Константин VII отдал свое распоряжение по настоятельной просьбе сына, но, по правде сказать, и сам испытал великую радость: наконец-то наследник престола всерьез задумался о свадьбе, пресытившись прежними легкими победами. Он не знал, что принц уже сделал выбор и затеял эту грандиозную комедию лишь для того, чтобы все происходило в соответствии с установленными правилами. По приказу Романа Анастасию тайно увезли из отцовского кабачка и поместили в приличный дом, где ее и должен был «случайно» обнаружить один из посланцев императора.

Отовсюду в столицу прибывали девушки, которых собирали в отдаленных покоях огромного дворца. Там евнухи и придворные дамы производили предварительный самый тщательный отбор. Поскольку старшим евнухом являлся наставник принца Теодор, можно было не сомневаться, что среди оставшихся двухсот девушек окажется и Анастасия.

В назначенный для смотрин день всех девушек вымыли и обрядили в роскошные наряды, а затем начали вводить одну за другой в тронный зал, где они преклоняли колени на голубом мозаичном полу перед двумя идолами, сверкающими золотом и драгоценными камнями, — базилевсом и сыном его Романом. Разумеется, невестой принца была избрана Анастасия.

Чтобы избежать докучных слухов, жених сделал все, чтобы скрыть ее более чем скромное происхождение. Было объявлено, что его невеста родом из Македонии и принадлежит к знатной, но разорившейся семье. Будущий зять осыпал золотом Кратероса, и тот охотно согласился исчезнуть из города. Продав свой кабачок, грек переселился в Малую Азию. Наконец Анастасия сменила, имя, данное ей при крещении, на более благозвучное и соответствующее ее новому положению — этого требовал дворцовый этикет.

Став принцессой Теофанией, дочь кабатчика сочеталась браком с сыном императора под сводами собора Святой Софии. Пышная церемония венчания состоялась в октябре 956 года. Прошел год с небольшим, и в порфировом дворце, предназначенном для августейших рожениц, она произвела на свет мальчика, которому дали имя Василий. Так дочь Кратероса начала свое восхождение к вершинам власти…

Среди приближенных к императору вельмож выделялся своим коварством и непомерным честолюбием паракимомен — или попросту министр — Иосиф Брингас. Подобно большинству высших сановников государства, он был евнухом. У этого алчного, умного и жестокого человека имелась только одна страсть — стремление повелевать. Теофания, став принцессой и поселившись в Священном дворце, вскоре обратила внимание на Брингаса, оценила по достоинству присущие ему качества и поняла, что он может быть ей полезен.

Физическая ущербность Брингаса позволяла ему беспрепятственно посещать гинекей — женскую половину дома, — и юная супруга Романа без всякого труда завоевала его преданность. Начала она с богатых подарков, используя очевидную жадность евнуха, а затем пустила в ход чисто женские уловки. Притворяясь наивной девочкой, она всячески выказывала Бринпасу свое восхищение, бесстыдно льстила ему и советовалась с ним по любому, самому незначительному поводу. Но главное — Теофания внушала ему, что именно он должен взять в свои руки судьбу Византии, поскольку старый император все больше выживает из ума. Убаюканный этими приятными словами, евнух стал мечтать о грядущем величии. Когда молодая базилисса, столь простодушная и столь разумная, займет главенствующее положение в Священном дворце, Брингас будет руководить ею и править от ее имени.

Именно поэтому он благосклонно выслушивал опасные речи Теофании. Однажды базилисса со вздохом произнесла:

— Император так добр ко мне, и человек он воистину замечательный. Но как же он одряхлел! Друг мой, тебе следует дать ему хороший совет… пусть он удалится от дел и передаст власть своему сыну. Ведь в его возрасте стремятся только к покою, не правда ли?

Брингас невольно улыбнулся наивности этой очаровательной малышки.

— Допустим. Однако сам император так не считает. Он твердо намерен умереть на троне…

— Неужели? — только и смогла сказать Теофания. — Какая жалость…

Но мечты ее неожиданно исполнились. В октябре 959 года базилевс Константин, словно не желая огорчать прелестную молодую женщину, внезапно скончался — столь внезапно, что по городу поползли слухи об отравлении. Тем не менее престол был теперь свободен, и наследник мог вступить в свои законные права.


Роман II был помазан на царство в соборе Святой Софии, получив свою корону из рук патриарха Полуэкта, а на голову Теофании водрузили чудовищно тяжелую, усыпанную драгоценностями золотую корону. В тот же день новая базилисса перебралась в легендарные императорские покои из мрамора и порфира. По пышности убранства этому дворцу не было равных во всем мире.

Через несколько недель после грандиозных торжеств, ослепивших своим блеском великий город на берегах Золотого Рога, в гинекее дворца происходила весьма странная сцена. Пять женщин с растрепанными волосами, рыдая, обнимали колени Романа II, который взирал на них с надменным бесстрастием. В углу затаилась Теофания, и на устах ее играла легкая улыбка…

Если бы кто-то из подданных императора увидел этих плачущих женщин, он наверняка изумился бы. Ба-зилисса Елена — вдова Константина и мать Романа — пришла молить сына за четырех своих дочерей, ибо по приказу брата им предстояло постричься в монахини. Елене было разрешено остаться во дворце, но участь несчастных дочерей повергла ее в полное отчаяние.

— Сын мой, — взывала она к Роману, — вы не можете обречь сестер своих на вечное затворничество! Они молоды, красивы и хотят жить, как все женщины. В чем они провинились? За что хоронить их в монастыре?

— Только в религиозной жизни они обретут спасение! — промолвил Роман, отводя взгляд.

Голос его звучал так неуверенно, что Агата, старшая из сестер, поняла, с какой стороны нанесен удар. Мгновенно вскочив на ноги, она заставила подняться и Елену.

— Не стоит унижаться, матушка, это пустая трата времени. Поймите же наконец, что решение принял вовсе не ваш сын. Его принудила поступить так эта мерзкая женщина, которая прячется в углу, эта Теофания, подобранная бог весть где! Именно она выгоняет нас из нашего дома. Посмотрите на нее! Она смеется от радости!

— Агата! — вскричал император. — Ты сошла с ума!

— Хотелось бы мне сойти с ума. Неужто ты и в самом деле полагаешь, великий базилевс, будто тебе удалось обмануть тех, кто живет в этом городе? Кто поверил в твою байку о знатной македонской семье?! Все знают, что эта девка родилась возле акведука Валанса, что ее отец…

Принцесса не договорила — по знаку императора двое стражников схватили ее и потащили из комнаты. Она бешено отбивалась и продолжала выкрикивать гневные слова, но все было напрасно — в тот же день ее отвезли в один из монастырей Пропонтиды. Та же судьба постигла и остальных сестер императора — Елена не смогла защитить их. Когда увозили младшую из сестер, обезумевшая от горя мать повернулась к Теофании:

— У тебя нет ни сердца, ни души, базилисса! Но запомни мои слова: настанет день, когда и тебя навечно похоронят в монастыре… если сразу не бросят в могилу!

Даже не взглянув на сына, старая императрица удалилась в свои покои. Однако испытание оказалось слишком тяжким для нее. Всего за несколько недель Елена тихо угасла и навсегда покинула земной мир… весьма своевременно, как шептались во дворце.

Между тем евнух Брингас ликовал: мечты его осуществились, он стал премьер-министром и заправлял теперь всеми делами в государстве. Базилевс охотно уступил ему эти обременительные заботы, поскольку единственным достойным занятием считал охоту. Впрочем, время от времени Роман вспоминал о том, что он император, — и тогда на свет появлялись указы, которые не всегда нравились Брингасу. Самое же неприятное заключалось в том, что громадная часть императорских доходов оседала в сундуках Теофании.

Роман был по-прежнему безумно влюблен в свою молодую жену, подарившую ему уже троих детей — двух мальчиков и девочку. Он не отказывал ей ни в чем и осыпал ее драгоценностями.

Материнство придало еще больший блеск изумительной красоте базилиссы, и многие придворные втайне любовались ею, не смея надеяться на ответное чувство. Напротив, Брингас постепенно начинал тяготиться зависимостью от бывшей союзницы. Хотя он не сумел еще до конца понять коварную и лживую натуру Теофании, но аппетиты ее казались ему чрезмерными, а безумное расточительство — опасным для государства…

15 марта 963 года, ровно через два дня после того, как императрица родила свою вторую дочь, Анну, император Роман II внезапно почувствовал недомогание во время охоты и той же ночью скончался. Однако умирал он в полном сознании и успел объявить свою последнюю волю. Распоряжения его были чрезвычайно просты и утверждали существующий порядок вещей — в числе прочего было указано, что командующий Восточной армией Никифор Фока должен сохранить свой пост.

Этот Шока был необычным человеком — в момент смерти Романа ему не было равных в империи по славе и популярности. Он принадлежал к знатному каппадокийскому роду, который подарил Византии множество полководцев, и Фока оказался достойным своих великих предков. Благодаря блестящим победам он завоевал всенародную любовь: его воины выгнали арабов с Крита, потерянного Византией более ста лет тому назад, захватили Сицилию и взяли штурмом громадную крепость в Алеппо. Понятно, что солдаты обожали своего предводителя, вот только внешностью победоносный вождь похвалиться не мог: низкорослый и толстоватый, он никак не напоминал Адониса. У него был мощный торс и коротенькие ножки, кожа настолько смуглая, что скорее подошла бы африканцу, длинные волосы цвета воронова крыла, черные, глубоко посаженные глаза и очень густые брови. Ко всему прочему, ему уже было за пятьдесят и борода его начинала седеть. Словом, Никифор Фока был человеком могущественным, но отнюдь не красавцем.

Теофания видела его лишь однажды, когда он вернулся в Византию с Крита, дабы принять вполне заслуженные почести. В памяти у нее сохранился образ человека уродливого, но сильного — истинного властелина, который умеет повелевать и добиваться покорности. Так или иначе, именно к нему обратились ее мысли, когда отношения между ней и Брингасом стали стремительно ухудшаться. Едва лишь Романа II предали земле, евнух-министр начал единолично распоряжаться всем, значительно урезав расходы базилиссы и отстранив ее от воспитания обоих сыновей, которые были провозглашены равноправными императорами.

Однако Теофания, назначенная регентшей, намеревалась править сама и не желала делить власть с кем бы то ни было. Всего лишь через месяц после смерти мужа она стала вынашивать планы, как избавиться от бывшего сообщника. Это было нелегким делом: в распоряжении Брингаса находились мощная полиция и войска, расквартированные в городе и на другом берегу пролива. Лишь один человек в империи обладал равной силой и значительно большей популярностью, только он мог бы одержать победу в неизбежной схватке с Брингасом, и Теофания решила любой ценой привлечь его на свою сторону.

Однажды вечером базилисса тайно вызвала к себе верного слугу — скриба Марианоса.

— Ты отправишься в лагерь Фоки, — сказала она, — и передашь ему от меня, что он должен немедленно прибыть в Константинополь. Моя жизнь и судьба юных владык находятся в его руках.

Говоря это, она посматривала в большое зеркало из полированного серебра в золотой оправе, и взгляды эти лучше всяких слов поясняли ее намерения. Марианос сдвинул брови.

— О госпожа, ты вступаешь на неверный путь! Не надейся обольстить Фоку своими чарами. Это глубоко набожный человек. После смерти жены и единственного сына он дал обет целомудрия. Он ведет жизнь аскета, он стал мистиком, и его лучший друг — игумен Афанасий, тот самый, который построил монастырь на горе Афон. Говорят, Фока уже присмотрел там для себя келью. Он равнодушен как к мирским почестям, так и к женской красоте. Все его нынешние мысли направлены к достижению святости и…

Взбешенная Теофания жестом указала слуге на дверь.

— Проклятый болтун! Кто тебя спрашивает?! Я не нуждаюсь в твоих советах. Тебе велено пригласить сюда Фоку… а до обетов его мне нет никакого дела!

Марианос не посмел возразить. Поручение императрицы он исполнил быстро и ловко — через несколько дней Никифор Фока ступил с палубы корабля на императорскую набережную Буколеон, где его дожидалась ликующая толпа. Горожане на плечах своих донесли любимого полководца до ступеней Священного дворца. В громадном тронном зале, больше походившем на неф собора, победоносный командующий был принят со всеми подобающими ему почестями. Он преклонил колено перед фантастическим золотым троном, на котором восседали юные императоры. Над их головами висела огромная икона Христа Пантократора, и они с необычайной серьезностью исполняли свою роль.

А ночью Никифор Фока был допущен в покои императрицы. Встреча эта навсегда осталась тайной: никто так и не узнал, о чем говорили прелестная базилисса и коротышка-генерал. Но уже на следующий день при дворе все поняли, что произошло нечто важное, ибо отныне у Теофании не было более пылкого и ревностного обожателя, чем вышеупомянутый полководец. Забыв про все свои обеты, как и предвидела красавица, Фока безумно влюбился в нее и уже не помышлял о келье на горе Афон. Он мечтал теперь только об одном — навсегда завладеть этим чудом природы. Ей было двадцать два года, а ему пятьдесят один, но он обожал ее с такой силой, на какую способна только поздняя любовь. И, разумеется, первым об этой необузданной страсти узнал Иосиф Брингас…

Излишне говорить, что такая новость не слишком его обрадовала.

— Этот человек может быть опасен для нас! — сказал он префекту Бардасу, своему верному союзнику. — От него надо избавиться.

— Избавиться от Фоки? Легко сказать! — ответил Бардас, заплывший от жира толстяк, на котором едва не лопался расшитый золотом шелковый кафтан, а пояс с трудом держался на громадном брюхе. — Ты же знаешь, что весь город кишит его фанатичными приверженцами. Если мы арестуем Фоку, простонародье ринется на штурм дворца!

— На этот случай у нас имеется стража, — сухо заметил Брингас. — Кроме того, нет нужды арестовывать его открыто. Надо заманить Фоку под каким-нибудь предлогом ко мне. Здесь мы в полной безопасности. Я прикажу выколоть ему глаза, а потом запрячу в такое место, где никто его не найдет!

Однако префекта эти слова не убедили. Он покачивал головой, недоверчиво выпятив толстые губы.

— Слишком большой риск!

— Может быть, но другого выбора у нас все равно нет. — отрезал Брингас. — И потом… я уверен, что все пройдет отлично!

Бардас вовсе так не думал. Напротив, городской префект считал затею Брингаса настолько сомнительной, что в тот же вечер втихомолку предупредил императрицу, предоставив ей самой решать, как выпутаться из затруднения. Теофилия, в свою очередь, поделилась этим известием с возлюбленным.

Когда Никифору Фоке передали приказ явиться к премьер-министру, полководец устремился в собор Святой Софии, дабы умолять о заступничестве патриарха Полуэкта. Тот отнюдь не обладал достоинствами великого святого или даже великого прелата, ибо был чрезмерно упрям, мстителен и нетерпим к инакомыслящим. Но энергии ему было не занимать, и ничто не могло остановить его, если речь шла о пастырском долге. В данном случае долг пастыря был очевиден: когда бесстрашный воин со слезами на глазах воззвал к нему, умоляя о защите, Полуэкта обуяла священная ярость. Спрятав своего гостя в неприступном убежище, он ринулся в Священный дворец, где, призвав проклятие небес на голову Брингаса, громогласно разоблачил подлый заговор и пригрозил поднять народ на восстание.

Евнух перепугался не на шутку. Он знал, что византийская толпа отличалась буйством, отвагой и свирепостью. Мятеж всегда перерастал в резню, и чернь с таким же наслаждением купалась в крови, как свинья валяется в грязной луже. Брингас отнюдь не жаждал стать мучеником. Как всегда бывает в подобных случаях, он поклялся в полной своей непричастности к этому постыдному делу, заявив, что произошло явное недоразумение и виновные будут сурово наказаны. Фока был торжественно восстановлен в ранге командующего Восточной армией и получил гораздо более широкие полномочия, чем прежде. Осознав собственную глупую неосторожность и закаявшись появляться в Византии без надежной охраны, генерал поспешно простился с Теофанией, сел на корабль и отбыл в свой лагерь. Ему было очень жаль расставаться с возлюбленной, но он здраво рассудил, что вряд ли сумеет помочь ей, если его убьют.

Теофания, со своей стороны, была заметно встревожена его отъездом.

— Мне пришла в голову одна мысль, — сказала она Фоке при прощании. — Когда прибудешь в лагерь, держи своих людей наготове. Скоро ты узнаешь, что я придумала…

Императрица боялась не за себя: она была твердо убеждена, что в данный момент Брингас не посмеет ничего предпринять. Страх перед патриархом был слишком силен, и столкновение произошло так недавно, что министр вряд ли отважится строить ей козни сразу же после отъезда Фоки. Но Теофания чувствовала злобу евнуха и опасалась за своего возлюбленного.

Брингас и в самом деле пока не помышлял о том, чтобы разделаться с базилиссой. Прежде всего следовало устранить главного ее заступника — ненавистного Фоку. И, вернувшись к прежним своим замыслам, он решил погубить генерала руками близких ему людей.

Между тем Фока назначил заместителем командующего собственного племянника. Его звали Иоанн Цимисес, он был гораздо моложе и намного красивее своего дяди, пользовался такой же большой любовью солдат и отличался безрассудной храбростью. Именно к этому человеку и обратился хитроумный министр, не поскупившись на самые заманчивые посулы.

«Хочешь ли ты, Цимисес, стать главнокомандующим всех войск, расквартированных в Азии? — спрашивал Брингас в своем тайном письме. — Хочешь ли ты занять второе место в империи и, сверх того, получить руку прекраснейшей из женщин, базилиссы Теофании? Добиться этого проще простого: нужно убить Фоку и привезти его голову премьер-министру».

Для большей надежности евнух решил заручиться поддержкой и второго заместителя Фоки — Романа Куркуаса. Ему были сделаны сходные предложения — правда, о Теофании речь не шла, — и в награду предназначались войска, расположенные в западной части империи. Брингас считал, что Куркуас и Цимисес смогут легко сговориться ради успеха общего дела.

И заместители действительно пришли к полному согласию. В тот же вечер оба отправились к своему командующему. Никифор Фока был нездоров и весь день провел в постели, так что когда Куркуас и Цимисес вошли к нему, он спал. Но, вместо того чтобы спокойно перерезать ему горло, молодые люди с силой встряхнули его. Фока, еще не вполне пробудившись, смотрел на них с изумлением.

— Пока ты спишь, — сказал ему Цимисес, — мерзкий евнух готовится посягнуть на твою жизнь. Вот, прочти! — И он сунул Фоке под нос оба письма министра. Прочтя послание, бесстрашный генерал невольно содрогнулся.

— Что же мне делать? — спросил он.

Цимисес пожал плечами.

— Все очень просто. Мы покажем эти письма солдатам. Они провозгласят тебя императором — и тогда ты двинешься на Константинополь.