец продолжал считать Аркадия своим другом, даже в глубине души чувствовал себя его родственником. После принятия схимы не было дня, чтобы старец не поминал семью Аркадия в своих молитвах. Но теперь схимник был поражён нечаяннoй встречей. В глубине души он радовался, что Аркадий пришёл именно к нему, хотя его не покидало удивление, а может быть, и беспокойство — как тот смог его разыскать?

Горячка спала, и через несколько дней Аркадий Маркович проснулся и с изумлением обвёл глазами келью.

— Где я? — еле слышно пробормотал он.

В это время в комнату вошёл старец и уронил поднос. Металл зазвенел об пол — их глаза встретились.

— Роберт?

Настало молчание. Монах понял, насколько он был наивен, и чтобы как-то опомниться, не показав разочарования, принялся собирать осколки разбитой посуды. Второпях он поранился, кровь брызнула на пол, обагрив дерево. Он собрал последние черепки, что-то буркнул себе под нос — и исчез.

Быстрые шаги были слышны ещё несколько секунд, потом скрипнула дверь и воцарилась тишина. Монах кинул осколки в раковину, принялся обмывать окровавленную руку… Его глаза увлажнились. Он понял, что построенный им мир рухнул в одночасье. Он уставился на струящуюся воду, пытаясь привести мысли в порядок и не сделать опрометчивых выводов. В комнате, из которой вышел монах, послышался грохот. Наскоро вытерев руки и обернув полотенцем рану, он поспешил обратно и, открыв дверь, увидел лежащего на полу немощного старика. Тот попытался улыбнуться, но рот исказила лишь кривая усмешка:

— Ну здравствуй, Роберт!

Монах улыбнулся сочувственнoй, но грустной улыбкой. Потом быстро подошёл к Аркадию Марковичу и помог ему присесть на кровать, устроившись рядом.

— Ну здравствуй, Аркаша!

— Сколько же лет мы с тобой не виделись? — всё ещё хриплым голосом спросил друг.

— Да уж сорок лет с гаком, Аркаша. Сорок лет…

Настенные часы отсчитывали каждую секунду, секунды превращались в минуты, а старики продолжали сидеть и молча вспоминать прошлое. Cмеркалось. Роберт пошёл за свечой. Когда она осветила комнату слабым, дрожащим светом, он увидел Аркадия Mарковича, отвернувшегося к стене.

— Отдыхай, Аркаша, потом поговорим, спокойной ночи.

В ответ последовало молчание.

На следующий день у больного возобновилась горячка, пришлось вызвать врача. Молодой энергичный доктор диагностировал острое воспаление лёгких и назначил постельный режим.

— А вам не кажется, уважаемый, что пациент как-то странно себя ведёт? Я не про болезнь, хотя всё возможно, но он как-то странно реагирует на вопросы. Быть может, мне показалось?

— Это опасно, доктор? — с волнением спросил монах.

— Посмотрим, — улыбнулся врач и продолжил, — я настаиваю на самом внимательном уходе, уважаемый. Зайду к вам на днях, — заключил он, вытирая руки полотенцем.

— Вы с дороги? Может, выпьете чаю? — любезно предложил монах в знак благодарности.

— Вы, право, очень добры, но у меня нет времени. Поэтому прощайте. — Доктор взял саквояж и вышел, со скрипом закрыв за собой дверь.

— Видно, у него действительно мало времени, молодой-занятой, — констатировал Роберт, — а я своё уже растратил.

Шли дни. Горячка спала. Аркадий Маркович пошёл на поправку, но продолжал лежать, уставившись на стену и не обмолвившись ни единым словом со старинным другом.

— Определённо, он не в себе, — сказал доктор при втором осмотре. — Со здоровьем у него всё в порядке, не сомневайтесь, здесь что-то душевное… Попытайтесь с ним поговорить, что ли? — шепнул он схимнику за чашкой чая. — Попытайтесь завязать с ним разговор, даже если это будет немного навязчиво. Знаете ли, депрессии мешают полному выздоровлению, — и он подчеркнул свои слова кивком головы. — Я ему больше не нужен, a вы — необходимы… — любезно повторил медик. — До свидания.

— До свидания, — сказал Роберт, осторожно закрывая скрипучую дверь.

Часы продолжали отсчитывать время в полной тишине. Монах приходил и уходил, не произнося ни слова…

— Значит, ты решил похоронить надежды и упования в монастырской келье, чтобы загладить пред небом своё предательство? — в один из ненастных дней Аркадий Маркович задал первый вопрос уже выходящему из комнаты другу — но при этом остался лежать, уткнувшись лицом в стенку.

— Ты не прав, Аркадий! — медленно повернувшись к больному, ответил Роберт. — Тебя никто не предавал, — продолжил он довольно спокойно, — я не скрывал своего восхищения Софьей — женщиной смелой, свободной, но одинокой.

— Да, упрямства ей было не занимать, — сердито отметил больной.

— Красивая женщина, и при этом умная и ироничная. Это большая редкость, — продолжил монах.

— Таких обычно побаиваются, — насмешливо произнёс Аркадий Маркович.

— Страх обусловлен высоким уровнем гормона стресса в крови. Для меня же она была воплощением блаженства, — добавил Роберт.

— Ба, даже так! — При этих словах Аркадий Маркович рассмеялся дребезжащим голосом.

Oн смеялся долго — до истерики. На глаза выступили слёзы, он их не вытирал, продолжая всхлипывать от усталости и разочарования.

— Да и я eё обожал — женщину, прекрасную во всех отношениях!

— Конечно, ты обожал, в этом всё и дело! А я ею восхищался, восхищаюсь и буду восхищаться! — одушевлённо проговорил монах. — Я наблюдал за нею всю мою юношескую и монашескую жизнь, с того момента, когда она появилась в коридорах университета…

— На заре туманной юности! На заре туманной юности! — не унимался Аркадий Маркович, но при этом резко остановился и внимательно посмотрел на собеседника, дав понять, что слушает с неподдельным интересом.

— Вся такая строгая и кроткая, целеустремлённая! Да, да, в её жизни была чётко поставленная цель, и всем своим видом она излучала оптимизм. Глаза, улыбка, взгляд, жесты, походка, умение двигаться, манера говорить или молчать… даже привычка склонять голову — всё излучало таинственный, еле заметный свет. Я незаметно наблюдал за ней несколько лет. Мы подружились — таким вот образом, выстраивая невидимые нити отношений. Она была для меня как ещё не раскрытая книга. Я гордился нашими сдержанными, чистыми, светлыми отношениями. Миг, когда я видел eё, становился главным событием дня. Я ликовал, наслаждаясь временем, проведённым вместе. Конечно, используя эти мгновения — пытаясь краем глаза разглядеть и запечатлеть в памяти каждый её взгляд, каждый безупречный жест, ибо всё вокруг неё превращалoсь в совершенство! Даже самый ненастный день начинал радостно звучать и творить чудеса. Но всё же Софья заметила мой интерес к ней. Она подошла и заглянула в мои глаза — и попала прямо в душу, мгновенно заполнив её.

— И что ты почувствовал? — сконфуженно, но с заинтересованностью спросил Аркадий Маркович.

— Ощущение полноты жизни…

Аркадий Маркович с изумлением уставился на монаха. Oн не верил своим глазам и ушам.

— Даже сейчас я бы отдал всё, что у меня есть, чтобы это мгновение повторилось снова. Всё, понимаешь, всего себя — без остатка.

— Ты болен, и уже давно! — констатировал Аркадий. — И из-за этого в одночасье прекратились все отношения со мной — близким другом детства? Tеmеrĭtаs еst flоrеntis аеtātis [«Легкомыслие свойственно цветущему возрасту» (Марк Туллий Цицерон).].

— Нет, это ты болен. С рождения! — возразил Роберт. — Она зажгла меня, но спалила тебя. Любовь не может сжечь, она только зажигает. Этот огонь горит во мне до сих пор. А вот тебя испепелила твоя ревность.

— Остановись, мгновенье — ты прекрасно! — съязвил Аркадий Маркович.

— Она была так хрупка, тем не менее эта хрупкость держалась невидимыми стальными стержнями, закалёнными в огне и воде, этa сталь — eё несгибаемая воля. Посмотри, сколько эта женщина, твоя жена, сделала для человечества. А ты лишь топтал землю и коптил небо, пользуясь eё славой.

— Блажен, кто верует, тепло ему на свете! [Цитата из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума».] — ответил больной.

— Насмешка — оружие невежества. Почему ты насмехаешься над моими чувствами? — резко спросил Роберт. — Я никому ничего не доказывал и не мешал. Просто понял, что я — третий лишний, и ушёл.

— Потому, что ты — гнилой романтик, а я — полный болван. Еrrārе humānum еst [«Человеку свойственно ошибаться».].

— Я не понимаю — ты можешь объяснить, что происходит между тобой и Софьей? Вот уже более пятнадцати лет я не встречал никаких сообщений в периодике. Само собой разумеется, пытался навести справки — тщетно. Один мой прихожанин по большому секрету сообщил, что вы уехали жить на какую-то далёкую планету. Как Софья?

— Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно [Из стихотворения «Александре Осиповне Смирновой» М. Ю. Лермонтова.]!

— Ты меня интригуешь. Пришёл больной, разбитый, молчал две недели, а когда заговорил — то загадками…

Аркадий Маркович, сидя на постели, уставился не моргая на Роберта, думая, с чего бы начать повествование. Но прежде внимательно осмотрел бывшего друга — чёрная ряса до пола, жилистые руки, собранные в пучок густые с проседью волосы, голубые ясные глаза. Он захотел запомнить этот образ, оставить его себе навсегда.

— Да не смотри ты на меня как на небожителя. Рассказывай! Как Софья?

— Блаженствует, видно, ей на земле не до того было, — сухо ответил Аркадий Маркович и замолчал.