— А костюм?

— И костюм его, а вот галстук нет. Он ни за что не надел бы такой кричащий галстук. Почти красный!

— Ваш муж вел размеренный образ жизни?

— Самый что ни на есть! Вот сестра может подтвердить. Утром садился в автобус на углу улицы и приезжал на вокзал Жювизи точно к поезду восемь семнадцать. Он всегда ездил вместе с нашим соседом, месье Бодуэном из налогового управления. На Лионском вокзале спускался в метро и выходил на станции «Сен-Мартен».

Сотрудник института подал знак Мегрэ. Комиссар понял и подвел обеих женщин к столу, на который были выложены вещи покойного.

— Полагаю, вам знакомы эти предметы?

Там лежали серебряные часы с цепочкой, носовой платок без инициалов, начатая пачка сигарет «Голуаз», зажигалка, ключ и рядом с бумажником — два кусочка синего картона.

Она сразу же посмотрела на синие бумажки.

— Билеты в кино, — сказала она.

— Зал кинохроники на бульваре Бон-Нувель, — рассмотрев билеты, подтвердил Мегрэ. — Судя по цифрам, они действительны на сегодня.

— Это невозможно. Слышишь, Жанна?

— Мне все это кажется странным, — степенно заметила сестра.

— Взгляните на содержимое бумажника.

Она посмотрела и снова нахмурилась:

— У Луи сегодня утром не было столько денег.

— Вы уверены?

— Да, я ежедневно проверяю, есть ли у него деньги. Он никогда не носит с собой больше одной тысячефранковой купюры и двух или трех стофранковых.

— И он не должен был их тратить?

— До конца месяца еще далеко.

— Значит, после работы, когда он приходил домой, у него всегда оставалась та же сумма?

— За вычетом денег на метро и сигареты. На поезд он покупал сезонный билет.

Она хотела положить бумажник себе в сумку, но поколебалась:

— Может, он вам еще понадобится?

— На сегодняшний день — да.

— Совершенно не могу понять, почему на Луи другие туфли и галстук? И еще, что в то время, когда это произошло, он не был на работе.

Мегрэ больше не стал ее расспрашивать, только попросил подписать какие-то документы.

— Вы поедете домой?

— Когда мы сможем забрать тело?

— Вероятно, через день или два.

— Вскрытие проводить будут?

— Возможно, следственный судья потребует. Пока неизвестно.

Она посмотрела на часы.

— У нас поезд через двадцать минут, — сказала она сестре, потом повернулась к Мегрэ: — Не смогли бы вы подвезти нас на вокзал?

— Ты не будешь ждать Монику? — удивилась сестра.

— Сама вернется.

Пришлось сделать крюк, чтобы попасть к Лионскому вокзалу. Две почти одинаковые фигуры поднялись по каменным ступенькам.

Сантони с усмешкой проговорил:

— Железная хватка! С такой шутки плохи. Вот бедолага…

— Да уж…

— Что вы думаете об этой истории с ботинками? Будь они новые, можно было бы подумать, что он купил их только сегодня.

— Не осмелился бы. Разве ты не слышал, что она сказала?

— Ну и яркий галстук тоже.

— Интересно, похожа ли дочь на мать?

Они не сразу вернулись в полицию, зашли в пивную перекусить. Мегрэ позвонил жене и предупредил, что не знает, когда вернется домой.

В пивной тоже ощущалась зима, на вешалках висели мокрые пальто и шляпы, темные окна сильно запотели.

Когда они вернулись в сыскную полицию, дежурный доложил Мегрэ:

— Вас спрашивала какая-то девушка. Кажется, ее вызвали. Я послал ее наверх.

— Давно ждет?

— Минут двадцать.

Туман перешел в мелкий дождик, и мокрые следы украсили разводами вечно пыльные ступени. Большинство кабинетов уже опустело. Только из-под нескольких дверей пробивался свет.

— Мне остаться? — спросил Сантони.

Мегрэ утвердительно кивнул: поскольку они вдвоем начали следствие, то и продолжать будут вместе.

На кресле в приемной сидела девушка, сперва в глаза бросилась ее голубая шляпка. В комнате было почти темно. Дежурный читал вечернюю газету:

— Это к вам, шеф.

— Знаю. — Мегрэ повернулся к ней. — Мадемуазель Туре? Пройдемте, пожалуйста, в мой кабинет.

Там Мегрэ зажег лампу с зеленым абажуром, освещавшую кресло возле стола, куда он попросил ее сесть, и заметил, что она плакала.

— Дядя сказал мне, что отец умер.

Мегрэ помолчал. Как и мать, она держала платок, но свернула его и комкала в руках. Мегрэ в детстве любил так мять кусок замазки.

— Я думала, что мама будет с вами.

— Она уже уехала в Жювизи.

— Как она?

Что на это можно ответить?

— Ваша мама держалась очень мужественно.

Моника была скорее хорошенькой, совсем не похожей на мать, но унаследовала от нее крепкое телосложение. Правда, это не бросалось в глаза — у нее было молодое тело и не такое плотное. Одета она была в элегантный костюм, что немного удивило комиссара, поскольку она наверняка не могла ни сшить его сама, ни купить в дешевом магазине.

— Что случилось? — спросила она наконец, и в ту же секунду на глазах у нее выступили слезы.

— Ваш отец убит, его ударили ножом.

— Когда?

— Сегодня между половиной пятого и без четверти шесть.

— Это невозможно!

Почему ему показалось, что она не совсем искренна? Мать тоже проявляла ко всему недоверие, но, учитывая ее характер, это можно было предвидеть. К тому же для мадам Туре умереть в тупике возле бульвара Сен-Мартен было большим позором. Она организовала свою жизнь и не только свою, но и всей семьи, а эта смерть не входила в установленные ею рамки. К тому же на покойном — о ужас! — были желтые ботинки и почти красный галстук.

Моника скорее казалась осторожной и словно побаивалась, что может что-то выдать или задать ненужный вопрос.

— Вы хорошо знали своего отца?

— Ну… разумеется…

— Вы, конечно, знали его, как мы обычно знаем своих родителей. Меня же интересует, были ли у вас доверительные отношения, не делился ли отец с вами своими мыслями, не говорил ли о личной жизни?

— Он был хорошим отцом…

— Он был счастлив?

— Полагаю.

— Вы встречали его когда-нибудь в Париже?

— Не понимаю. Вы имеете в виду — случайно на улице?

— Вы оба работали в Париже. Мне уже известно, что вы не ездили на одном поезде.

— У нас разные часы работы.

— Могли бы, например, встречаться во время обеденного перерыва.

— Иногда…

— Часто?

— Нет. Скорее редко.

— Вы заходили к нему на работу?

Девушка заколебалась:

— Нет, мы встречались в ресторане.

— Вы ему звонили?

— Не помню, чтобы звонила.

— Когда последний раз вы с ним обедали?

— Несколько месяцев назад. Перед отпуском.

— В каком районе?

— В «Эльзасской кружке» на Севастопольском бульваре.

— Ваша мать знала об этом?

— Кажется, я ей говорила. Не помню.

— Ваш отец был жизнерадостным человеком?

— Довольно жизнерадостным. Мне так кажется.

— Он был здоров?

— Не помню, чтобы он болел.

— У него были друзья?

— В гости мы ходили обычно к тетям и дядям.

— У вас их много?

— Две тети и два дяди.

— Все живут в Жювизи?

— Да. Недалеко от нас. Дядя Альбер, муж тети Жанны, сообщил мне о смерти папы. Тетя Селин живет немного дальше.

— Обе они — сестры матери?

— Да.

— Скажите, мадемуазель Моника, у вас есть молодой человек?

Девушка немного смутилась:

— Сейчас неподходящее время об этом говорить. Мне нужно будет увидеть отца?

— Что вы имеете в виду?

— Дядя сказал, что я должна буду опознать труп.

— Это уже сделали мать и тетя. Но впрочем, если вы хотите…

— Нет. Думаю, что увижу его дома.

— Еще вопрос, мадемуазель Моника. Случалось ли вам замечать, когда вы виделись с отцом в Париже, чтобы он носил желтые ботинки?

Девушка ответила не сразу. Наверное, чтобы потянуть время, она переспросила:

— Желтые ботинки?

— Скорее, светло-коричневые. Простите за выражение, в мою молодость такой цвет называли «детской неожиданностью».

— Не помню.

— А красного галстука на нем тоже не видели?

— Нет.

— Когда вы ходили в кино?

— Вчера днем.

— В Париже?

— В Жювизи.

— Я больше вас не задерживаю. Кажется, у вас скоро поезд?

— Через тридцать пять минут.

Она взглянула на часы, поднялась, еще на минуту замешкалась.

— До свидания, — произнесла она наконец.

— До свидания. Благодарю вас, мадемуазель.

Мегрэ проводил ее до порога и закрыл за ней дверь.