Глава 2

ДУША И ТЕЛО

Внимание к «характерам», их разнообразию способствовало переосмыслению понятия гармонии в телесной эстетике XVII века. Под гармонией стали понимать согласованность «видимого» и «скрытого от глаз», соответствие между «кажущимся» и «желаемым». В середине века Ларошфуко обращает особое внимание на внутреннее содержание поз и движений: «Мы тем приятнее окружающим, чем согласнее наш вид и тон, манеры и чувства с нашим обликом и положением в обществе, и тем неприятнее, чем большее между ними несоответствие» [La Rochefoucauld F. de. Réflexions diverses (XVIIe siècle) // Œuvres complètes. Paris: Gallimard, coll. «La Pléiade», 1957. P. 513. (Рус. пер. цит. по: Ларошфуко Ф. де. Мемуары. Максимы / Пер. с фр. Э. Л. Линецкой. М.: Наука, 1993.)].

В XVII веке о душе начинают все больше говорить, впервые признают ее главным «кормчим» [Descartes R. Discours de la méthode pour bien conduire sa raison (1637) // Œuvres et Lettres. Paris: Gallimard, coll. «La Pléiade», 1955. P. 166.], что порождает интерес к экспрессии, внешним проявлениям внутреннего содержания. Черты лица приобрели особую глубину, в их эстетике появляются отсутствовавшие прежде категории: эмоциональность и страстность.

От божественного света к гармонии

В XVII веке постепенно складывается новое представление о физическом облике человека: внешность формируется «разумом», а не «высшими силами», в ней выражаются пламенные порывы души, а не лучезарное сияние звезд [На тему «разума» см. также: Duchêne R. Ninon de Lenclos ou la manière jolie de faire l’amour. Paris: Fayard, 2000 (1‐е изд., 1984). P. 65.].

Однако неожиданно открывшееся внутреннее содержание привлекательности по-прежнему с трудом поддается пониманию и описанию. На смену устаревшему пониманию красоты как излучаемого телом божественного света пришли определения, приближенные к человеческой природе, которые, впрочем, не отличаются большей ясностью, чем существовавшие ранее: например, красота — это «таинственная связь черт между собой» [La Rochefoucauld F. de. Maximes (изд. 1678 г.) // Œuvres complètes. Op. cit. P. 440.] или «согласие внутреннего с внешним» [Courtin A. de. Nouveau Traité de la civilité qui se pratique en France parmi les honnêtes gens. Saint-Étienne: PUSE, 1998 (1‐е изд., 1671). P. 207.]. Для определения физической привлекательности часто используют выражение «не знаю что» (je ne sais quoi), обозначающее то таинственное «очарование, без которого даже идеальные формы не будут считаться красивыми и притягивать взор» [Boileau N. Dissertation sur la Joconde (1669) // Œuvres complètes. Paris: Gallimard, coll. «La Pléiade», 1966. P. 316.]. Эта неопределенная формулировка становится расхожей: «в блеске ее глаз есть что-то [В оригинале здесь и в трех последующих примерах повторяется «не знаю что» (je ne sais quoi).] необъяснимое» [Scudéry M. de. Le Grand Cyrus. Paris, 1649–1653.], «нечто занятное в рассуждениях» [Fléchier E. Mémoires sur les grands jours tenus à Clermont-Ferrand en 1665–1666. Paris, 1844. P. 301.], «какая-то особая грациозность» [Faret N. L’ Honnête Homme, ou l’art de plaire à la cour. Paris, 1630, цит. по: G. Haroche-Boujinac, «Harmonie», Dictionnaire raisonné de la politesse et du savoir-vivre du Moyen Âge à nos jours, dir. A. Montandon. Paris: Seuil, 1995. P. 474.] или «трудно уловимое изящество ее талии» [Anonyme. Histoire // Mercure galant, in Nouvelles du XVIIe siècle. Paris: Gallimard, coll. «La Pléiade», 1997. P. 486.]. Языковые особенности этих высказываний характерны для мистерии: референцией, пусть совершенно «приземленной», в этих конкретных примерах служит религия с ее таинствами. Здесь, как предположил Жан-Луи Жам, мы имеем дело с «важным сдвигом в понимании действительности» [Jam J.-L. Je ne sais quoi // Dictionnaire raisonné de la politesse… Op. cit. P. 522.]: за этим «не знаю что» стоит не смирение от одного взгляда на божественное великолепие, но удивление той необычайной красоте, которой может обладать человек.

Повышение значимости экспрессии повлияло на всю эстетику XVII века. В правилах этикета выражению чувств уделяется особенное внимание: отныне каждому предписывается «владеть собой». Важная роль отводится экспрессии в театральном искусстве: героям пьес надлежит «восторгаться, удивляться и ликовать» [Renaudot T. Gazette de France. 15 janvier 1641.]. В живописи позы и жесты персонажей полотен должны подчиняться определенной логике, быть согласованными между собой, как на восхищавших Андре Фелибьена картинах Пуссена: «Все здесь естественно, легко, просто, приятно; каждый персонаж занят своим делом, их позы изящны и благопристойны… Художнику удалось запечатлеть все движения души» [Félibien A. Entretiens sur les vies et les ouvrages des plus excellents peintres… Paris, 1685. Pp. 406–407.]. Создается впечатление, будто каждый жест проникнут стремлением соответствовать своему внутреннему содержанию; это соответствие достигает порой такой силы, что вызывает «счастье, которое ощущается на мышечном уровне и мгновенно сообщается тому, кто смотрит на творения Пуссена» [Fumaroli M. L’école du silence, le sentiment des images au XVIIe siècle. Paris: Flammarion, coll. «Champ», 1998 (1‐е изд., 1994). P. 229.] (слова Марка Фюмароли).

Стоит вчитаться в высказывание Андре Фелибьена. Нетрудно заметить, что понятие гармонии трактуется здесь по-новому (как соответствие между внутренним и внешним) и дополняется новыми смыслами. Оно не только не сводится к контролю разума над чувствами, но включает в себя страсти и аффекты — весь спектр человеческих чувств, проявление которых долгое время считалось предосудительным (или же их существование отрицалось вовсе). По мере того как внутренний мир изучается и развивается, он заполняется страстями. Считалось, что некоторые страсти могут «служить украшением человеку так же, как тени способны придать картине глубину» [de Somaize A. B. Le Secret d’être toujours belle. Paris, 1666. P. 20.]. Особый интерес вызывают «страстные» лица: их красота кажется более волнующей, пронзительной. Корнель и Расин в своих сочинениях превозносят героические, прекрасные страсти: «Восхищались ли мы когда-нибудь магией страстей больше, чем в тот век христианского абсолютизма»? [Koster S. Racine, une passion française. Paris: PUF, 1998. P. 115.] Франсуа Сено и Рене Декарт выдвигают идею о «пользе» [Senault. De l’usage des passions. Paris, 1649 (1‐е изд., 1640). P. 95.] страстей. Влечение «впервые приравнивают к независимому, фундаментальному и автономному психологическому содержанию» [Auerbach E. Le Culte des passions. Essai sur le XVIIe siècle français. Paris: Macula, 1998 (1‐е изд., 1926), см. «Racine et les passions». P. 41.]. Впервые влечение стало обозначать красоту.

От блеска глаз к глубине взгляда

Совокупность этих изменений нашла символическое выражение в описании глаз в текстах 1650–1660‐х годов. Теперь объектом изучения становятся не испускаемые глазами стрелы, но производимое взглядом впечатление: проекция сменяется рецепцией. К тому же в начале XVII века обновляются теоретические положения физики: глаз больше не уподобляют испускающему лучи светильнику, поскольку считается, что глаза не излучают свет, но поглощают его или отражают [См. об этом: G. Simon, Kepler astronome astrologue. Paris: Gallimard, 1979.]: отныне во взгляде ищут проявление определенных чувств или состояний человека. Античная модель глаза опровергается: «Орган зрения происходит из воды, а неотъемлемое свойство воды — поглощение» [Laurent A. du. Œuvres anatomiques // Les œuvres. Paris, 1639. P. 565.]. Впрочем, устаревшие аналогии заменяются новыми заблуждениями: волчьи или кошачьи глаза «светятся не потому, что в них пылает огонь», но потому что «их оболочка» подобна зеркалу, «такая же ровная и гладкая» [Ibid.]; василиск или «цветущая» [В оригинале женщина «которая цветет» (qui a ses fleurs) — имеется в виду женщина во время менструации: предположительно, такое название регул дается по аналогии с цветущим деревом (цветение как предвестник плодоношения).] женщина способны отравить не взглядом, но телом, поскольку их кожа источает «ядовитые испарения» [Ibid. P. 566.]; Тиберий «наводил страх на воинов, не испуская лучи из глаз, но устремив на них грозный и свирепый взор» [Ibid.]. Взгляд наделяется новыми характеристиками, его глубина представляется иначе: как дверь во внутренний мир человека.

Нельзя сказать, что блеск глаз перестал упоминаться вовсе, но описание их привлекательности пополнилось новой отсылкой — к способности отражать душу: «Какими бы выразительными ни казались глаза, все, что есть в них прекрасного, заимствовано у души, посылаемые ими сигналы очаровывают только тогда, когда передают сообщенную им душой прелесть, тайные чувства» [Somaize A. B. de. Op. cit. P. 32.]. Считается, что трудноуловимые внутренние движения [Rohou J. Le XVIIe Siècle, une révolution de la condition humaine. Paris: Seuil, 2002, см. «Consolidation de l’intériorité». P. 379.] могут проявляться даже в цвете глаз: в особенности в самых «нежных», самых прекрасных оттенках «млеющей под ресницами синевы» [Saint-Gabriel A. de. Le Mérite des dames. Paris, 1640. P. 20.]. От красоты XVI века красота классическая отличается тем, что связывает очарование глаз с их способностью передавать чувства.

Противники мадам де Монтеспан, несмотря на сдержанность в оценках ее внешности, связывают необычайную привлекательность глаз знаменитой фаворитки именно с такой способностью: «Талия ее не отличалась ни стройностью, ни изяществом, однако лицо сияло необыкновенной свежестью, а взгляд свидетельствовал о недюжинном уме» [Bavière Ch.-É. de (princesse Palatine). Correspondance de Madame (XVIIe siècle). Paris, 1880. T. I. P. 127.]. Характеристики взгляда множатся, дополняются нюансами: теперь глаза обладают не только глубиной и цветом, но и способностью посылать сигналы, выражать чувства, эмоции или физическое состояние. Глаза все чаще служат внешним проявлением внутреннего мира: так, в глазах королевы, по словам мадам де Мотвиль, «благообразно сочетаются мягкость и строгость» [Motteville F. de. Mémoires (XVIIe siècle) // Les Français vus par eux-mêmes. T. I. A. Niderst, Le Siècle de Louis XIV. Anthologie des mémorialistes du siècle de Louis XIV. Paris: Laffont, coll. «Bouquins», 1997. Pp. 447–448.], глаза мадам де Нуво источают «негу» [Barthélemy E. de. La Galerie des portraits de Mlle de Montpensier (1657–1658). Paris, 1860. P. 182.], а взгляд одной из героинь Сен-Реаля полон «тайной страсти и истомы» [Saint-Réal C. de Vichard de, Dom Carlos (1672) // Nouvelles du XVIIe siècle. Paris, Gallimard, coll. «La Pléiade», 1997. P. 512.]. К этой новой содержательности взгляда прибавляются вариации тона, изменчивость, мимолетность того, что проявляется в глазах: подвижность и разнообразие душевной жизни. Например, глаза Клелии, «самые красивые на свете… черные, сияющие, нежные, страстные, умные; в их сиянии есть нечто невыразимое. То меланхоличная нежность наполняет их своей прелестью, то в них проглядывает игривость, и светящаяся в них радость придает им всю свою привлекательность» [Scudéry M. de. Clélie, цит. по: T. Lavallée, Mme de Maintenon, la maison royale de Saint-Cyr (1686–1693). Paris, 1862. P. 15.]; или глаза графини де Грамон «большие и оживленные, способные передавать каждое ее желание» [Saint-Simon (L. de Rouvroy, duc de). Mémoires (XVIIe et XVIIIe siècles). Paris: éd. Boislisle. T. VI. P. 217.]. Взгляд наполняется жизнью, страстью, он может помутнеть, что вносит множество новых нюансов в понятие красоты.

Художники XVII века обыгрывают в своем творчестве эти едва уловимые проявления сокровенных чувств, используя прозрачность и движение. В качестве примера можно назвать мимолетный взгляд блестящих глаз «Женщины в красной шляпе» кисти Вермеера [Delft Vermeer de. Dame au chapeau rouge, vers 1664, collection Mellon, National Gallery or Art, Washington.], притягательность этого взгляда связана с тем, что его направление не совпадает с поворотом головы; или смеющиеся глаза женщин на портретах Франса Халса, словно снятые на пленку удачно подловившим момент фотографом, или тщательно выписанные складки вокруг затененных глаз «Саскии» на портрете 1633 года [Рембрандт «Портрет Саскии». 1633. Дрезденская галерея.] кисти Рембрандта.

К тому же в XVII веке интерес к экспрессии служит стимулом для исследования взгляда [Pinault M. L’expression des passions à travers quelques exemples de dessins du XVIe siècle // La Peinture des passions, de la Renaissance à l’âge classique, dir. B. Yon, colloque international, Saint-Étienne, Éd. univ. de Saint-Étienne, 1995.]. Так, лекции Шарля Лебрена, прочитанные в Академии живописи и скульптуры в 1678 году, свидетельствуют о его чрезвычайной заинтересованности взглядом. По мнению Первого королевского живописца, выражаемые глазами чувства угадываются в поведении взгляда на картине: «отвратительные и порочные» страсти вынуждают глаза персонажей блуждать и прятаться, избегать света и клониться к земле, великие и благородные страсти устремляют взгляд вверх к свету, а умеренные страсти задают взгляду горизонтальное направление. Исследование претендует на научность, поскольку имеет под собой «глубинную» основу: форма глаза, его углы и треугольники, скопированы с античных бюстов, принятых за образец. Подход к изучению предмета претендует также на верифицируемость: «Если от одного уголка глаза провести линию к другому, то она будет горизонтальной только у тех людей, кто сумел обуздать свои страсти» [«Système de Charles Le Brun sur la physionomie d’après les écrits de Nivelon son élève», Lavater G. L’ Art de connaître les hommes (1780). Paris, éd. de Moreau de la Sarthe, 1835. T. IX. P. 99. См. также: Baltrusaitis J. Aberrations, quatre essais sur la légende des formes. Paris: Olivier Perrin, 1957, le chapitre «Physiognomonie animale». P. 23.]. «Великие» страсти непременно скажутся на внешности: «возвышая дух» [La Bruyère J. de. Les Caractères (1688). Paris: Garnier frères, 1954. P. 75.], они «естественным образом сольются с движениями души» [Boileau N. Traité du sublime, ou du merveilleux dans le discours (1672) // Œuvres complètes. Paris: Gallimard, coll. «La Pléiade», 1966. P. 370.]. Они облагораживают человека, затрагивая в нем «возвышенные чувства», придают его облику великолепие, а красоте — глубину. Королевский живописец с помощью формул, найденных в расчетах, наделял красотой своих героев: тщательно выверял изгиб бровей, прорабатывал складки вокруг глаз и следил, чтобы глаза находились на горизонтальной линии, высчитывал угол их наклона на лице, изображенном в профиль. Впервые «знание о строении глаз и их расположении помогает понять устройство внутреннего мира» [«Système de Charles Le Brun sur la physionomie…». Op. cit. P. 106.]. Впервые это знание связывается с понятием красоты и помогает его прояснить.